— Прости.

Она наклоняет голову.

— Что ты имеешь в виду?

Я борюсь с эмоциями, живущими во мне последние три года, которые застряли у меня в груди и поднимаются по горлу, угрожая прервать мое дыхание.

— Я не знал… я не видел этого. Доктора говорили, что это нормально, но я должен был заметить. Мужчина должен знать, когда его жена ускользает. Я слишком много работал. Меня не было дома достаточное количество времени, — я смахиваю случайную слезу.

Она смотрит вдаль, на миллион миль за окном, с ничего не выражающим лицом. Я даже не уверен, что она слышит меня. Может, она никогда не услышит. Я начинаю вставать. Это кажется бесполезной тратой времени. Моя Кэролайн ушла.

Я иду к двери, и тут до меня доходит. Это последний раз, когда я вижу Кэролайн. Я поворачиваюсь. Она все еще смотрит в окно.

— Кэролайн?

Она поворачивается. Я чувствую, как моя нижняя губа начинает дрожать, когда я моргаю, чтобы сдержать слезы.

— Я прощаю тебя.

Такие знакомые карие глаза наполняются слезами, но я ухожу до того, как они смогут пролиться.

***

Я не знаю, смогу ли когда-либо передать благодарность, которую испытываю к маме. Только сейчас, когда мы ожидаем посадки на самолет в Бостон, влияние ее любви на протяжении последних трех лет доходит до меня. Она тот, кто исправляет, и как мама и как психотерапевт, хотя она и отступила и позволила мне распадаться на части последние три года. Может, она знала, что это то, что мне нужно, а, может, и нет. В любом случае для этого нужна невероятная сила и любовь, чтобы оставаться в стороне.

— Как ты можешь быть такой тихой? — я спрашиваю, сидя рядом с ней в терминале.

Она тянется и берет меня за руку.

— Мне больше нечего сказать. Я благоговею перед твоим мужеством. Ты оставил Кэролайн с миром и должным образом попрощался с Мелани. Оливер, дорогой мой, ты приехал в Портленд жертвой, а покидаешь его оставшимся в живых, — она сжимает мою руку и улыбается.

— Ты думаешь, я первый, кто оставляет подушку у могилы?

— Возможно, — она смеется.

— Ты знаешь, енот или еще кто-то утащит ее.

— Вероятно, — она пожимает плечами. — А птицы и белки растащат цветы.

Я киваю.

— Как ты догадалась привезти ее?

— Ты отдал ее мне вместо того, чтобы выбросить, поэтому я знала, что ты доверяешь мне в решении того, что делать. Честно говоря, я не знала, что делать, пока Вивьен не вернулась из Портленда.

Я смотрю на нее мгновение, затем вздыхаю.

— Это не соизмеримо с тем, что ты сделала, но сейчас это все, что я могу придумать, чтобы сказать, поэтому… спасибо.

Мама улыбается, а ее глаза наполняются слезами.

— Пожалуйста, — она дотрагивается до уголков глаз и вздыхает. — Разве это не удивительно, что плачущая вишня у ее могилы, наконец, зацвела этой весной?

Я улыбаюсь, думая о Вивьен и о бутонах вишни, разбросанных чернилами по ее спине.

— Да, некоторые вещи просто… удивительны.

После того, как мы садимся на самолет и взлетаем, я чувствую себя… свободным. Мое сознание расслабляется при моих любимых мыслях… о Вивьен. Я был жесток с ней и вел себя отвратительно, и в крайней мере непростительно. И если она все еще ждет меня, это будет чудо, но она и является для меня именно… чудом.

Вивьен

Прогноз погоды предвещал снег, но Алекс взывала к милости «большого парня», просила прощения за все свои вспышки капризной невесты, только бы он подарил ей солнечный день. И ее желание было исполнено. Церемония в церкви была идеальной. Алекс выглядела как принцесса, которая вышла прямо из диснеевской сказки, а Шон расположил меня к себе, когда заплакал во время произнесения клятв.

Все собираются у церкви в этот солнечный, но достаточно холодный декабрьский день, чтобы осыпать счастливую пару лепестками роз. Они отъезжают в «Ролс Ройсе» и толпа, которая продолжит веселиться на свадьбе, следует в длинный лимузин.

— Ты выглядишь изумительно, — говорит Кай, когда нас зажали так сильно, что я почти сидела у него на коленях.

— Спасибо, — бормочу я, не глядя на него.

— Кай, ты выглядишь убийственно красивым в этом костюме и галстуке, — Кай пародирует высоким голосом.

Я не хочу улыбаться, потому что утомлена притворством за последние два дня, но эта реплика вызывает невольную улыбку.

— Что это? Настоящая улыбка… Вау! Означает ли это, что мы можем объявить перемирие и прекращение огня на сегодняшний вечер?

— Я думаю, что мы прекратили огонь еще с репетиции свадьбы вчера вечером. Иначе ты был бы мертв.

Другой шафер разливает и передает шампанское. Кай протягивает мне бокал.

— Не увлекайся, Вив. Мне ненавистна мысль, что придется воспользоваться твоим состоянием опьянения позднее.

— Ты — придурок.

— Просто шучу. Ты раньше понимала шутки.

— Ты раньше был моим другом.

— Ай.

Правильно, ай. Я никогда не могла представить себе, что мы с Каем не будем присутствовать в жизнях друг друга. Моя ошибка была в том, что я влюбилась в него. Его ошибка, — что он не отпускал меня. Теперь все это ощущается так, будто нас оторвали друг от друга обстоятельства, а раны слишком рваные и свежие, чтобы вылечиться и быть прежними снова. Кажется, именно это произошло с нами за последние два года в физическом и эмоциональном плане.

— Ну, старый друг, ты не возражаешь встать с моих коленей? — Кай говорит с почтением, когда водитель открывает заднюю дверь.

Я собираю длинную юбку своего кружевного платья цвета золотого металлика и выхожу из лимузина. Ледяной декабрьский ветер режет кожу, когда я пытаюсь удержать накидку на плечах. Мы входим в парадный зал и едем лифтом до самого захватывающего вида бостонского горизонта. Массивная стеклянная стена загораживает большие круглые столы с белыми льняными скатертями, букеты роз украшают центры столов и мерцающие свечи — все это расположено на полу из красного дерева. Я даже не хочу вникать, какая цифра в долларовом эквиваленте стоит за этой свадьбой.

— Пойдем? — Кай предлагает мне свою руку, когда мы направляемся к главному столу.

Я принимаю его предложение, и мы следуем за всеми остальными гостями. Тут, должно быть, около пятисот или более людей. Не думаю, что знаю хотя бы один процент из них. Мне, определенно, понадобится больше, чем один бокал шампанского, который я выпила еще в лимузине, чтобы встать перед всеми этими незнакомцами и произнести тост.

Объявляют появление Алекс и Шона, толпа аплодирует и свистит, когда они входят в парадный зал. Группа начинает играть, в то время как разносят обед. Я умираю с голоду, но нервозность не позволяет мне есть. Я смотрю на море людей в надежде найти знакомое лицо, чтобы смотреть на него во время своей речи.

Никого.

Может, я буду просто смотреть на Алекс… тоже не подходит. Я обещала ей не плакать, а это не сработает, если я буду все время смотреть на нее. Я бы хотела, чтобы Оливер был здесь. Он успокаивает мои нервы и придает мне уверенности одним взглядом. Скучать по Оливеру тяжело, но не знать, увижу ли я его когда-нибудь снова — подобно медленной смерти. Последние два дня у меня было непреодолимое искушение позвонить ему, но я не могу. Он вернется ко мне, когда будет готов.

Боже… я надеюсь, что этот день настанет.

Я не написала свою речь, и когда подходит моя очередь, я уже начинаю об этом жалеть.

— Теперь мы послушаем подружку невесты, Вивьен Грэхэм.

Я встаю, когда мне протягивают микрофон. Да, я, должно быть, сейчас отключусь, определенно недостаточно алкоголя.

— Привет. — Толпа замолкает. — Приблизительно месяц назад я обдумывала эту великую речь, которая подвела бы итог наших двухлетних взаимоотношений, и она включала в себя все причины, по которым Шон самый счастливый парень в мире, потому что дал тебе свою фамилию, — Шон улыбается мне и целует Алекс в щеку. — Но последние события в моей жизни заставили меня передумать по поводу того, что я хочу сказать вам обоим, итак… — я делаю нервный глоток шампанского и делаю вдох для решительности.