Просыпаюсь оттого, что мне дурно. Едва разлепляю глаза. За окном светло, но Сергея рядом нет. У меня жутко болит голова, перед глазами все плывет. Я пытаюсь встать, но приступ тошноты сгибает пополам. Меня рвет на простыни. Хочу позвать его, но грудь сдавливает невидимым обручем.

Я пытаюсь сползти с постели, но теряю ориентацию. Последнее, что помню — удар головой о холодный пол.

Я открываю глаза, когда солнце уже пробивалось через белоснежные шторы и добралось до кровати. Неожиданный прилив сил и целый вихрь мыслей и планов не дает мне больше уснуть. Меня переполняют эмоции и грудь теснит, потому что я вновь проснулся в ее постели, а этой ночью снова обладал ей, пил ее дыхание, слышал неровный стук ее сердца рядом со своим.

Она сладко спит, прижавшись к моему боку, притягивая мой взгляд, а еще больше — руки. Румянец проступил на щеках, светлые локоны упали на лицо. Я убираю их, стараясь не разбудить ее. Она недовольно ворчит, и я прячу улыбку, словно она сейчас откроет глаза и станет меня журить за то, что я смеюсь над ней.

Целую теплые волосы и осматриваюсь. Ее спальня совсем небольшая. Двуспальная кровать с салатовыми сатиновыми простынями с каким-то светло-бежевым геометрическим рисунком подходит этой почти квадратной комнате.

По бокам маленькие деревянные тумбочки. На одной лежит книга и простенькая золотая цепочка с крестиком.

Напротив комод, над ним — прямоугольное зеркало в деревянной раме, слева шкаф-купе, справа — окно, выходящее во двор.

Стены оклеены светло-зелеными обоями, а та стена, что за изголовьем кровати, еще и с изображением блекло-розовых цветов с нежными перламутровыми разводами. Я улыбаюсь шире. Так по-женски, абсолютно в ее вкусе. Тепло и уютно.

Наши вещи разбросаны по полу. Меня захлестывает чистейшее удовольствие, когда я вспоминаю, что за этим последовало. Мне хочется быть здесь, когда она проснется. Я бы хотел провести с ней весь день, возможно, сразу же пригласить на завтрак. Или пусть она сама сделает его? Я соскучился по ее вкусной еде, по сонному и довольному выражению ее глаз, когда она ставит передо мной тарелку с чем-то божественно пахнущим и горячим.

Но как бы не сложилось дальше наше утро, мой смокинг не располагает к его продолжению в каком-то другом месте.

Осторожно встаю с кровати, чтобы не потревожить ее сон. Подбираю свои вещи и тихо выхожу из комнаты.

Привожу себя в порядок в ванной и иду к выходу. Она оставила ключ на тумбочке в прихожей, я запомнил это вчера. Надеюсь, когда я приеду, она все еще будет спать. До моего отеля и назад не больше получаса.

Солнце играет бликами на капоте машины, отражается от затемненных стекол. Мотор урчит и я выкручиваю руль, обернувшись назад.

Выехав на основную дорогу, давлю на педаль газа. Машина плавно набирает ход, повинуясь моему желанию как можно быстрее добраться до отеля и обратно к ней.

Я надеялся, что вечер мы закончим в постели, но я не думал, что это будет так. Даже не подозревал, насколько мне не хватало ее, пока она не попросила прощения, стоя на своей кухоньке босая, растрепанная, неуверенная и взволнованная. Она казалась гораздо моложе своих лет без макияжа и вечерней прически, похудевшая, уставшая. Хотя, когда я увидел ее в этом золотом платье, с открытой грудью и плечами, с огромными глазами, подчеркнутыми косметикой, мне показалось, что передо мной кинозвезда — настолько она была хороша. И то, что она не осознавала, как выглядит, как мужики провожают ее голодными взглядами, делало ее еще более привлекательной.

Останавливаюсь на светофоре и замечаю, что на голых ветках абрикосы распустились первые бело-розовые цветы.

Утреннее солнце умывает здания светом, прогревает свежий, прохладный воздух.

Этой ночью я был ошеломлен, потрясен тем, что случилось. Мне показалось, что Ира открылась мне полностью, потому что я, как и прежде, читал на ее лице все, что было у нее на сердце. Уязвимость, радость, неверие, страсть, любовь. Да, она все еще любит меня, она сама шептала мне это, не осознавая, что говорит, и я терял душу в ее невероятных глазах в эти мгновения.

Вчера, придя на бал, я еще сомневался в том, что она чувствует. Сейчас же я твердо уверен в том, что она — моя. И это делает меня невероятно живым, наполняет силой и уверенностью!

Паркую машину у входа, добираюсь до своего номера. Секунду раздумываю, стоит ли принять душ, но тут же отметаю эту мысль. Этой ночью мы уже побывали в душе, а задержавшись здесь на каких-то десять минут, я могу пропустить ее пробуждение. А я не хочу, чтобы она просыпалась без меня. Больше — никогда.

Бросаю смятый смокинг на спинку стула, переодеваюсь в темно-серые брюки, светлый свитер и хватаю ключи от машины.

Дорога назад кажется короче. Мне хочется услышать ее голос с милой хрипотцой. Так она разговаривает только спросонья или после секса.

На углу пятиэтажного дома, рядом с которым расположился маленький стихийный рынок, вижу старушку, закутанную в темный пуховый платок несмотря на довольно теплую погоду. Она сидит на низкой скамеечке и держит в руках белые тюльпаны, похожие головками на колокольчики. Резко сворачиваю к обочине и покупаю нежные цветы. Она распространяют по салону изумительный запах, сладкий, но изысканно-тонкий.

При свете дня домик Иры напоминает игрушечный. Такие часто рисуют на поздравительных открытках. Лиловые и желтые цветы высажены островками, невысокая деревянная калитка выкрашена зеленой краской, а между камнями, живописно украшавшими клумбу, вырос изумрудного цвета мох.

Я достаю ключ и тихо поворачиваю его в замке, стараясь не издавать лишних звуков, предвкушая, как обниму ее, теплую и разнеженную, как подарю тюльпаны, и она опустит в них свое лицо, глубоко вдыхая.

Улыбка резко сползает с лица, когда я чувствую удушливый запах газа, ударивший в нос. Отбрасываю цветы в сторону, отворачиваюсь, делаю несколько быстрых глубоких вдохов и как есть, не разуваясь, вбегаю в дом.

Она лежит на полу, бледная, неподвижная, глаза закрыты. Пытаюсь подавить панику и инстинктивное желание прокричать ее имя, чтобы не вдохнуть отраву и не вырубиться самому. Поднимаю ее, хватаю с постели одеяло и выскакиваю на улицу.

Мне кажется, она не дышит. Бросаю одеяло на землю, кладу ее сверху и припадаю ухом к груди. Сердце еле слышно, дыхание слабое. Она вся холодная.

Нетвердой рукой вынимаю сотовый и набираю скорую.

Срочно, отравление бытовым газом, — не узнаю собственный голос, таким безжизненным, чужим он мне кажется.

Я не помню ее точный адрес, объясняю, как доехать по ориентирам. Меня спрашивают, дышит ли пострадавшая, находится ли в сознании, вынес ли я ее на воздух. Я отвечаю, рявкая в телефон.

Что мне делать сейчас?

Ждите скорую.

Может быть, самому довезти, только скажите, куда. Где ближайшая больница?

Ждите скорую и не входите в помещение.

Я вспоминаю, что газ так и не перекрыт. Оставляю Иру и опять максимально накачиваю легкие кислородом. В коморке рядом с кухней вижу котел и газовую колонку. На трубе перекрываю вентиль, несусь в дальнюю комнату, чтобы открыть окно. Это детская, милая, обставленная с любовью. Вокруг мягкие игрушки, на стенах рисунки. Как же хорошо, что Жени здесь сегодня не оказалось.

Входную дверь оставляю открытой, чтобы сквозняком быстрее унесло тяжелый запах.

Ира не приходит в себя. Я сажусь рядом с ней на землю, закутываю в одеяло и, обхватив руками, начинаю укачивать, сам не зная почему. Мне кажется, что она почувствует мои прикосновения, что они успокоят ее, скажут о том, что я рядом, что бояться больше нечего.

Потерпи еще немного, родная, еще совсем чуточку. Сейчас приедут медики, ты только держись.

Она не реагирует ни на мой голос, ни на мои руки. Мне кажется, она медленно уходит, ее грудь реже поднимается. Я боюсь больше никогда не увидеть прозрачной голубизны ее глаз, не услышать, как она зовет меня по имени.