Голос Кати задрожал, и мне пришлось снова налить ей воды.

— Он так обрадовался! Сказал, что сам давно хотел предложить мне это, но не решался, потому что у него нет ни денег больших, ни прописки, ни работы стабильной. Нет почти ничего, кроме таланта… — Черно-белая вдова сделала значительную паузу, а я про себя подумала: интересно, про талант это он сам о себе так скромно отозвался? — Я сказала, что это все пустяки: прописка у него теперь будет, остальное со временем приложится, а мне от него ничего не надо… Ну вот, он и остался жить у нас — в большой комнате мы с ним, в маленькой — мама. В июле поженились…

— А как ваша мама отнеслась к вашему замужеству? — поинтересовался Себастьян.

— Мама у меня замечательная! — улыбнулась Катя. — Витя ей сразу понравился. Она очень о нем заботилась — готовила ему, когда он дома был, давала в долг, если у него вдруг деньги кончались. Баловала его, словом. Мне иногда казалось, что я не зятя ей в дом привела, а… взрослого внука. Иногда я даже ругалась на нее из-за подобного к нему отношения. Ну, это уже потом, когда мне стало понятно, что он за человек…

Вот так новость! Что-то я не поняла — она его любит? Или что?

— Понимаете, Витя — он ведь гений, а гении — не совсем люди. Они — по ту сторону добра и зла. Гении созданы не для семейной жизни. Для них важнее всего — искусство и они сами, потому что без них искусство погибнет. Витя, как бы это сказать… Он умел очаровывать, но как только человек переставал быть ему нужным, он либо немедленно бросал его, либо начинал вести себя очень… неровно. То ласкался, а то говорил гадости. Нарывался на ссоры и ругался с каким-то упоением, потом опять начинался период нежности. Терпеть такое может не всякий. Я терпела. Очень долго. А потом устала.

Катя сунула в рот сигарету ядовито-розового цвета и сразу из черно-белой фотографии превратилась в коллаж. Несколько минут она молча вдыхала и выдыхала дым. Себастьян не торопил ее, а я и подавно. Наконец она стряхнула пепел и продолжила:

— Первое время ему казалось, что жанр, который принесет ему успех, — графика. Ему помогли устроить несколько выставок, небольших. Вышла даже книжка — Витины рисунки и стихи Чеснокова — того парня, который хотел издавать журнал. Но проку от всего этого было мало — Витины работы почти не продавались, и, хотя в среде молодых художников его знали, это было всего лишь то, что называется широкой известностью в узком кругу. Вырваться за пределы «своего» круга ему не удавалось. И тут, знаете, словно сама судьба пришла ему на помощь. Через год после нашей свадьбы он познакомился с одним фотографом — большим мастером, но сильно пьющим и насквозь больным. Они очень подружились, и тот даже стал учить Витю фотографической премудрости. К тому времени мы виделись очень редко — он снимал где-то квартиру и появлялся у нас, только когда позарез нужны были деньги, и если дома была одна мама. Она ради него последнюю рубашку готова была заложить, — Катя горько усмехнулась. — Так и не отдал ничего, кстати. Правда, несколько работ своих подарил. И альбомы… Ну вот, а потом Витя стал работать в совершенно новой для него технике. Совместил фотографию и графику. И содержание его новых вещей изменилось. Именно тогда он стал именно тем Хромовым, который теперь известен всему миру. Раньше ведь, вы не поверите, он рисовал камерные, довольно манерные картинки в стиле Обри Бердсли. Конечно, и в них уже проглядывали те характерные черты его творчества, которые потом так заострились. Их, как я прочитала в одной статье, называют «любование смертью», «любовь как гибель», «красота уродства». Но одно дело, когда все это передается сухим, предельно условным, иногда даже схематичным языком графики, а другое дело — предельно натуралистическая постановочная фотография, к тому же умело отретушированная!

Вдова раздавила розовый окурок в пепельнице. Я поймала себя на мысли, что он напоминает мне дохлого дождевого червя. Даже незримое присутствие Хромова, пускай уже мертвого, придавало всему окружающему отвратительный вид. Сразу видно — большой души был человек! Но я отвлеклась. Что там еще вещает вдова-фотография?

— Новые работы Вити вызвали разноречивые отклики. Но главное — о нем наконец заговорили. Однако, чтобы добиться настоящей славы, ему пришлось бы еще очень долго работать, если бы не внезапная смерть фотографа, вслед за которой разразился грандиозный скандал. Во-первых, обнаружилось, что фотограф, вечно пьяный, ходивший в разбитой обуви, мятых рубашках с оборванными пуговицами, засаленных пиджаках с протертыми до дыр локтями и в совершенно неприлично драных джинсах… богат! Оказывается, его одинокая тетка, умершая за пару лет до того во Франции, оставила ему все свое состояние, и как раз перед самой смертью он вступил в право владения. Во-вторых, стало известно, что после смерти фотографа состояние перейдет не двум его бывшим женам и троим его детям, а… Вите.

Не сдержав своих эмоций, я громко присвистнула. Себастьян и Катя дружно посмотрели на меня: первый — с укоризной, вторая — с изумлением. Но я и бровью не повела. Подумаешь! У меня, между прочим, стресс! И, кстати, свист — это еще цветочки. Ягодки пойдут, когда вдовица уйдет восвояси. В предвкушении этого сладостного мгновения я зловеще нахмурилась.

— А в-третьих… — Катя тяжело вздохнула. — В помещении, где проходило прощание с фотографом, Витя выставил свои работы, для которых фотограф позировал в качестве модели. Это… я видела эти фотографии… многие из них были просто отвратительны. Потом Хромов их все уничтожил, но было уже поздно. Ветер был посеян. И взошла такая буря, что, честно говоря, мне до сих нор страшно вспоминать то время. Вите ведь тогда угрожали расправой… Господи! Может быть, сейчас… это они? Те люди? — Катя с ужасом посмотрела на Себастьяна.

Тот покачал головой:

— Конечно, все возможно, но вряд ли они стали бы ждать столько времени, чтобы выполнить свою угрозу.

Вдова, кажется, слегка смутилась:

— Да-да, конечно, вы совершенно правы… Ну, угрозы со временем прекратились. Тяжбу с наследниками фотографа, подавшими в суд, Витя выиграл. И благодаря скандалу к нему пришла известность — сперва всероссийская, а потом и всемирная. Но Витя не стал почивать на лаврах…

— И устроил еще один скандал, теперь уже на весь мир? — ехидно поинтересовалась я.

Реплика моя осталась без ответа.

— Ну, а теперь расскажите о том, что произошло вчера, — попросил Себастьян.

Катя закурила новую сигарету.

— Я уже сказала вам, что мы с Витей в последнее время общались мало. Но все-таки мы остались с ним друзьями. Для меня он всегда был… О господи — был! — она всхлипнула, но быстро взяла себя в руки. Я с каменным лицом налила ей еще минералки. — Он всегда был мне родным — с первой минуты, когда я его в первый раз увидела, и до того мгновения, когда я вошла в мастерскую, в которой был… уже не он, а его… труп.

Она лихорадочно затянулась.

— Понимаете… Это очень странно. Мне позвонили…

— Кто? — живо откликнулся Себастьян.

— В том-то все и дело, что я не знаю. Мужской голос, незнакомый. Молодой. Выговор, кажется, не московский. Он сказал, — она закрыла глаза, припоминая. Потом, открыв, произнесла: — «С вашим мужем беда. Приезжайте как можно скорее». Я хотела спросить звонившего, кто он и что случилось, но он сразу же повесил трубку. Я так испугалась! Быстро собралась, поймала машину и поехала. А там уже была милиция. Меня стали спрашивать, кто я, зачем пришла… Я им все рассказала, но они, кажется, не поверили… Спрашивали, не пропало ли что-нибудь из мастерской, но я не могла им ответить — совсем ничего не соображала, потому что все смотрела на него, мертвого… Он сидел в кресле — так же, как на этом автопортрете, — она ткнула пальцем в обложку альбома. — И был так же одет. На нем была такая же полумаска…

— А женщины рядом с ним не было? — осведомилась я.

Катя посмотрела на меня пустыми глазами:

— Нет. Зато у него была рана на шее. С правой стороны, как и здесь.