— А дорога... Ваши стихи... Ваши букеты на каждом вокзале... Их приносил проводник, а вы притворно удивлялись...

Лева засмеялся. Из клубов дыма выступило бородатое лицо Грузинцева. Ася повернулась к нему, посмотрела в дым. Запахло вспыхнувшей сосновой хвоей.

— Этого же не забыть!

— И только?

— Скоро мы уедем. И начнется у нас новая жизнь. А вам мы всегда будем говорить спасибо. И вспоминать вас.

— И только? — опять спросил Чемизов, и опять Ася не услыхала.

«Зачем я приехал сюда? — подумал Лева. — Приехал — уехал, вот и весь сказ».

— Мы тогда говорили по телефону... Журавли и гуси вам передавали привет? — спросил он.

— Они всю ночь летели и кричали... Было темно, и валил снег... Вот и это вспомню где-нибудь на Ревущих широтах, стоя на палубе...

Захотелось сжать ей руку, попросить: «Не уплывайте! Почему мы все уплываем друг от друга? Я некрасивый, в очках. Я никогда не смогу быть вашим капитаном».

— А вы могли бы представить меня капитаном? — спросил он вдруг тревожно и настойчиво. — Я могу быть капитаном?

— Пишите лучше стихи о капитанах, — ласково попросила Ася.

И Чемизову захотелось немедленно уехать.

Над гольцами сияла луна. Он увидел ярко-белое облако ниже вершин, другое, третье. Потом понял: на гольцах сияли снега.

И тут он подумал, что не зря приехал. Эти облачно-белые снега при луне и красные, пахнущие земляникой пальцы Аси — ради этого стоило приехать.

Чемизов почувствовал себя уверенней и даже красивей. Разговор с Асей и вообще все их встречи в жизни напоминали невидимый, но слышимый поток под камнями. Этот поток иногда показывал себя в сияющем бурливом оконце...

Чемизов затих. В душе его, как тень от пролетевшей птицы, пронеслись какие-то смутные стихи, вернее, ощущение этих стихов, что-то вроде бессловесного напева.

— Беру пробу раз, беру два — заколодило, — густо стелился бас Посохова.

— А если бы строить города, поселки, не вырубая тайгу? Как строился Ангарск? — горячился Колоколов. — На улицах, во дворах, в парках — всюду куски тайги!

— Это разумно.

— Пусть бы каждый город имел свое лицо. Например, всей стране Чита известна, как город лиственниц и багульника. Она вся утопает в лиственницах! А Иркутск, положим, город сосен, Красноярск — город елей, Новосибирск — город берез. И жить-то бы в таких городах было веселее. Ведь славится же Прага каштанами!

Пухлое облако всосало в свою утробу луну, весь блеск ее. Вокруг потемнело, а костер только и ждал того — сразу стал ярче.

Чемизову показалось, что его окликнул какой-то дорогой ему голос. Незаметно отошел от «посиделок», побрел к Чаре. Странное было ощущение: все, все в этот вечер потоком текло в душу. И вот она отяжелела, переполнилась, томится и просит: освободи! И что-то случилось у него важное: не то горькое, не то радостное...

Колоколову пора было уходить в Чапо. В последний вечер у костра Славка шепнула:

— В полночь, вон в том сосняке... Я должна сказать тебе что-то важное... Ты хочешь, чтобы я сказала тебе очень, очень важное?

— Хочу. — У Колоколова чуть-чуть задрожали пушистые ресницы, он уже понял, что она скажет ему.

И вот он пришел на этот склон сопки. Он лежал на спине, сунув руки под затылок.

Посыпался дождик, и тьма стала кромешной. Колоколов завернулся в плащ, закурил. До полуночи было еще сорок минут.

Сначала слышалось только шуршанье дождя, потом оно перешло в плотный шум. О стволы щелкали невидимые, крупные капли. Когда Анатолий включил фонарик, в узком и длинном луче сыпалось серебро.

Через несколько минут он услыхал журчанье и плеск. По песчаным руслам высохших потоков пошла вода. Колоколов посветил фонариком: рядом у подножия сосны, сердито урча, вода вгрызалась в песок и вымывала его из-под толстого корня. Скоро он повис в воздухе, как перекинутый мостик. С него ниспадала черная бахрома длинных, тонких веревочек-корней. А вода, расширяя и углубляя русло, уже бушевала, мчалась вниз, взбаламучивала песок и уносила его. Она тащила ветки, шишки. Вот вода уже стала рычать и реветь: образовался водопадик.

Длинный, яркий и будто твердый луч метался, рассекая тьму. Он то становился коротким, толстым и дымящимся, упираясь в сосну, то копьем уносился вдаль, бесконечно вытягиваясь, делаясь тоньше.

Яма расширялась, углублялась, потянулась по всему руслу, извилисто разрезая сопку. Уже бурлил, гудел двухметровый водопад, и над ним висел мостиком толстый корень с бахромой.

«Придет! Ее и дождь не остановит», — весело подумал Анатолий.

А дождь все усиливался, ручейки и малые потоки неслись в большой поток. С шумом летела вода с вершины сопки, хлюпали, отваливаясь, куски берега и растворялись в ней. Шагни в поток, и он собьет, закрутит, потащит. И все это совершалось в непроглядном мраке, среди пустынного леса и дождя.

Колоколов кутался в плащ, прижимался к толстой сосне. Он любил вот так подсматривать за тайнами природы.

И вдруг треснул выстрел, и красная ракета шипя взвилась во тьму и дождь, на миг озарила мокрые палатки и выбегающих людей.

Анатолий вспомнил: «У подножия сопки выгружено имущество буровиков». Он побежал к палаткам, бросил плащ с пиджаком под навес.

— В воде будь осторожней, а то собьет! — крикнул он Славке.

— Такую тумбу, как я, рычагами не своротишь!

Поток уже хлестал между ящиками, валил железные бочки с горючим.

Бородатый Грузинцев, в одних трусах и сапогах, кричал:

— Без паники! Сначала выносите все продукты! Мешки с мукой. Сахар, масло. Космач! Организуй свою группу, вытаскивай ящики с инструментами!

— Эй, тюха-матюха да Иван Колупай! Идите сюда! — закричал Космач Бянкину и Комару.

Славка вошла в холодный поток. Вода была уже по пояс. Она гудела во мраке, катясь с сопки. Славка рывком бросила себе на спину мешок с чем-то и даже крякнула, присела от тяжести. Но тут подоспели Ася с Максимовной, и они втроем потащили мешок на берег. Рядом, пыхтя, тащили большой ящик Чемизов и Колоколов. Скользя по грязи, спотыкаясь, они едва-едва выволокли его из воды.

— Аж кости трещат, — донесся голос Анатолия.

А Славка уже схватила небольшой ящик с консервами. Посохов с Грузинцевым вкатывали на сопку железную бочку с горючим.

Рев воды, сбивающей с ног, дождь, мрак, крики, тяжелое запаленное дыхание, шлепанье по грязи, вспышки фонариков, команда Грузинцева, громыхание далекого грома — все это слилось вместе и огорошило Славку. Но потом она стала разбираться что к чему. Вон Ася с Максимовной вцепились в мешок, вон покатило бочку с горючим, Анатолий бросился за ней и все никак не мог задержать, и все бежал, пытаясь ухватить ее. Вот он уже далеко, скрылся. «Одному не осилить — где тут! В Чару унесет», — подумала Славка.

— Помоги! — позвала Ася.

Космач орал кому-то:

— Эй, слушай сюда! Кого там делаешь? Бери инструменты!

«Как смешно он говорит: «кого делаешь» — на секунду подумалось Славке.

— Ну, заваруха! И чего только нам не пришлось хлебнуть! — сказала она Асе и уцепилась за ящик, закричала: — Раз, два — взяли! Еще — раз!

— Чего ты веселишься? — заворчала Ася.

— Так заваруха же!

Наконец все перетащили. Кучу всякого добра накрыли брезентом.

Славка оттягивала прилипшие к телу шаровары, отжимала воду.

— Брр, противно, — проговорила она и огляделась, разыскивая Анатолия. Но его нигде не было. Чемизов сел на ящик, сдернул с ног туфли, вылил воду, отжал носки, снял брюки и принялся выкручивать их, бормоча что-то похожее на елки-палки. Шумела вздувшаяся Чара. В темноте мелькали фигуры, но Анатолия не было видно.

Грузинцев нещадно ругал рабочих, сгрузивших привезенное где попало. Чемизов потянул через голову прилипшую рубаху. Космач, должно быть, довольный всей этой историей, возбужденно говорил:

— Эх, мать честная! А Бянкин — молодец! Ишь как ящики таскал. Его еще оглоблей не зашибешь. Он, брат, кули ворочать может!