Снова звоню в скорую, там отвечают, что машина уже в пути. Ору на них, чтобы ехали быстрее, потому что я не знаю, что делать. Понимаю, что зря срываюсь и прошу прощения. Меня успокаивают и просят не паниковать. Уточняют, не пришла ли пациентка в себя, дышит ли самостоятельно. Советуют в случае остановки дыхания сделать искусственное. Я молча киваю головой, будто они могут меня видеть.

Вспоминаю, что нужно вызвать газовщиков. Я не вырубил электричество. Если где-то проскочит искра, дом может взорваться.

Осознав, что мы слишком близко к потенциальной угрозе, я переношу Иру к машине. Не рискую положить ее в салон, пусть даже открыв все двери. Кладу прямо на капот, достаю маленькую дорожную подушку, которую устраиваю себе под шею при долгих переездах, и бережно приподнимаю ее голову, чтобы просунуть под затылок.

Рядом останавливается какой-то прохожий.

Боже мой, что случилось?

Утечка газа.

Вам помочь чем-нибудь?

Я пытаюсь разглядеть мужчину, но от шока на меня будто нападает слепота. В памяти не откладываются ни его лицо, ни одежда. Не могу оторвать взгляда от посиневших губ Иры, темных кругов под глазами. Только сейчас понимаю, с какой силой сжимаю ее руку и заставляю себя ослабить хватку.

Если вы где-то рядом живете, то принесите еще одеяло или плед, — не хочу оставлять ее ни на минуту.

Да-да, конечно. Через три дома. Живу через… три дома… Минуточку.

Он возвращается с темно-красным шерстяным пледом в руках. За ним бежит женщина в халате.

О, Господи! Ирочка. Что произошло!?

Утечка газа, — отвечает ей мужчина, по-видимому, ее муж.

Она жива? Она будет жить?

Я вздрагиваю и опять сжимаю руку Иры, ощущая, как под пальцами слабо бьется ее пульс.

Замолчи, дура! Не каркай! — осаживает ее мужчина. — А вот и скорая, — обращается уже мягче ко мне.

Доктор — лысеющий мужчина с саквояжем в руке — и немолодая медсестра абсолютно бесстрастно начинаю осмотр. Он слушает ее дыхание и сердце, она измеряет давление.

Как долго она находилась в помещении, заполненном газом?

Не знаю. Полчаса. Я не знаю! Когда я уходил, не было никакого запаха. Вернулся минут через тридцать — сорок, может быть раньше. Я не запомнил точного времени. Я не знаю… — понимаю, что начинаю повторяться, поэтому заставляю себя заткнуться.

Ире надевают кислородную маску и просят помочь переложить на носилки.

Как она?

Хорошо, что не начались судороги и не произошло остановки дыхания. Повреждения ЦНС станут известными, когда она придет в себя. А сейчас едем в больницу.

Я говорю, что поеду за ними, и прошу соседа присмотреть за домом. Скоро сюда приедут газовщики.

Не помню, как вел машину, как добрался в больницу. Очнулся я только тогда, когда какой-то врач остановил меня перед входом в отделение реанимации, преградив путь.

Подождите здесь. Вам туда нельзя.

Как она?

Выйдет ее доктор и все вам расскажет.

Если необходимы какие-то лекарства, скажите мне сейчас. Если с ней что-то случится из-за того, что ей не смогли дать необходимое…

Успокойтесь. Ожидайте здесь. Вам все скажут.

Ожидание — худшее, что может быть в отделении реанимации. Я хватаюсь за голову, оттягивая волосы назад. Что, если она умрет? Если я не успел?

По мрачному коридору с тусклым освещением ходят врачи в мягкой, неслышной обуви. Может быть это для того, чтобы те, кто сидит здесь, сцепив руки, не вздрагивали при звуках шагов, не сходили с ума каждый раз, с замиранием сердца ожидая, как выйдет доктор и сообщит то, что страшнее всего услышать.

Я не выдерживаю и начинаю метаться по небольшому помещению между двумя отделениями — справа реанимация, слева — интенсивная терапия. Там, за дверями, все тихо и жутко. Люди молча мучаются и умирают, возможно, даже не приходя в сознание.

У меня холодные и влажные ладони. Это я понял, когда провел рукой по лицу. Я их совсем не чувствую. Только страх бьется прямо в горле, лишая возможности дышать и говорить.

Двустворчатые двери распахиваются, санитарка везет каталку, полностью накрытую белой простыней. Я подскакиваю к ней и застываю, не в силах задать вопрос, протянуть руку, не в силах даже вдохнуть.

Да отойдите же, мужчина!

Она хмуро смотрит на меня, пытаясь добраться до грузового лифта. Видимо, ей привычно возить умерших в морг, поэтому она не сразу соображает, почему я весь обмер, когда увидел ее.

Это бомж какой-то, успокойтесь. Умер от алкоголизма. Дышите же! Белый, как мел! Ну же, в сторону.

Я с трудом двигаюсь к ободранным дерматиновым креслам, падаю, как подкошенный. С одной стороны, я испытываю облегчение. С другой — я возмущен! И у бомжа могут быть родственники, он ведь тоже человек, возможно, когда-то вполне нормальный.

Меня начинает трясти. Почему так долго никто не выходит ко мне? Может быть, обо мне забыли? И в тот момент, когда я уже готов ворваться в отделение, двери снова распахиваются, и оттуда выходит невысокий мужичок лет пятидесяти с седой бородкой и в очках. Пытливо смотрит на меня и подходит, держа в руках планшет для бумаг. Бегло что-то читает в своих записях и обращается ко мне приятным спокойным голосом.

Вы привезли Ирину Горенко?

Да. Я.

Состояние пациентки тяжелое, надышалась газом она прилично. Но вы успели вовремя, ее жизни ничего не угрожает.

Я понимаю, что никогда до этого момента ничего так не боялся и ничему так не радовался. Тело как-то само по себе расслабляется, скулы отпускает, рукой тру глаза. Как же мне сейчас легко. Я чувствую, будто получил второй шанс в жизни, словно мне показали, каково могло бы быть, а потом все стерли, словно мел с доски, и предложили нарисовать свое будущее заново.

Но тут я вспоминаю слова врача из скорой.

А скажите, есть ли какие-то повреждения? Нервная система или еще что-то?

Об этом пока рано судить, но она пришла в себя и пыталась разговаривать. Думаю, обойдется.

Нужны какие-то лекарства? Капельницы?

Вот список. Сейчас ей дали все, что необходимо, но завтра эти медикаменты понадобятся.

Можно ее сейчас увидеть?

Нет. Пусть отдыхает. Приходите завтра.

Он исчезает за двухстворчатыми дверями, а я выхожу на лестничную площадку, не помня себя от облегчения. Останавливаюсь у окна, за которым приветливо светит солнышко и щебечут скворцы, заслоняю рукой лицо и делаю то, что не делал уже больше тридцати лет — я плачу.

Меня то затягивает в какую-то темную, холодную пучину, в бешенный водоворот, в котором я задыхаюсь, захлебываюсь, то отпускает, и я ненадолго всплываю на поверхность. Сознание путается, в мозгу появляются странные образы. Я вижу незнакомого мужчину в белом халате, он что-то говорит женщине, та одевает на меня маску. Опять ныряю, глубоко, надолго задержав дыхание. Вода вокруг мутная и холодная, руки и ноги плавают, как водоросли, подхваченные течением.

Новый рывок, я открываю глаза уже в другом месте. Вокруг грязно-белая плитка, я вся в проводах, и никого нет. Но мне не страшно. Я очень устала, закрываю глаза, и меня опять затягивает в водоворот. Голова кружится от этого постоянного движения и жутко тошнит.

Не знаю, где я. Даже не могу вспомнить, кто я. Хочется свернуться калачиком, но тело такое тяжелое, что я не могу пошевелить даже пальцем. Лучший выход — поддаться желанию смежить веки и снова провалиться в беспамятство.

Я просыпаюсь оттого, что ощущаю тепло на своей руке. Легкое движение, такое приятное и ласковое, успокаивает меня. С трудом открываю глаза.

Привет, малыш.

Возле меня на жутком стуле сидит Сергей. Он держит мою руку в своих ладонях, поглаживая ее пальцами.

В голове постепенно проясняется. Я понимаю, что нахожусь в больнице.

Что случилось? — во рту сухо, как в пустыне.

Ты отравилась газом. В доме была утечка.

Закрываю глаза и благодарю провидение, что Жени не было дома. Я не знаю, смогла бы жить дальше, случись с ней что-нибудь.

Какой сегодня день?