— А что, дедушка, функционирует у вас магазин?

Видимо, старик Вырубова не понял, так как в ответ он начал распространяться о том, что их колхоз называется «Новый мир», но что правление колхоза находится не в Телятниках, а в Шарапове, которое отстоит от Телятников на одиннадцать километров.

— А ты, случайно, будешь не корреспондент? — спросил вдруг старик и злобно прищурил глаз.

— Нет, дедушка, не корреспондент, — ответил Вырубов, удивившись. — Просто человек; поживу с вами, если ты, конечно, не возражаешь.

— А четвертушку поставишь?

Вырубов кивнул.

— В таком случае не возражаю.

Тут, как нарочно, подошла продавщица. Вырубов купил у нее четвертинку водки, буханку ржаного хлеба, две банки рыбных консервов, и они отправились пьянствовать к старику.

Дома их встретила старикова хозяйка, которая, вопреки опасениям Вырубова, безропотно ударилась в хлопоты — наверное, старик держал ее, что называется, в черном теле. Пока накрывался стол, Вырубов осмотрелся.

Изба была как изба. Пол был выскоблен до цвета слоновой кости, и на нем пестрели многочисленные половички, в красном углу, как водится, темнела маленькая икона, правая стена была украшена подмалеванными фотографическими портретами, левая — комодом со шкатулочкой, искусно склеенной из открыток, в простенках висели: старинное зеркало, за которое были заткнуты какие-то записочки и счета, и рублевые ходики с амбарным замком, заменявшим гирю.

— Ну, примем грех на душу, — сказал старик, поднимая рюмку.

Они выпили п принялись за еду. Старуха сидела в стороне и только за ними внимательно наблюдала.

— Стало быть, желаешь с нами пожить… — то ли принял к сведению, то ли спросил старик.

На всякий случай Вырубов изобразил утвердительную гримасу.

— Так и запишем, — сказал старик. — Всего человечества в нашей деревне сто девяносто душ. Живут у нас только Пудиковы да Петраковы. Вот я — Михайла Пудиков, а супруга моя будет из Петраковых. И бригадир у нас Пудиков, сукин кот. А давеча приезжал к нам корреспондент и навел такую несусветную критику на паше животноводство, что пятнадцать человек Петраковых ездили его бить. Но не нашли, это будем говорить откровенно. Главное, что этот корреспондент все отчества и фамилии переврал. И все-таки я не пойму: чего ты к нам приехал, если ты не корреспондент?

— Видишь ли, отец, разочаровался я в городской жизни. Хочется побыть с простыми исконными людьми, потому что они самые праведные и есть. А в городе тяжело: суетно, неуютно… Я понятно объясняю?

Старик сочувствующе кивнул.

— Ну, тогда давай еще по одной, за взаимопонимание! — сказал Вырубов и потянулся рукой к бутылке.

— Нет, это мне будет уже вразрез, — отказался старик, покрывая ладонью рюмку. — Я вот лучше на картошечку нажму, хорошая картошечка, это будем говорить откровенно.

— Так вот подумал я, подумал, — продолжал Вырубов, — и решил в деревню перебираться. Из нее мы вышли, в нее все когда-нибудь и вернемся. А деревенская жизнь мне в принципе по душе.

— Это конечно, — неожиданно вступила старуха. — Теперь жизнь на селе отличная, налогов таких уж нет, трудодень настоящий, косить дают. Это раньше была, как сказать, жуть, а теперь ничего. А раньше мы были, точно, голодранцы и темнота.

— Или возьмем эти самые товарки, — поддержал ее дед. — Прежде мы как проводили досуг? Пойдем в рощу на эти самые товарки, первое занятие — драться. Подеремся, перекурим и опять за драку. Безобразно проводили досуг, это будем говорить откровенно.

— Но мой-то всегда был обчественный парень, — сказала старуха, угодливо глядя на старика. — Передовой, начинщик, самый головорез.

— Это точно. Я еще до колхозов был пролетарии всех стран соединяйтесь…

В сенях хлопнула дверь, и через мгновение появился крупный мужик, оказавшийся бригадиром Василием Пудиковым, которого дед Михайла почему-то отрекомендовал как сукиного кота.

— Кто тут у нас будет корреспондент? — спросил бригадир откровенно зло.

— Ошибка вышла, — ответил дед. — Это не корреспондент, а просто-напросто человек; пожить с нами хочет, более ничего.

— Что-то я не пойму: продавщица Зинка по всей деревне раззвонила — корреспондент приехал, корреспондент!.. А тут какая-то совершенно другая тональность…

Сказав эго, бригадир перевел взгляд на Вырубова и добавил:

— Выйдем ка, товарищ, на пару слов.

Они вышли на двор, сели на скамеечку возле калитки и закурили.

— Значит, погостить приехал, воздухом подышать? — начал бригадир Пудиков, глядя в сторону магазина.

— Нет, тут совсем другое, — ответил Вырубов, — Я, видите ли, разочаровался в городской жизни. Хочется побыть с простыми, исконными людьми, потому что они самые праведные и есть. А в городе тяжело: суетно, неуютно… Подумал я, подумал и решил в деревню перебираться.

— Ну, парень, ты меня удивил!

— А по-моему, тут нечему удивляться. Возьмите хотя бы природу, пейзаж — ведь это же райские кущи!

Пудиков потушил папиросу и сделал протяжный выдох.

— Тут за день так накувыркаешься, — сказал он, — что в глазах темно; жену родную не видать, не то что райские кущи.

— А я вот гляжу и не могу наглядеться: пруд, тишина, петухи поют… Но это еще не самое главное. Самое главное, что здесь все располагает к высокой деятельности разума и души.

— Насчет разума и души я смолчу, потому что не та у меня специальность, но вообще скажу: хочешь верь, хочешь не верь, а я ничего бы не пожалел, только бы перебраться в твой неуютный город. Партийная совесть мне не позволяет, а то бы ноги моей здесь не было — это я искрение говорю.

— Странно… — заметил Вырубов.

— И ничего не странно! Я, понимаешь, на многомиллионность рассчитан, индустриального я характера человек, а меня окружает прямо противоположная тональность!

Пудиков медленно, как-то печально достал из пачки новую папиросу и воткнул ее меж зубов. Затем он чиркнул спичкой о коробок раз, другой, третий и, вероятно, оттого, что спичка не зажигалась, в сердцах выплюнул папиросу.

— Чувствую, зря я тебе тут всего наболтал, — сказал он. — Ты уж давай про наш разговор — молчок.

— Хорошо, — сказал Вырубов.

Пудиков поднялся со скамейки, отряхнул брюки и удалился.

Между тем уже занимался вечер. Он был приятных розоватых тонов с золотым подбоем, но довольно прохладный: рано пала роса, и над прудом повис туман.

Пронзительно пахло свежестью, как пахнет обычно в прохладные вечера.

Вырубов посидел-посидел и решил пройтись по деревне на сон грядущий. Он миновал заброшенную церковь, которую еще окружала поржавевшая металлическая ограда и увидел продолговатое бревенчатое строение — по всем приметам бригадный клуб. От нечего делать Вырубов вошел в сени, толкнул дверь, обитую зеленой клеенкой, и оказался в небольшом зале, где крепко пахло известкой и табаком.

Народу в клубе было немного: двое парней играли на бильярде, у крайнего окна небольшая мужская компания просто курила какие-то необыкновенно вонючие сигареты, а на сцене, низкой, как подиум, сидел ненормально огромный малый и, внимательно склонив голову набок, пытался подобрать на баяне «Подмосковные вечера». Все были почему-то в домашних тапочках.

Побывав в деревенском клубе, Вырубов отправился к старику Пудикову устраиваться на ночлег. На деревне было уже темно, только западная сторона неба светилась тяжелым сизо-голубым светом и почти в самом зените сиротливо горела одна крошечная звезда; где-то поблизости залаяла собака и поперхнулась.

— Эй, малый, поди сюда! — внезапно услышал Вырубов чей-то голос, доносившийся, кажется, со стороны черемуховых кустов, разросшихся прямо напротив клуба; Вырубов помялся и с неохотой пошел на голос.

Сразу за кустами была скамейка, на которой сидели три парня в белых рубашках, расстегнутых до пупа. Один из них сказал Вырубову:

— Ну что, бес, опять приехал критику наводить?

— Да еще по новой все фамилии переврет! — добавил второй.

— Чего тут базарить? — вступил третий. — Дай ему, Ваня, и все дела!