— А я… Как же я…То есть…мы…

— Что «я»? — спросил Себастьян настолько лицемерным тоном, что мне захотелось откусить ему нос. С трудом справившись с этим порывом, я привела свой голос в соответствие с природными качествами и сварливо поинтересовалась:

— А мы что, останемся в Москве? И будем мокнуть тут под дождем, да? И работать еще, наверное, вдобавок.

И, поскольку Себастьян молчал, с горечью добавила:

— Ну, конечно, ну, разумеется, как всегда! Я другого и не ожидала…

— Знаешь, за что я люблю женщин? — внезапно сказал Себастьян. От неожиданности я замолчала, а он продолжил: — Они задают вопросы, но никогда не ждут ответа от других — всегда дают его сами. Просто поразительно! Мне иногда кажется, что собеседник вам нужен только для того, чтобы он таращился и озадаченно моргал, пока вы болтаете сами не знаете что. Но, слава богу, есть все-таки на свете способ заставить вас перестать нести чепуху.

— Какой же? — прикинулась недогадливой я.

Нет на свете ничего приятнее долгого, нежного поцелуя от любимого человека. Особенно если он — ангел. Особенно если после этого оказывается, что в следующую субботу вы с ним едете на две недели в Тунис.

Но у каждой радости, как оказалось, есть своя оборотная сторона. На сей раз этой стороной оказались сборы в дорогу.

И вот теперь, еще раз с глубочайшим отвращением окинув взором захламленную комнату, я безнадежно вопросила:

— И почему Себастьян не собрал чемоданы за меня?

Разумеется, вопрос был чисто риторическим. Ждать помощи и сочувствия от босоножек, утюга и расчесок тоже не приходилось.

Подойдя к шкафу, я открыла дверцы верхнего отделения, и большая часть его содержимого вывалилась мне на голову,

— Автоматика! — охнув, сказала я. И наклонилась, чтобы собрать с пола эвакуировавшееся с полок имущество.

В этот момент телефон издал оглушительную трель. Неблагоразумно выронив все, что только что подняла (панамы среди всего этого, конечно же, не оказалось), я помчалась к свиристящему аппарату.

Голос, раздавшийся из трубки, придал мне бодрости. И я тут же собралась поделиться своими проблемами:

— Себастьян! Ты молодец, что мне позвонил! Я как раз хотела тебе сказать…

— О новом купальнике мы с тобой поговорим потом, — торопливо и как-то очень озабоченно ответил мой ненаглядный ангел. — Бросай все и немедленно приезжай в агентство. Возьми такси… И, пожалуйста, выходи сразу же, не ковыряйся полчаса, как ты это любишь!

— Между прочим, я совсем не люблю «ковыряться»! Это получается у меня само собой, — обиженно поведала я трубке, в которой уже звучали короткие гудки.

Через десять минут — призыв Себастьяна возымел свое действие — я вылетела из дома, хмурая и надутая. На то имелись вполне уважительные причины. Во-первых, чемодан так и не был собран. Во-вторых, панама не нашлась. В-третьих, отсутствие купальника по-прежнему отравляло мне жизнь. В-четвертых, раздражала необходимость в пятницу вечером неизвестно зачем срочно лететь на работу, о существовании которой я планировала забыть на ближайшие две недели.

Кроме того, у меня был еще один, самый главный, повод для неудовольствия: этот зараза Себастьян опять читает мои мысли!

Ужасно хотелось выпить. Но, исполняя данное себе обещание покончить с пагубной привычкой, он оставил дома обтянутую кожей фляжку с виски, которую обычно всегда носил при себе, не забывая своевременно наполнять ее любимым «Джонни Уокером». Теперь в заднем кармане его джинсов вместо фляжки лежал пакетик с фруктовыми леденцами, от которых у него уже начало ломить зубы. Поморщившись от отвращения, он сунул за щеку очередную конфету. Рот наполнился синтетическим вкусом малины.

— Сюда! — шепотом сказал он Стасику, и они нырнули в темную арку.

Удивительно — центр Москвы, давно уже превратившийся в землю обетованную для респектабельных людей, с наступлением ночи становился хмурым, угрюмым, угрожающим на каждом шагу неведомой опасностью. В шелесте срываемой ветром листвы Алисову мерещились тихие шаги, тяжелое дыхание. Что-то поскрипывало, постукивало, позвякивало вокруг — то ли медленно разрушались старые дома, то ли их тайные обитатели, боящиеся дневного света, вышли из своих убежищ. Чудилась ли опасность Стасику — неизвестно. Ночная темнота затушевала черты его лица, только тускло поблескивали глаза — зоркие, как у хищной кошки, глаза телеоператора. Алисову не очень хотелось себе признаваться, но присутствие Стасика действовало на него успокаивающе. Будь он здесь один… При мысли об этом Алисов даже поежился.

Очутившись во дворе, они осторожно пошли вдоль стены — Алисов впереди, Стасик за ним. Дойдя до нужной двери, Алисов осмотрелся. Три окна на втором этаже, за которыми находилась мастерская Хромова, были непроницаемо черны. Неужели парень в баре обманул?

— Пусто, — досадливо прошептал Алисов.

Но Стасик покачал головой и вытянул вперед руку. Вглядевшись туда, куда указывал палец Стасика, Алисов увидел тонкую полоску света, пробивающуюся наружу из-за плотных, глухо задернутых штор, и со смешанным чувством благодарности и досады показал своему оператору поднятый вверх большой палец.

Теперь надо было проникнуть внутрь, что было не так-то просто — возле массивной деревянной двери серебристо поблескивал нумерованными кнопками новенький домофон. Конечно, у Алисова в его распухшем от бумаг органайзере на одной из засаленных страниц был записан номер мастерской Хромова, но пользоваться им сейчас явно не имело смысла. Стасик опустил на асфальт кофр с техникой и зазвенел содержимым карманов своей парусиновой жилетки. Потом наклонился над скважиной домофона и сунул туда какой-то маленький продолговатый предмет. Домофон издал пронзительный писк. Дверь щелкнула и открылась Алисову, тянущему ее за ручку.

Стасик убрал в карман свое приспособление, открыл кофр и вскоре уже входил в подъезд со вскинутой на плечо камерой.

За дверью одинокая пыльная лампочка тускло освещала ряд облупившихся синих почтовых ящиков. Широкие щербатые ступени уходили наверх. Перед высоким полукруглым окном лестница делала поворот. Алисов обогнал Стасика, включившего подсветку на камере, и пошел вперед, размышляя о жадности здешних обитателей. Наверняка все при бабках, и немалых, — взять хоть того же Хромова. Неужели не могут скинуться на приличное освещение? Ведь на такой лестнице не то что здоровья — жизни можно лишиться, причем без малейших усилий. Спасибо, если только упадешь и ушибами отделаешься! А если покатишься вниз и башку себе проломишь?

Алисов споткнулся, беззвучно выругался, уцепившись за перила, и оцепенел, уставившись прямо перед собой… Два зеленых светящихся глаза смотрели на него из темноты. В следующую секунду камера Стасика осветила мрачного черного кота, сидящего в стенной нише.

Алисов перевел дух. И кто-то еще удивляется, что он пьет! Разве такую работу можно вынести на трезвую голову? Если бы он был пьян, он бы этого кота и не заметил. А если бы и заметил, так только хихикнул бы тихонько. И весь этот омерзительный подъезд не показался бы ему столь унылым и зловещим, а лестница — такой невыносимо, мучительно длинной.

На втором этаже света не было вовсе — кто-то вывинтил и унес с собой лампочку. Интересно, шпана или ярые поклонники творчества Хромова?

Алисов приложил ухо к покрытой трещинами деревянной двери (все-таки Хромов жлобина — уж ради себя-то мог бы постараться украсить вход в мастерскую чем-то более приличным) и прислушался. За дверью стояла подозрительная тишина: ни шагов, ни голосов, ни какого-либо шума, выдающего человеческое присутствие.

Кот тревожно мяукнул. Алисов поежился. Проклятая зверюга! Жаль, нечем запустить в него.

— Ну, что там? — шепотом спросил Стасик.

— Тихо, как в могиле, — прошептал в ответ Алисов. — Не удивлюсь, если…

Пронзительный скрип внезапно вспорол тишину. Дверь мастерской сама собой медленно открылась. Алисова прошиб холодный пот. Но отступать было нельзя. Махнув рукой Стасику, он осторожно перешагнул через порог. Черт его дернул бросить пить именно сегодня!