Король Улукаи вышел на центр площади. В левой руке зажженный факел, а в правой — пейнтбольное ружье. Хотя нет, не пейнтбольное, а боевое. Продукция цеха Дэми Дарк. Барабаны гудят в последний раз, и замолкают. Пауза. И вот, король начал речь. В знак уважения к не-туземной части сводного корпуса, он говорил не на языке Сигаве, а на креольском «лингва-франко» (или просто «лифра») понятном здесь всем.

— Хвала Мауи и Пеле, держащим мир! Сегодня мы, foa, люди доброй воли, собрались на древней земле Сигаве, чтобы силой оружия восстановить нашу свободу, и те разумные обычаи, которые в давние времена принес Мауна-Оро, великий король Гавайики! Мы собрались здесь, чтобы завоевать будущее для наших семей, для наших детей и наших внуков! Как давно наша прекрасная родина стонет под пятой оккупантов! Никто из нас, собравшихся здесь, не видел свободы! Мы слышали о ней только от наших дедов, а те пересказывали то, что слышали от своих прадедов! Но их слова дошли до нас, и сейчас зажигают огонь в наших сердцах! Как яростно желали оккупанты погасить этот огонь, подчинить нас навечно своей религии — культу жадности и рабства. Но они проиграли! Слушайте, foa! Перед лицами наших богов, Мауи и Пеле, я вам клянусь моей жизнью, памятью моих предков, и счастьем моих потомков! Я клянусь, что сегодня мы сотрем оккупантов и их приспешников с лица земли! Сам великий король Мауна-Оро сегодня смотрит на нас с берега Океана Звезд. Каждый из нас ступит на тот берег в свое время, посмотрит в глаза Мауна-Оро, и расскажет о своих делах. Так, пусть радостным будет рассказ об этой битве! Пусть никто из вас не дрогнет, и ни один враг не уйдет живым! Рисуйте на лицах черные молнии по обычаю предков! Выступаем через час! Hei-o!

— Hei-o! — проревел строй воинов на периметре площади.

— … Hei-o! Hei-o!

— … Hei-o! Hei-o! Hei-o!

Скйоф Скйофсон вздохнул, почесал в затылке и тихо произнес.

— Ну, ****ец.

— По ходу, он самый, — так же тихо согласился Корвин.

— Нельзя думать про жизнь так плохо! — авторитетно заявил 37-летний мастер-механик, тонгаец Оранг (как старший по возрасту в команде, он иногда «учил жить» остальных).

— Нельзя? — Корвин щелкнул пальцами, — А ты когда-нибудь участвовал в геноциде?

— Ну, — тонгаец задумчиво почесал нос, — когда так надо, я стреляю, и ты это знаешь. По неправильным людям надо стрелять, это факт, и жизнь от этого хуже не становится.

— Понятно, Оранг. Но, геноцид, это другое.

— А откуда ты знаешь, Корвин? Ты-то сам когда-нибудь участвовал в геноциде?

— Нет, Оранг, но я примерно представляю, о чем идет речь.

— Ну, мало ли, что ты примерно представляешь. Может, оно не так уж страшно. Ты бы, Корвин, не забивал себе голову плохими мыслями. Лишнее это. Жизнь устроена очень просто, и если война, то главное, чтоб мы шлепнули врага, а не он нас.

— Ага, — поддержала его монтажница, эквадорка Аэлис, — главное, стрелять первыми!

— Хорошие вы ребята, — сказал Скйоф, — наверное, вы правы. Надо быть проще.

— Вот! — наладчик роботов по прозвищу Преф, поднял палец к небу, — Проще, ага!

— И Аэлис права, — добавил его напарник по прозвищу Вист, — надо стрелять первыми.

Две сестрички-вьетнамки, Беонг и Меонг, операторы обработки стеклопластика, лишь переглянулись и пожали плечами. Они не видели смысла в философских беседах. Все шестеро (Оранг, Аэлис, Преф, Вист, Беонг и Меонг) кроме фабричной профессии, были пилотами, и им предстояло составить компанию Скйофу и Корвину в боевом вылете. Именно поэтому они сейчас сидели плотной группой. По той же причине сейчас к ним подошел Улат Вук Махно вместе с Этеэли мэром Толоке, младшим братом короля. По местному обычаю, Этеэли последовательно хлопнул всех ладонями по плечам, задавая вопрос: «E ke mali fa-i?» (как дела?) и получая типовой ответ: «Falofa e malo» (спасибо, хорошо). Подождав завершения этого ритуала, Махно поинтересовался:

— Кэп Скйоф, как готовность к вылету?

— Хоть сейчас, комэск. Все автожиры готовы, и тот, что для тебя, тоже готов.

— Да, я уже проверил эту машину, там все ОК. Если есть вопросы — задавайте.

— Нет вопросов. Общая задача ясна, а карта целей — в борт-компе. Спрашивать нечего.

— Нечего, значит, нечего. А у тебя, кэп Корвин?

— У меня тоже нет вопросов, комэск.

— Отлично, камрады. Тогда я жду вас в зоне вылета через четверть часа. Aloha!

— Aloha! — откликнулся Скйоф, проводил комэска взглядом и, обращаясь к фирменной команде, проворчал, — Ну, что, коллеги, испачкаем зелененькое красненьким?

15 ноября. 4:15 — 5:30 утра. Маршрут Футуна — Увеа.

Девять автожиров SAM «Hopi», построившись в шеренгу, летели над пока еще темным океаном на ост-норд-ост, навстречу зарождающемуся рассвету. Впереди уже виднелась серая полоса над горизонтом — там, где через час вспыхнет первый луч ослепительного экваториального солнца. Соблюдался режим абсолютного молчания в эфире. Комэск не разрешил использовать даже узконаправленную микроволновую связь. Это было явной перестраховкой, и вызвало легкое раздражение пилотов, но каждый понимал: если нет необходимости, то лучше не «фонить». Мало ли, что. Было это ясно и Корвину, но как напрягает одиночный молчаливый предрассветный полет за час до боевой операции…

«Как странно устроен гомо сапиенс, — подумал Корвин, — наверное, в такой вот момент нормальная зверюга должна сосредоточиться, собрать в комок всю свою волю, скорость, хитрость, все информационное вооружение, выкованное эволюцией за миллион лет. Но эмоции — предатели, угнездившиеся в центральной рубке управления (как еще назвать человеческий мозг применительно к ситуации?) — так вот, эти эмоции лезут к пульту, и тыкают пальцами в клавиатуру, создавая помехи штатному боевому режиму. Побочный эффект сложности вычислительной системы: в ней возникают паразитные циркуляции сигналов. Всякая рефлексия, блин, пополам с эмпатией. Ах-ах, что ты делаешь! Ты же собираешься стрелять белым фосфором по людям. А знаешь, как им будет больно? Ты только представь на секунду… Нет, нах! Не хочу я ничего представлять. Я хочу просто сделать это, и забыть… Но, сволочная логика подсказывает, что ни хрена это не забыть никогда, хоть тысячу лет проживи, по году на каждую гранату, что в бункере огнемета. Память — зараза так устроена: самые яркие впечатления дольше всего хранятся. Такой долбанный алгоритм, которому наплевать, хорошие это впечатления или херовые. Он (алгоритм) запихнет в один приоритетный сегмент памяти и первую ночь с любимой девушкой, и смертельный ужас первой серьезной аварии, и липкую темную тошноту, накатившую после первого удачного выстрела в живого человека. То, что произойдет сегодня на Увеа, разумеется, будет запихнуто в этот сегмент. И в будущем это дерьмо регулярно будет всплывать в самые неподходящие моменты. А, с другой стороны, что делать? Ведь это война за Хартию. Наша война за нашу Хартию. Моя личная война. И никаких альтернатив у меня нет, кроме как брать оружие и лепить по врагу. С врагом, правда, неувязка. Скучные колониальные французы-бюргеры в Мата-Уту ни хрена не похожи на реальных врагов, а просто, оказались в плохом месте в неудачное время, и придется по ним отработать. Греб вашу мать! Почему мне и сестричкам-вьетнамкам достался Мата-Уту с королевским кварталом, кафедральным собором, полицейским участком, портом, отелями, и домами тех бюргеров, которые обзавелись на свою жопу спутниковыми телефонами? Не аэродром. Не зона 5-звездочных отелей. Но, с другой стороны, хотел бы я свалить это на других? Нет! Была жеребьевка, и что выпало, то выпало. Ладно, бюргеры, но там ведь еще дети. Блин! Только не думать про это…».

Впереди возникла темная зазубренная линия суши, она вырастала из океана, становясь огромной и заслоняя кусок горизонта. А потом под фюзеляжем промелькнули светлые барашки волн, разбивающихся о каменистый берег, а через минуту, где-то за острыми скалистыми вершинами Увеа зажглось солнце, и его лучи окрасили мир в яркие цвета. Переход от сумерек к сверкающему утру был настолько резок, что Корвин уже сейчас опустил на лицо Т-лорнет, на тонированных стеклах которого сразу отобразился алый крестик баллистической наводки ампульного огнемета, но целей еще не было видно. И внезапно, в мозгу Корвина всплыла русская баллада времен Первой Холодной войны. Русский язык был знаком ему лишь по общению с бизнесменами из Сайберии (в стиле: «Chto pokupaem? Chto prodaem?»), но балладу он знал в переводе Ури-Муви Старка на английский. Она называлась «Hunt with helicopters», и рассказывала о символическом противостоянии между волками и охотниками (вертолетчиками-кинологами). Люди и собаки в балладе были «типа, негативные», а волки — «типа, позитивные».