— Я прочту его вслух, — самодовольно сказала я. — А кстати, где Надя?

— Сказала, что идет в «Иллюзион». Там показывают какой-то французский фильм, — сообщил Федор.

Я пожала плечами. Ну что ж, сама виновата! Узнает все последней. И будет кусать себе локти от огорчения.

Откашлявшись, я оглядела троих мужчин со значительным видом, обожглась о полыхающие глаза Себастьяна и принялась читать.

Дорогая Марина!

Если Вы читаете эти строки, значит, моя маска сорвана, приговор мне вынесен, и Ваши друзья ворвались в мое уединенное убежище с осиновыми колами наперевес. Увы! Как не жаль мне огорчать их, эту неприятную процедуру — отправку меня в мир иной, которому я давно уже принадлежу по праву, — придется отложить на неопределенный срок. Надеюсь, Вас это не огорчит, несмотря на то, что Вам есть в чем упрекнуть меня.

Конечно, я лжец и мистификатор. И с этим ничего не поделаешь. Существование вампира невозможно без лжи, и сие — одно из самых страшных открытий, которое делает человек, становясь вампиром. Разумеется, и человеческая жизнь пронизана ложью, но людская ложь — следствие малодушия, корыстолюбия, мелких и крупных грехов и пороков. А жизнь вампира — сама по себе порок, и ложь — основа, ткань, на которой каждый из нас вышивает красочные узоры. Стоит ли мне говорить обо всем этом? Я больше не жду от Вас ни жалости, ни сочувствия. Но я бы хотел, чтобы Вы поняли меня и вспоминали без содрогания. Возможно, я достоин смерти, но отвращения и презрения не заслуживаю. Поэтому и пишу Вам письмо, надеясь, что, прочитав его, Вы будете более снисходительны ко мне.

В ту ночь, когда Вы узнали от меня историю моего прошлого, Вам стало известно очень многое. Но я умолчал об одном — быть может, главном. Когда, умирая, я лежал на горе трупов, вдыхая густой запах крови, тогда еще вызывавший у меня только смертельный ужас и ожидание скорой кончины, единственной мыслью, которая тревожила мой погруженный в горячечный бред рассудок, была мысль об Аннет. Ибо я любил со всем пылом и страстью молодости, любил так отчаянно, как любят в первый раз, так, что и на краю гибели не мог думать ни о ком, кроме моей любимой.

Верите ли Вы и любовь? Знаете ли Вы, что это такое? Можете ли Вы, дитя эпохи мелких чувств и легкого секса, понять, чем жил я тогда? А если не можете понять, поверьте мне на слово — так любить, как я любил тогда, мало кто способен…

Вот почему, когда я стал вампиром, я с болью и тоской понял, что отныне моя любимая потеряна для меня так же бесповоротно, как если бы я умер и кости мои, обглоданные зверьем и выбеленные солнцем, навсегда остались бы лежать непогребенными в степной пыли. Я не мог вернуться в Санкт-Петербург. Я не мог сделать Аннет несчастною, позволив ей разделить мою жизнь, вернее то, чем эта жизнь отныне стала. Я дал себе слово навсегда вырвать ее из своего сердца, хотя проще было вырвать само сердце из груди, потому что в нем не было места, не принадлежавшего ей. И я начал чахнуть от сильнейшей меланхолии.

И зачах бы до смерти, ибо даже живучесть вампира меркнет перед силою неутоленной любовной жажды, но случай помог мне — или окончательно погубил меня. Случай этот — нежданная встреча с Жоржем на одном из вампирских балов. Жорж нимало не удивился тому, что я жив, и с готовностью поклялся, что никому из общих знакомых не раскроет моей тайны. Много у нас с ним потом было неприятных историй, но тогда он повел себя благородно. От него узнал я не только о безутешном горе потерявших меня родных и близких, но и о том, что моя Аннет вышла замуж — еще до того, как гибель моя на поле боя стала для всех несомненною. Это означало, что наши клятвы, наши письма и та ночь в подмосковном имении ее родителей, когда луна светила сквозь вековые кроны деревьев и мы, повинуясь ее зову, сошли с аллеи и пропали вдвоем в глубине парка, — все это было важным только для меня, для меня одного…

И я закрыл свою душу для любви — закрыл, как мне думалось, навсегда. Один век сменял другой, а я не менялся — стараясь не быть жестоким с людьми, я все-таки никого не подпускал к себе слишком близко. Я был словно закован с ног до головы в тонкий ледяной панцирь.

Так продолжалось до того дня, когда я впервые увидел ее. Это было в Париже. Она сидела за столиком летнего кафе и читала книгу, время от времени поглядывая на часы, кого-то ждала. Я стоял и смотрел на нее, а возле моих ног лежали, тая на майском солнце, куски лопнувшего ледяного панциря.

Она была не просто похожа на Аннет. Она была точной ее копией, словно что-то пробило брешь во времени, и сквозь этот пролом моя любовь прошла невредимой для того, чтобы поднять на меня глаза и, улыбнувшись приветливо, сказать в ответ на мою просьбу позволить мне сесть за ее столик: «Я жду подругу, но, если вы не против, мы могли бы позавтракать с вами в другой раз». Позже, когда мы стали друзьями, она созналась мне, что ее тронул мой потрясенный вид.

Ее звали Натали. Впрочем, почему «звали»? Ее и сейчас зовут так. Еще до того, как мы обменялись с ней парой слов, я догадался, что она родом из России. И только потом я узнал, что ее предки попали во Францию с первой волной русской эмиграции, что она закончила Сорбонну, что в ее маленькой квартирке хранится огромный семейный архив, переливающийся через края ящиков, рвущий тесемки ветхих папок, ждущий своего часа, зовущий свою маленькую хозяйку в прошлое, где ей лучше, чем в сегодняшнем дне.

Мы очень сблизились. Русские, дворяне, изгнанники, любители прекрасного, немного чудаковатые, любящие посмеяться, а иногда и похулиганить… К тому же я не давил на нее, не требовал от нее любви, не пытался занять собою всю ее жизнь. И она сама открывала мне те уголки своей души, куда был закрыт доступ ее дуракам-кавалерам и умницам-подругам. Она даже допустила меня в святая святых — к архиву.

И в один прекрасный день передо мной легла коробка с письмами Аннет. То, о чем я только смутно догадывался, оказалось правдой. Сходство между моей любимой и Натали было не случайным, а фамильным. Но то, о чем я не мог и подумать, подстерегло меня на самом дне коробки.

Это было письмо Аннет к кузине. Предсмертное признание, в каждой строчке которого слышался чахоточный кашель. Признание, открывшее, наконец, мои незрячие глаза. Я читал, и прошлое плавилось в моем раскаленном мозгу, меняя очертания. Наша ночь в парке оказалась роковой. Поспешное замужество Аннет было способом скрыть беременность. Ребенок Аннет, единственный наследник пожилого сановника, ставшего ее мужем, был моим ребенком.

Когда Натали вошла в комнату, неся поднос с кофейными чашками, она увидела, что я плачу. Она не спросила — почему. Она просто поставила передо мной кофе. Отвернувшись, я смахнул с глаз слезы. И подумал — судьба вернула мне похищенные сокровища. Я могу быть счастлив. У меня есть Натали. Моя драгоценность. Моя плоть и кровь.

И я действительно был счастлив. Целых полгода. А потом…

Потом в Париж приехали русские. Русские из России. Художники, писатели, музыканты. Они приехали по приглашению фонда, в котором работала Натали. И она была в восторге от этих талантливых людей с ее Родины — это слово относилось только к России и произносилось только с заглавной буквы. Но самый большой восторг вызвал у нее Виктор Хромов.

Восторг этот был взаимным. Он сразу же начал за ней ухаживать. А я возненавидел его с первого же дня нашего знакомства.

Во мне говорила не ревность, о нет! Я хотел, чтобы она нашла себе мужа, и чтобы у них родились дети — для меня самого она была дочерью, а не возлюбленной. Но Хромов… Нет, только не это. Он был красив, обаятелен, талантлив, но сквозь все эти внешние достоинства я видел подонка, эгоиста, человека без чести и совести. Чтобы выжить, вампир должен иметь сверхъестественную интуицию. Моя интуиция меня никогда не подводила. Увы, не подвела и на этот раз.

В Париж Хромов приехал со своей женой. И всем, не стесняясь, чуть ли не в ее присутствии рассказывал, что они давно не живут вместе, что они оба — свободные люди и только нечто вроде родственной привязанности удерживает их вместе. Для Натали этих объяснений оказалось достаточно. Но я чувствовал в словах Хромова какой-то подвох. Катя, его жена, явно имела над ним странную власть, он слушался и побаивался ее. Однако роману с Натали она не препятствовала. Вскоре я понял, что для нее было главным — она без устали вытягивала из своего мужа деньги и подарки. Как оказалось, в России остался мужчина, с которым она фактически состоит в браке, но который тем не менее позволил ей уехать во Францию с Хромовым и жить с ним в одном гостиничном номере. Словом, Хромов и его жена были друг другу достойной парой.