Прошло несколько дней. Как ни странно, страдать сильнее я не стал. Я был настолько занят работой, что, случалось, забывал о предстоящем разводе. Возможно, это и было тяжелее всего. Оказывается, любовные связи развязываются так легко. Просто чувства однажды истаивают — как под воздействием анестезии. Каждый вечер мы разговаривали с Луизой по телефону. Говорили мы очень ласково, и это совершенно сбивало меня с толку: я не знал уже, вместе мы или нет. Мы испытывали друг к другу столько нежности. Мы так старались сохранить хоть что-то от нашего прошлого. Иногда я спрашивал: «Ты уверена?» — «Пожалуйста!» — просила она. Я хорошо ее знал. Знал, что настаивать бесполезно. Просто надо начать новый этап жизни. Просто? Непросто. Не умею я начинать. Начало мне всегда дается с трудом. Чтобы начать все сначала, надо сообщить о разводе моим родителям. А я все оттягивал. Потому что в тот день, когда я им сообщу, мое настоящее окончательно превратится в мое прошлое. Это будет значить, что я перевернул страницу.

Я предложил отцу поужинать вместе в каком-нибудь ресторане в Париже. Сначала он сопротивлялся (обычно я приходил к нему), потом сдался. Ради нашей встречи он надел галстук. Странное дело: отец давно уже перестал носить галстуки. Значит, наш ужин для него равносилен выходу в свет. Встретились мы в маленьком итальянском ресторанчике на Больших бульварах. Увидев меня, он бросился ко мне со словами: «Я двадцать минут нарезал круги, прежде чем нашел место для парковки!» Припарковаться в этом районе действительно непросто.

— Это что, вместо приветствия? — поинтересовался я.

Чтобы загладить резкость, отец похвалил ресторан, куда я его вытащил. Он был в неожиданно приподнятом настроении.

— Самое сложное — сделать правильный выбор: паста или пицца, — провозгласил он, точно цитировал Шопенгауэра.

К нам подошла молоденькая официантка, очень собой ничего. Мне сразу пришла в голову мысль: а не соблазнить ли ее? Оставить ей мой телефон… Ведь я же теперь холостяк, а значит, должен вести себя по-холостяцки. Но как-то сразу спохватился: ничего у меня с ней не выйдет. Я понятия не имел, что нужно делать, чтобы заполучить от девушки десять цифр телефона (ведь это так много! самое большее, на что я был способен, это одна-две). Я глядел на отца и понимал, что меня теперь тоже ждет долгое одиночество. Всю свою жизнь я верил, что у меня нет ничего общего с этим человеком, — и вот пожалуйста, мы в одинаковом положении. Сидим тут вдвоем, такие оба брошенные… Мне стало совсем худо. Не то чтобы я так уж тяжело переживал свое одиночество, но от мысли, что я повторяю судьбу отца, вдруг стало невмоготу. Отец заказал пасту. Я — пиццу. Хоть в этом не быть похожими.

На том дело не кончилось. Отец, сидя напротив, с усилием пережевывал макароны, а я продолжал рассматривать его как проекцию моей собственной судьбы. За все время нашего ужина он ни словом не упомянул ни о каких планах на будущее, не вспомнил ни одной книги, ни одного фильма[26]. Казалось, он не видит для себя никаких перспектив. Ничего. Единственной его темой были соседи, и то он постарался умерить свои расистские настроения, которые в последнее время владели им все ощутимее. Ненависть к другим — лучший способ заполнить собственную пустоту. Я не знал, с чего начать, как сообщить отцу о Луизе. На мою жизнь он взирал с некоторой завистью, и я боялся разрушить последний оплот его спокойствия. Однако пора было сказать.

— Па, я хотел рассказать тебе кое-что.

— Ты знаешь, и я тоже. Наша встреча очень кстати. Должен признаться, я был удивлен, когда ты вчера позвонил и предложил поужинать вместе. Я хотел сказать тебе что-то, но не по телефону.

— …

Наш диалог напомнил мне тот приснопамятный обед.

Как всегда, отец меня перебил и заговорил сам. Мне ничего другого не оставалось, кроме как слушать.

— Ты, конечно, удивишься… но со мной приключилось нечто очень хорошее… Да-да, очень… я даже не думал, что такое возможно…

— У тебя что, появился кто-нибудь?

— Нет.

— Что же тогда?

— Мама вернулась.

— …

— Ну да. На прошлой неделе. Постучала в дверь. Как-то утром. Я сидел дома, ничего особенного не делал… Открываю — там она. Такое лицо… Молчит, а сама в кухню прошла. Предложил ей кофе, говорит «да». Вот, собственно, и все… Мы почти и не говорили. Просто она вернулась. И начала плакать. Говорит, соскучилась по нашей с ней жизни… Ну и я стал с ней плакать… Так что мы теперь снова вместе… Можешь себе представить? Мы снова вместе. Мы всё не знали, как тебе сказать. Надеюсь, ты рад. Как и мы…

— …

Надо думать, отец был обескуражен моей реакцией, потому что я потерял дар речи. У меня крутилось в голове одно: когда я пришел объявить им о свадьбе, они решили развестись, теперь же, когда я хочу сообщить им о разводе, они снова вместе. Эта мысль стучала у меня в висках, но теоретизировать на сей счет было не время. Мне было плохо, очень плохо, невероятно плохо. У меня было ощущение, что жизнь хочет меня обломать. Что она нарочно подстраивает все так, чтобы меня уничтожить. Я был не в состоянии оценить соотношение абсурда и иронии судьбы в этой патетической сцене. К тому же, как вскоре выяснилось, это было еще не все. Чтобы сделать мне сюрприз, к десерту явилась мама. Она подошла и уселась к отцу на колени. Я смотрел на них и видел, как они оба помолодели. Они глупо улыбались, точно чудом уцелевшие в любовной буре. Их интеллектуальный возраст заметно снизился. Наконец отец спросил:

— Ты, кажется, тоже собирался что-то сказать?

Я пробормотал, что моя новость может подождать. И ушел, не дав воли словам, которые так долго вынашивал.

Плюхнувшись на кровать, я почему-то стал улыбаться. Я не был счастлив и не собирался спать, но все происшедшее казалось мне комичным. У меня было достаточно опыта за плечами, чтобы улыбаться, когда все плохо. Я сам был отцом; родители мои, напротив, превратились в детей. Одна часть меня была парализована потерей Луизы, другая хранила память о счастье с ней. В этот вечер я был во власти непонятного возбуждения. Жизнь — всё сплошь сорняки, их надо вырвать с корнем. Я оделся и снова вышел на улицу. Было немногим больше полуночи. Теперь, когда я об этом думаю, я начинаю верить, что случайностей не бывает. Нас толкают вперед добрые силы. И вскоре я понял, почему мне понадобилось снова выйти.

На улицах было много народу, люди гуляли и казались счастливыми. Ночь — это мир взрослых. Я чувствовал себя соответственно своему возрасту и, пожалуй, впервые за долгое время был безмятежно спокоен. Я снова оказался около ресторана, где несколько часов назад ужинал с отцом. Официантка заканчивала работу. Она была все так же хороша, несмотря на усталость. Уж не потому ли ноги сами привели меня сюда, что девушка так мне понравилась? Все может быть, не знаю. В моей голове начали роиться всевозможные фразы, которыми можно начать разговор, — настоящий сумбур, чтобы не сказать хаос. Если я к ней подойду, что мне сказать?.. Глупо же спрашивать у официантки, которая только что проработала восемь часов, не могу ли я предложить ей бокал вина. Все слова, которые приходили мне в голову, казались дурацкими. «Еще раз спасибо за пасту», к примеру, было бы верхом беспомощности. Я вообще никогда не умел знакомиться с женщинами; так лучше уж сразу оставить эти попытки. А хочу ли я вообще с кем-нибудь знакомиться? Я был в этом не уверен. Просто эта девушка мне понравилась. И теперь, когда она была на улице, в нескольких метрах от меня, сердце мое билось, точно хотело что-то мне сказать. У нее были очень красивые волосы. Надо бы запретить таким девушкам работать в итальянских ресторанах. Существует тип красоты, абсолютно несовместимый с работой в пиццерии. Так как на слова я оказался не способен, я пустил в дело ноги и какое-то время шел за ней. Я чувствовал, что вечер только-только начинается.