Оливер поворачивается.

— Две. Две женщины до тебя наблюдали этот вид со мной — моя мама и девушка, с которой я встречался в колледже.

Он поднимает крышку одного из задних сидений и достает сарафан из моей сумки. Я опускаю сложенные в защитной позе руки, когда он надевает его на меня. Плечи опущены, голова наклонена, он притягивает меня к себе, обнимая, и мы садимся на сиденья, когда полуденное солнце прячется за сгустившимися облаками. Ветерок охлаждает мою кожу, и Оливер притягивает меня ближе к себе, защищая от ветра, мира… самой себя.

— Раньше я любил ездить в Мичиган к моим бабушке и дедушке. У них повсюду были стеклянные и пластиковые контейнеры с конфетами и печеньем. У нас дома мы ели конфеты только на Хэллоуин и Пасху, поэтому мы с Ченсом опустошали их тайники, пока нас не скручивало в туалете от тошноты. Но к следующему утру мы уже чувствовали себя лучше и готовы были громить кладовую снова, которая была забита самыми лучшими хлопьями, которые мы видели по телевизору, но редко ели. «Fruit Loops» были моими любимыми. Я съедал целую коробку с половиной галлона (прим. пер — почти два литра) цельного молока, — смеется он. — Молоко никогда не было таким вкусным — сахар с красителями.

Я поворачиваюсь в его руках и кладу голову ему на грудь.

— Мне жаль.

— Не стоит, мы любили это, поэтому оно стоило боли в животе…

Я прижимаюсь к его губам своими. Он мне улыбается.

— Мне тоже жаль, — бубнит он.

Складываю ноги на его бедрах, подношу руки к его лицу и углубляю поцелуй. Он скользит рукой вверх по моей ноге под мой сарафан, положив руку мне на задницу и жестко сжав ее.

Я стону ему в рот, скользя по его языку своим. Оливер вызывает во мне эмоции, о существовании которых я не знала. Я девушка, которая плывет по течению, оставшаяся в живых, та, что любит жизнь. Похоронив свои эмоции, завуалировав их внешним видом, я хочу, что бы люди видели, что я особенная. Но я не могу этого делать с Оливером. Я хочу, чтобы он видел меня, всю меня, даже уродливую. Он принимает все это и делает его лучше.

Рот Оливера движется вдоль линии челюсти, когда я делаю глубокий вдох.

— Нам следует выбросить якорь… и спуститься вниз, — мои слова беспокойны, а тело отчаянно.

Оливер усмехается, покусывая мочку моего уха.

— Блестящая идея.

Борясь с раскачиванием лодки, мы спускаемся по лестнице к кровати. Я стягиваю платье через голову и встречаю восхищенный взгляд, наблюдающий за мной. Я тянусь к завязкам на бикини. Оливер качает головой, а я усмехаюсь. Он тянет за веревочки на бедрах сразу с обеих сторон, затем проделывает то же самое с верхом купальника. Я не оставляю ему ни секунды, чтобы посмотреть на меня. Одним прыжком я оказываюсь у него на руках, обернув ноги вокруг его талии.

Он делает два шага, и мы падаем на кровать. Подушки сбрасываются на пол, пока его жаждущий рот исследует мою грудь, и он стягивает шорты с бедер. Я опускаю руку, обхватывая его эрекцию. Он резко втягивает воздух, его рот замедляется, веки становятся тяжелыми, когда я начинаю поглаживать его.

— Оли, я люблю твое тело, — я смотрю вниз, наблюдая, как он делает небольшие толчки в мою руку. Его руки, пресс и ноги напряжены; сухие мышцы вздымаются при каждом движении. Я толкаю его спиной на кровать и сажусь верхом на его живот. — Ты красивый, — провожу руками по его груди. — Я знаю, тебе, вероятно, не нравится, когда тебя называют красивым… — я отвожу руку назад и продолжаю гладить его, — … но ты такой и есть. Ты безупречный.

Его глаза опаляют меня, а челюсть сжимается, когда я отодвигаюсь назад и сажусь на него. Я делаю это медленно, дюйм за дюймом, пока он растягивает меня. Мои глаза закрываются от напряжения. Он садится и захватывает мой рот, а наши тела двигаются в унисон. Я ищу удовольствие в его прикосновениях, так же как и жажду доставить удовольствие ему.

— О, боже! Секс с тобой… невероятный! — я посасываю его шею и тяну за волосы, пока не нахожу его губы снова и целую его, как будто это последний раз, когда мы целуемся.

Он стонет, но не говорит ни слова. Он выражается при помощи рук, сжимающих мою попу; бедер, которые толкаются в меня снова и снова; и губ, которые пожирают мою кожу. Я не гонюсь за оргазмом. Я наслаждаюсь этим сексуальным путешествием, сосредотачиваясь на том, как моя плоть ощущается на его плоти. Я не хочу, чтобы это когда-нибудь заканчивалось.

Оливер

Я увяз так глубоко с этой женщиной, что не знаю, как выбраться, и, если честно, мне плевать. Я мог бы утонуть в ней и умереть счастливым. Ее страсть затягивает меня в мир, который я никогда не знал. Думаю, это могут быть небеса.

— Ты уверена, что тебе нужно спать в своей собственной кровати сегодня? — спрашиваю я, провожая Вивьен до дверей.

— Алекс дома сегодня и мне нужно постирать. Последнее время я была отвлечена и отстала в некоторых делах, — она просовывает свои руки под мои, положив голову мне на грудь. — Ты можешь остаться со мной сегодня.

— Спать с тобой на твоей односпальной кровати? — я смеюсь.

— Спокойной ночи, красавчик, — она смотрит на меня с усмешкой.

Я рассматриваю ее — растрепанные ветром волосы, поцелованная солнцем кожа, и веснушки, которые я нахожу невинными, но все-таки невероятно сексуальными. Затем я не могу устоять, поэтому просто целую ее, пока не удостоверяюсь, что она не может стоять на ногах. Я делаю это неумышленно, но каждый день я чувствую, что это происходит. Я принимаю все, что она дает мне, и однажды этого может быть слишком много.

— Спокойной ночи, Вивьен.

Она открывает дверь, затем оборачивается для еще одного поцелуя.

— Спасибо за сегодняшний день. Он был идеальным.

Я усмехаюсь и киваю.

Последнее время у меня появилась такая проблема. Усмешка на моем лице… она постоянная. Я дохожу до своей двери и оборачиваюсь. Вивьен и Алекс глазеют на меня в окно. Они отскакивают назад и закрывают шторы. Я качаю головой. Я бы многое отдал, чтобы услышать этот разговор сегодня!

Хватая стакан воды, я направляюсь наверх, в кровать. Я останавливаюсь и прикасаюсь рукой к двери. Позор, сожаление и так много боли спрятано за ней. Иногда я могу оправдывать это по-своему испорченным способом. Там находятся просто вещи, и я знаю, что они мне не нужны, и, вероятно, мне не стоит их хранить, но я не могу от них избавиться. Если Вивьен когда-нибудь выяснит, она не поймет. Рационально мыслящий человек никогда такого не делает, но я не рациональный… больше.

Я ни разу не открывал дверь с тех пор, как впервые ее запер. Сегодня — самое время. Вивьен сделала меня сильнее. Может, мне это все уже не надо. Поднимая кобальтовую вазу со столика в коридоре, я переворачиваю ее, и оттуда выпадает одинокий ключ. Открывая замок, я кладу голову на дверь. Боже, как это произошло? Как такая темнота прокралась в мою жизнь?

Я поворачиваю ручку, как будто нож в своем сердце; грохот в моей груди становится еще более болезненным с каждым поворотом. Дверь скрипит, когда я приоткрываю ее на дюйм. Закрываю глаза, даже одни ощущения практически невыносимы. Делаю один шаг внутрь — этого достаточно. Облокачиваюсь на стену сразу за дверью и сползаю на пол. Сила, которая, как я думал, у меня есть, исчезает. Подтягивая колени к груди, я сжимаю глаза еще сильнее, но все еще могу видеть все это. Ненависть поглотила любовь и это заставляет меня ненавидеть ее еще больше.

***

Несмотря на беспокойную ночь, которая отразится на моем состоянии через несколько часов, я просыпаюсь с восходом солнца и выполняю свои обычные дела по утрам. Завязывая шнурки на своих кожаных рабочих ботинках, я смеюсь сам с себя. Кто бы подумал, что я сменю костюмы-тройки и распитие кофе в зале заседаний с партнерами фирмы на кожаные ботинки и рабочие перчатки?

Когда я открываю дверь, восьмичасовые мучения исчезают, как пробуждение от плохого сна. Вивьен сидит на ступеньках перед входной дверью, поставив локти на колени и опираясь подбородком на одну руку, а второй играя с несколькими длинными черными локонами.