— Это только остолоп мог завести вас в эту дыру!

— Привез, помог и ничего не взял. Я могу рассказать тебе тысячи хороших историй о хороших людях. Ты — истеричка! Ты придумала свою злость на людей. Встретила одного подлеца и решила, что все подлецы. Забилась в эту конуру и рычишь!

Так горячо было возмущение Аси и так неожиданно нападение, что Ия растерялась и сидела жалкая, испуганная.

— Ты посмотри на себя, кем ты стала? — все увереннее и горячее говорила Ася. — Почему живешь одна? Завтра же возьми кого-нибудь из девчат. Вот у нас Любава без квартиры. В комнате все прибери, дров напили, чтобы печь пылала. Пальто вычисти, платья погладь, эту гнусную банку с окурками выкинь. И, главное, идиотские мысли из головы выброси! И потом, какой ты педагог? Ты же не любишь свою работу, не любишь детей. Как ты стала педагогом?

— Да на черта мне нужно это педагогство! — воскликнула Ия. — Я всю жизнь мечтала о технике, о радио.

— Ну и шла бы в радиотехнический.

— Как же, ждали меня там! Не сдала. А родные заставили в пединститут идти.

— Сама предала свою мечту, вот и расплачивайся теперь... Как это можно предать свою мечту? — изумилась Ася. — Это все равно, что предать свое сердце!

— Вот я и скриплю зубами. Увижу школу и скриплю, — прошептала Ия.

— Так брось ее! Не будь мямлей! Не мучай себя, учеников, педагогов.

— Я просила отпустить — не отпускают. Говорят, что должна еще два года отработать.

— А какой толк от твоей работы! — Ася махнула рукой. — Ладно. Я поговорю с ребятами. Помогут. Уедешь.

— Если бы... — встрепенулась Ия. — Ведь я сама себе уже противна. Запуталось все. Перецапалась со всеми. Не люблю всех, и меня не любят. Переменить мне нужно место. Это мне урок на всю жизнь.

— Уедешь, — уверенно сказала Ася...

Она шла в ледяной тьме к своим лисицам. Шла сердитая, решительная и все думала о Коноплевой.

Около клуба толкалось несколько парней. Мелькали огоньки папиросок. Взвизгивал под валенками снег. Раздавался голос Космача:

— Знаешь, как один храбрец рассказывал? «Вот я и погнался за ним. Оглянулся, а он далеко позади. Бежим! То я от него, то он за мной. Схватились. И дал же я ему! То он на мне, то я под ним, то он наверху, то я внизу!»

Парни захохотали.

Космач фонариком осветил лицо проходившей Аси.

— Ну как Андреяшка? Прыг-скок — и в песок? — спросил он под гогот парней.

Ася похолодела от бешенства. Она неожиданно бросилась к Космачу и ударила его по щеке рукавицей, потом со злым удовольствием ударила еще два раза.

— Что ты, что ты, одурела? — бормотал растерянный Космач. — Я же пошутил!

Асе больше всего показалось обидным, что парни, танцевавшие с ней в клубе, не встали на ее защиту, а угодливо подхохатывали хулигану.

— Эх вы! — сказала она им и ушла.

Все смущенно молчали. И только Космач проговорил:

— Вот это... да-а...

Ася по извилистой тропке выбежала на реку. Дорога тянулась по льду. Ася остановилась около проруби. Должно быть, отсюда еще недавно брали воду. Из белого снега и льда на Асю разверзся черный, жуткий рот. В нем хлюпало, чавкало. Черный поток выносился из-подо льда и вновь уносился под лед. С кромки в чавкающую глотку лилась поземка, будто из подойника широкой и бумажно-тонкой струей сливалось молоко.

«Она, дуреха, стоит уже на краю такой вот проруби», — подумала Ася о Коноплевой и вспомнила узбекскую поговорку, которую дядя Вася привез из Бухары: «Худой кляче и туча в тягость».

Вдруг заскрипели полозья нарт. Подъехали упряжки. Мужчина крикнул:

— Эй, кто там? Почему так поздно?

И от этого голоса пахнуло теплом и жизнью. Ася побежала к упряжкам, а ей навстречу бежали шумные, какие-то размашистые, обновленные дорогой Славка и Колоколов...

Ася слегла. Ее мучили слабость и бессонница. Доктор объяснил это нервным потрясением. Он выписал ей лекарство.

— Дуреха! — кричала Славка, стоя у кровати. — Ты что забрала себе в голову?! Ты белены объелась?! Переживать до того, чтобы свалиться.

Ася уже два дня лежала вялая, равнодушная, угасшая.

— Две-три собаки гавкнули на нее, а она уже и ополоумела! Я с тебя стряхну хандру своим лекарством. Поднимайся. Есть хорошие новости. Будем готовить корм лисицам, и я расскажу тебе.

Они вытащили из ледника рваную тушу оленя, задранного в тайге волками, полмешка цокающей, изогнувшейся подковами рыбы и высыпали ее в большой котел с трубой и топкой. Он был установлен около кухни-палатки.

Ася сначала морщилась, в глазах плыли круги от слабости, но жестокий мороз освежил.

— Анатолий шум поднял, — рассказывала Славка, взмахивая топором и врубая его в мясо. — Его поддержала Любава и другие девчата, которые в тот день работали с тобой. Даже Космач и тот ополчился на Татаурова.

Ася разводила огонь в топке котла. Ей стало тепло не то от Славкиных слов, не то от вспыхнувших чурбачков.

Потом они растопили в старенькой палатке железную печку и поставили варить в ведре кашу. Перевернули корыто с пристывшими остатками лисьего корма, сели.

— Анатолий разругался с Корнеевым в пух и в прах, говорил с парторгом. Тот — за тебя, — рассказывала Славка. — В общем, послезавтра Новый год. Отпразднуем его, и соберется комсомольское собрание. Оно нажмет на директора. Да тут дело выеденного яйца не стоит! Все будет в порядке.

— Пойдем в избу, — Ася поднялась, — голова кружится.

Молчал каменно-недвижный лес, пылала стужа, пылали звезды, тявкали, лисицы.

— Я и не сомневаюсь, что все утрясется, — проговорила Ася. — Но меня поразило, что есть такие люди. А я и не знала.

— Дурехи мы еще, — громко согласилась Славка. — Как тот слепой, ощупываем жизнь! Видим, а не понимаем! Еще отец говорил, что мы котята слепые.

— Знаешь, Славка, верь человеку, верь, что он хороший, честный. Один раз ошибешься, а сто нет. Отвратительны людишки, которые на ближнего смотрят с подозрением!

Молодежь готовила новогодний вечер. Оставался всего один день, когда ребята привезли из тайги елку, закрылись в клубе и стали ее украшать.

Славка и Колоколов едва уговорили Асю пойти помочь им. Она боялась встречи с людьми, ей казалось, что они смотрят на нее, как на воровку.

— Ты, видать, свихнулась, мать моя! — закричала Славка.

— Ию нужно вытащить в клуб, — сказала Ася.

— Правильно! А то сидит в своей норе, носа не кажет! — согласилась Славка. Анатолий одобрительно кивнул.

Когда вошли к Ие, она, набросив на плечи пальто, сидела за столом и просматривала тетради учеников. Запыленная лампочка светила тускло и безрадостно.

Ия смотрела на вошедших с недоверием, настороженно, не приглашая сесть. Когда Ася позвала ее в клуб, она пожала плечами.

— Зачем? Чего я там не видела?

— А здесь, в своей берлоге, что ты видишь? — возмутилась Славка.

— Пойдем, пойдем! Мне рабочие руки нужны! Я, как-никак, завклубом. Это тебе не фунт изюма.

Анатолий засмеялся, накинул на ее голову шаль.

— Новый год будешь встречать с нами!

— Ничего я, товарищи, не хочу! Оставьте меня в покое, — огрызнулась Ия.

— Да ты что, мать моя! Не морочь нам голову. Одевайся! — тормошила ее Славка.

— Да не хочу я, понимаете? Нет настроения!

Ася грустно улыбнулась ей и мягко, тихонько сказала:

— Мы будем елку украшать. Папа, бывало, привезет елку, и мы несколько вечеров клеим игрушки, хохочем. Тепло, светло, весело. Я очень любила эти вечера. А ты? Приятно сейчас вспомнить их.

Ася легким, грациозным движением руки поправила на лбу Ии рыжеватую прядку волос, Ия слабо улыбнулась.

— Мы обыкновенно устраивали столпотворение. У нас клеило игрушки четверо: я, сестренка и двое братишек, — задумчиво сказала она.

— Представляю, что у вас было!

— Тарарам! — заключила Славка и заторопилась: — Ну, пошли, пошли! Там, наверное, все уже собрались!