В тот вечер, когда я прочел в ее глазах эту отповедь, мы занимались любовью.

В гибких линиях ее тела была какая-то бесхитростность, как будто она извинялась за свою красоту.

Мы заснули совершенно умиротворенные.

Назавтра был первый день осенних каникул. Луиза взяла Поля и уехала с ним, как обычно, к отцу в Этрета. Каждый вечер мы говорили по телефону. Поль рассказывал, что он делал на берегу моря, как катался на пони, какие мультики смотрел. Я обещал по возможности приехать к ним на уикенд, но не так-то просто было вырваться. В моем деле школьные каникулы были самой горячей порой. И потом, признаться, я любил оставаться один в Париже. Я ходил в кино, встречался с друзьями, пил. И чувствовал себя почти холостяком. Я с некоторым вожделением провожал глазами женщин на улице, но при этом у меня и в мыслях не было изменять Луизе. Не то чтобы я ратовал за супружескую верность — просто не хотелось. Мне нравилось, что другие женщины остаются далекими призраками. Если бы я захотел, в гостинице было предостаточно возможностей переспать с какой-нибудь заезжей туристкой. Но проходило несколько дней, и я начинал скучать по Луизе, по Полю. Мне не терпелось их поскорей увидеть, я ждал их возвращения.

Несколько дней разлуки возрождали во мне энергию любви. Но в этот раз все произошло иначе. Луиза позвонила накануне своего предполагаемого возвращения и сообщила, что не вернется. Я молчал, потому что не понимал, что это значит. Тогда она уточнила. Она сказала, раздельно выговаривая все слова: «Я хочу, чтобы мы с тобой расстались».

Часто я спрашиваю своего сына, какое у него самое любимое воспоминание; он колеблется между встречей в Диснейленде с Баззом Лайтером и первым разом, когда он лег спать после полуночи. Тогда он пристально вглядывался в темноту. Ему казалось невероятным, что ночью по улицам ходят люди. Если я спрашиваю, где мы были в тот вечер, он может рассказать все до мельчайших деталей. Лечь поздно для него был настоящий подвиг. Он словно открыл новую страну. Полуночную. Позже, когда это случилось во второй, в третий раз, это уже не произвело на него такого впечатления. Первый раз всегда оставляет самые яркие воспоминания.

Сначала я думал, что это пройдет. Что просто Луизе надо побыть одной, передохнуть — это можно понять. Ей исполнилось тридцать, и она не раз жаловалась, что жизнь ее как будто расписана на много лет вперед. Она переживала кризис, и я должен был относиться с уважением к ее воле. Несколько дней я никак не реагировал. Потом понял, что для нее это выношенное решение. Она действительно хотела расстаться со мной. Хотела остаться в Этрета. Поля она записала в ту школу, где мы с ней познакомились. Это был уже вполне конкретный шаг.

— Как! Ты записала Поля в школу?! — опешил я.

— Ну разумеется. Ему же надо ходить в школу.

— Но ты могла бы меня предупредить. Это ведь и мой сын. Ты должна была обсудить это со мной. Так не делают! Нельзя уехать на каникулы и не вернуться обратно. Взять и поменять ребенку школу! И когда я теперь его увижу? Как мы дальше-то жить будем? Ты вообще подумала немного об этом?

— Мы не так далеко уехали. Всего два часа дороги. Приезжай на выходные. Или я привезу Поля к тебе. Будешь проводить с ним столько времени, сколько захочешь. Я же не против.

— …

— …

— В твоей жизни появился другой мужчина?

— …

— Почему ты не отвечаешь? У тебя кто-то есть?

— Если бы кто-то был, мне было бы легче… Странный ответ. Помолчав, Луиза произнесла:

— Я тебя больше не люблю.

— Когда ты это поняла?

— Я не знаю. Как-то постепенно. Не знаю даже, в тебе ли дело. Просто мне не нравится, как я живу.

Я попросил Луизу не торопиться с решением. Не рубить сплеча, не разрушать то, что нами построено. Я сказал, что многое может измениться, если она скажет, что ей надо. Она ответила:

— Нет, менять тут нечего. Как есть — так есть.

Я продолжал бороться за то, чтобы подольше сохранить неопределенность, не делать непоправимых шагов. Уступая моему напору, она согласилась повременить с формальностями. Так мы и зависли между небом и землей: не вместе и не врозь. Иногда мне казалось, что все было предопределено заранее, что я просто закрывал на это глаза, не хотел видеть очевидного; в другой раз казалось, что ничто не предвещало разрыва, что это обрушилось как снег на голову. Я совсем запутался в собственных ощущениях. Мне нужно было с кем-нибудь поговорить, почувствовать себя не таким одиноким, но я не хотел сообщать друзьям, и уж тем более родным. Чтобы они копались в моей жизни… Я не желал, чтобы они судили поведение Луизы. Я тонул.

Как-то вечером я сел в машину и поехал по направлению к Гавру. Ехал я не к Луизе. Я не собирался сваливаться ей на голову среди ночи и умолять вернуться. Я ехал на заправочную станцию, ту самую, где восемь лет назад останавливался по дороге в Этрета — в начале нашей истории. Почувствовав необходимость поделиться с кем-нибудь, я вспомнил про того заправщика. Наверняка он давно оттуда уволился, но попытка не пытка. Я неслышно вошел в магазин и сразу увидел его. Он сидел на прежнем месте, точно так же одетый и даже с тем же лицом. Существуют же люди, которые не меняются. Единственное, что изменилось, — не было попугая. Наверно, помер. Не знаю, долго ли живут попугаи, — вряд ли дольше, чем любовные отношения.

Я подошел к прилавку и замер.

— Что вам?

— …

— Что вы хотите? Если это ограбление, то имейте в виду: там, — он указал на потолок, — установлена камера.

— Нет-нет… Дело в том, что… восемь лет назад вы мне здесь продали «Твикс».

— Я вам продал «Твикс»? Восемь лет назад? Ну и что дальше?

— …

— …

— А потом мы с вами разговорились… И вы мне дали хороший совет. Вы не помните?

— Восемь лет назад? Нет, не помню. Тут столько народу проезжает за день… Но таких, которые бы являлись и вспоминали, что я восемь лет назад продал им «Твикс», — таких, признаться, я никогда не встречал. И что же вы хотите теперь? Еще один «Твикс»?

— Да… То есть нет… Дело в том, что моя жена… Она хочет, чтобы мы расстались. Мне нужен ваш совет. Нужно с вами поговорить. Теперь я понимаю, насколько это глупо. Но когда я сюда ехал, я думал, вы единственный человек, который может дать мне совет.

— …

Вероятно, мой искренний и потерянный вид убедил его. С его лица исчезло недоверие, он предложил мне пиво. Стояла глубокая ночь, посетителей не было. Мы сели на воздухе. Небо для ноября было довольно светлое. Небо конца лета. Кругом стояла тишь. Выслушав меня и помолчав, он изрек: «Делать нечего». Безусловно, он был прав. Делать было нечего. Я и сам знал, что Луиза не из тех, кто раскрывает рот, прежде чем все взвесит. Цену словам она знала. Она перевела Поля в другую школу, чем совершенно меня оглоушила: это был продуманный, подготовленный шаг, а не смятение чувств. У Луизы смятения вообще не бывало. У нее всегда все было четко и ясно. Мне было трудно принять эту новую ситуацию, я не видел для нее никаких оснований. Однако Луиза всегда стремилась ускользнуть от контроля, решения она принимала втихомолку, ни с кем не советуясь, как будто готовила теракт. Теракт, единственной жертвой которого был я. Она хотела жить. Она так и говорила: я хочу жить. Неожиданная смерть матери, вероятно, заставила ее стремиться к жизни полной, захватывающей. Она стала тираном для самой себя и для своего счастья: ее диктатура требовала непрерывного расцвета личности. Что же с этим поделать? Ничего тут не попишешь.

Через некоторое время мы с заправщиком встали.

— Знаете что, — сказал я, — куплю-ка я у вас «Твикс». Так-то оно лучше.

— Да я вам его дарю.

Меня это очень тронуло. Как будто запятая в финале моей истории.