— Эй?

Ничего.

Я слышу голоса, когда приближаюсь к лестнице. Они становятся более четкими, пока я поднимаюсь на носочках.

— Думаю, тебе нужно прекратить пить.

— Почему?

— Ну, как только ты отключаешься, веселье заканчивается.

— Я не отключился… я задремал.

— Ты отключился.

— Откуда ты знаешь? Ты тоже пьян, — хохочет Оливер.

— Я не пьян.

— Ты сломал свой топор в моей двери.

— Ну, ладно, немного пьян.

— Вииивьен скоро будет здесь. Тебе нужно идти.

— Ты должен позволить ей уйти. Ты сломлен и разобьешь ей сердце.

—Ты прав…

— Он прав? — я поворачиваю из-за угла, пугая их обоих. — Я правильно расслышала? — моя челюсть сжимается, когда я, прищурившись, смотрю на него. — Я думала, мы это уже обсудили! Перестань вести себя со мной как придурок. Или ты хочешь быть со мной, или нет. Но я сыта тем, что ты ведешь себя как страдалец, который хочет оставить меня, даже если это убьет тебя, потому что ты думаешь, что так лучше для меня. Либо ты со мной, либо нет. Так как?

Он пытается встать, но падает назад на задницу. Ченс смеется.

— Что смешного, черт возьми? Что не так с вами обоими? Почему вы оба сидите в коридоре, напившись в хлам в середине дня? — я смотрю налево на дверь. В ней торчит топор со сломанной рукояткой. Я вытаскиваю ключ из кармана и трясу им перед ними. — Кажется менее разрушительным, чем топор, не думаете?

Оливер подходит, чтобы схватить его, но я убираю его.

— Почему мой ключ у тебя?

— Я положила его себе в карман в тот день и забыла, что он там. Сейчас он у меня, потому что я планировала вернуть его. Теперь ответь мне.

Он зажмуривает глаза и качает головой, будто это поможет ему протрезветь.

— В чем был вопрос?

— Ух! Ты со мной или отпускаешь меня? Почему вы оба пьяны? И что, черт возьми, означает подушка с фотографией твоей дочери на ней посреди пустой комнаты? — я указываю на дверь.

Ченс смотрит на Оливера.

— Брат, ты хранишь по…

— Убирайся! — Оливер скрипит сквозь зубы.

— Это так бля…

— УБИРАЙСЯ!

Ченс встает на ноги и, спотыкаясь, идет к лестнице.

— Не смей садиться за руль, — говорю Ченсу, не отводя взгляда от Оливера.

— Я вызову такси, — отвечает он, спускаясь по ступенькам.

Оливер опускает голову и трет виски.

— Моя голова убивает меня. Так что выбери один.

— Что?

— Выбери один вопрос, который имеет самое большое значение прямо сейчас.

Я становлюсь на колени между его согнутых ног. Он смотрит на меня с душераздирающими эмоциями, затаившимися в его остекленевших голубых глазах.

— Ты позволишь мне уйти? — шепчу я с таким страхом, что его ответ будет мне пощечиной.

— Никогда.

— Тогда ладно, — киваю я. Вздыхая с отчаянным облегчением, мы обнимаемся, будто цепляемся за жизнь.

***

Спина кричит в протесте, а температура тела достигает точки кипения. Мы все еще находимся в коридоре. Тело Оливера наполовину обернуто вокруг меня, а его голова лежит на моей груди. Не знаю, как долго мы спали, надеюсь, достаточно долго, чтобы алкоголь испарился из его крови.

— Оли? — шепчу я, проводя пальцами по его волосам.

Он что-то бубнит.

— Оли, проснись.

Он приподнимает голову, чтобы посмотреть мне в глаза.

— Спасибо.

— За что?

— За то, что выбрала меня.

Я улыбаюсь.

— Думаю, все было наоборот.

— Нет, когда ты выбрала нас, а не мое прошлое… ты выбрала меня.

— Я всегда буду выбирать тебя. Не отступать, помни.

— Не отступать, — он усмехается и перекатывает меня, чтобы я оказалась сверху него. — Ты не позволила мне закончить ранее, — я закрываю глаза, когда его губы трутся о мои. — Мне следовало позволить тебе уйти, но ты стала моим восходом. Я нуждаюсь в тебе, когда темнота угрожает накрыть меня.

— Когда это?

— Всегда.

Ох, Оли…

Наши лица так близко, как только можно, но не соприкасаются.

— Ты таращишься на мои веснушки, — я трусь своим носом о его.

— Потому что они такие чертовски классные.

— Заткнись. Ямочки классные. А веснушки — пятнистые, хаотичные и неряшливые.

— Неряшливые? — он смеется.

— Да, прямо как я сейчас: неряшливая и потная. Мне нужно принять душ.

— Ванна?

Я усмехаюсь и киваю.

Мы наполняем ванну… чересчур, благодаря тому, что мы не в состоянии держать руки при себе, когда голые.

— У нас будет полно уборки к тому времени, как выберемся отсюда, — говорю я, опускаясь в воду между его ног. Я люблю его глубокую ванну на ножках.

— Мы добавим это к списку неряшливости с твоими веснушками.

— Ха-ха-ха! — я ложусь спиной ему на грудь и скольжу пальцами по его ногам.

— Так как прошли выходные?

— Великолепно, на самом деле. Я чувствую себя свободной. Болезненный груз вранья родителям снят. Они плохо себя чувствуют, потому что я думала, что должна защитить их от правды, но они не разозлились.

— А твой виновный в нарушении супружеской неверности парень?

— Они думают, что мы оба сумасшедшие, но они принимают это, — смеюсь я.

— Принимают это?

— Да, а что?

— Как много ты им рассказала?

— Я рассказала им, что твоя жена психически не здорова, потому что ваш ребенок умер. Это трагедия, и я уверена, что ты не хочешь, чтобы об этом знал весь мир, но они мои родители, и мне нужно было объяснить им ситуацию.

Он не отвечает.

— Ты сердишься?

Он обнимает меня и целует в макушку.

— Нет… не сержусь.

Спустя двадцать минут мы молчим, и температура воды опускается настолько, что вызывает мурашки по коже, и мы выходим. Я оборачиваю полотенце вокруг тела и расчесываю волосы, пока Оливер идет в спальню.

— Ты ужасно тих, — говорю я, хватая одну из его футболок из комода и надевая ее.

Он сидит на краю кровати в одних трусах, повесив голову.

— Я работал допоздна… много. Быть младшим юристом в фирме означает, что тебе приходится долго работать. Мы оба об этом знали, когда я получил должность. Причина, по которой я искал работу в Портленде, это чтобы ее родители были рядом и помогали, когда родится ребенок.

Он рассказывает мне всё, а я не могу пошевелиться. Я хочу сесть рядом с ним, держать его за руку… хоть что-то, но я замерла перед комодом, в шаге от него, полностью парализованная.

— Схватки начались в пять утра за две недели до указанного срока. Закончилось тем, что ей сделали кесарево сечение. Мелани была крошечной, но такой… — его голос ломается, — …сильной, — он качает головой. — Боже, она была такой сильной. Кэролайн тяжело выздоравливала, но ее мама оставалась с нами, чтобы помогать. Партнеры на фирме настаивали, чтобы я сделал недельный перерыв и работал дома. Я думал, что у нас все хорошо, что мы уставшие и истощенные, но у нас все хорошо.

В комнате повисает тишина. Не знаю, ищет ли он подходящие слова или собирается с духом. Заставляя свое тело собраться с собственным духом, я подхожу ближе и становлюсь на колени у кровати, положив голову ему на колени. Его рука двигается к моим волосам, он зарывается в них пальцами и медленно поглаживает.

— Я вышел на работу, но ее родители приходили помогать каждый день на протяжении последующих пары месяцев. Они заставляли ее принимать душ, ходить на прогулку, даже отправляли по поручениям, чтобы иметь перерыв. Один день она моет пол на кухне, а на следующий не хочет вылезать из кровати. Ее доктор сказал, что это послеродовая депрессия, распространенное явление. Ее мама думала, что у нее начинаются галлюцинации, но я никогда за ней такого не замечал. Но опять же, меня не было дома большую часть времени. Мелани обычно спала к тому времени, как я возвращался домой, поэтому единственное взаимодействие с ней у меня было, когда она просыпалась ночью, но даже тогда Кэролайн обычно вставала. Она едва спала.

Он смеется, но этот смех наполнен болью или даже злостью.

— Это не была послеродовая депрессия, это был послеродовой психоз. Ты знаешь, что он проявляется у одного процента женщин? И даже в этом случае менее пяти процентов из этого одного имеют суицидальные или… — он сглатывает и делает глубокий вдох.