Она не кивнула, не сказала ни «да», ни «нет», оставаясь совершенно неподвижной, не отводя глаз от его лица.

– Завтра мы снова отправимся в лес. Господин Джозеф сказал, что целый месяц ты ежедневно должна сопровождать меня, пока не отпустят твою мать.

Она согласно наклонила голову. Потом сделала несколько шагов и показала на маленькие растения у него в кармане и потом на реку. Пантомимой она изобразила греблю на каноэ вниз по реке к морю. Она повела рукой направо – им следует отправиться на юг, потом она помахала рукой – дорога будет дальней, еще несколько взмахов – очень долгой. Потом девочка отступила назад, раскинула руки и изобразила дерево – дерево с ниспадающими ветвями, склоняющимися к спокойной воде, пошевелила пальцами, показывая, что ветви спускаются до самой воды.

Джей был в восторге:

– А мы можем достать каноэ?

Девочка кивнула. Она показала на себя и вытянула руку, указывая на свою ладонь, – универсальный жест, обозначающий деньги. Джей достал серебряную монету. Индианка отрицательно покачала головой. Он вытащил кисет с табаком. Она кивнула и захватила целую горсть табака. Потом она повернула Джея лицом к Джеймстауну, снова посмотрела ему в глаза, как будто не верила, что такой тупой человек найдет дорогу домой, снова кивнула и направилась к зарослям кустарника.

Через секунду она исчезла. Исчезла без следа. Джей увидел, как зашевелились тонкие веточки кустарника, и потом она пропала. В темноте не видно было и проблеска ее белой рубахи – этой униформы прислуги. Еще некоторое время он ждал, напрягая зрение в сгущающихся сумерках, стараясь различить какое-нибудь движение, но маленькая индианка исчезла так же безвозвратно, как исчезает косуля, просто замирая на месте.

Джей, понимая, что никогда не найдет ее, если она сама того не захочет, зная, что должен довериться ей, повернулся к Джеймстауну, как ему было велено, и устало потащился домой.

Хозяйка гостиницы, узнав, что Джей пробыл весь день в лесах с индейской девочкой и теперь все время будет проводить с ней, страшно возмутилась.

– Я думала, что человек, только что прибывший из Англии, мог бы обойтись без этого, – заявила она и со стуком поставила перед Джеем деревянную миску, до краев наполненную белесой кашей.

– Саппон, – уголком рта процедил другой постоялец. – Индейское блюдо – кукуруза с молоком.

– Опять кукуруза? – спросил Джей.

Его сотрапезник мрачно кивнул и принялся молча уминать свою порцию.

– Уж я думала, что, если вам так нужна женщина, могли бы привезти с собой из Англии, – сказала хозяйка. – Бог свидетель, городу нужны женщины. Невозможно основать плантацию только с солдатами и идиотами.

Джей опустил голову и, причмокивая, слизал кашу с ложки.

– У вас что, нет жены, чтобы привезти сюда? – потребовала ответа женщина.

Горе ударило Джея, как нож в живот. Он посмотрел на нее, и что-то в его лице заставило ее замолчать.

– Нет, – коротко сказал он.

Та смутилась. Наступила короткая пауза.

– Извините, – пробормотала она, – если я сказала что-то не так…

Джей оттолкнул миску, знакомое чувство горя заполнило его целиком, подступило к горлу.

– Вот, – предложил сосед.

Он вытащил из складок штанов кожаную бутылку и плеснул немного поверх недоеденной каши в миску Джея.

– Капля барбадосского рома – самое то, чтобы придать вкус этому вареву.

Он налил и себе немного, перемешал с кашей и взмахнул ложкой.

– Ешьте, – сказал он с грубоватой добротой. – Это не та земля, где можно ходить голодным и оставлять еду на потом. Ешьте и пейте. Здесь никогда не знаешь, когда доведется поесть снова.

Джей придвинул миску, перемешал кашу с ромом и попробовал. Вкус заметно улучшился.

– Девочка водит меня туда, где есть деревья и растения, – сказал он им обоим. – Повторяю, я коллекционер. Ни губернатор, ни господин Джозеф не смогли порекомендовать никого другого, кто согласился бы мне помочь. Но она хорошая маленькая девочка. Она немногим старше моей дочери. Думаю, ей чуть больше тринадцати лет. Она отвела меня сегодня в лес, потом спокойно ждала, пока я не закончу работу, и показала дорогу домой.

– Ее мать шлюха, – презрительно бросила хозяйка.

– Пусть, но она-то всего-навсего маленькая девочка, – твердо сказал Джей. – И уж я ее не обижу.

Женщина покачала головой:

– Они не такие, как мы. И она такая же маленькая девочка, как моя молодая сучка мастифа. Когда придет пора, она будет совокупляться, как животное. Эти дикари – наполовину звери.

– Вы так плохо говорите о них из-за своих потерь, – справедливо заметил второй постоялец.

Он кивнул Джею:

– Госпожа Уитли потеряла мужа и ребенка во время восстания двадцать второго года. Она не забыла этого. Никто из тех, кто был здесь в то время, не сможет такого забыть.

– Что произошло? – спросил Джей.

Женщина опустилась на скамью напротив и подперла ладонью подбородок.

– Они свободно заходили в Джеймстаун и днем и ночью, – сказала она. – Их дети оставались в наших домах. Наши мужчины охотились вместе с ними. Снова и снова нам угрожала гибель от голода, но торговля с индейцами спасала нас: они продавали зерно, рыбу, дичь. Они научили нас, как сажать кукурузу и все остальное. Научили нас, как собирать урожай и готовить еду. Мы бы сто раз все погибли, если бы они не поставляли нам продовольствие. Викарий хотел открыть школу для индейцев. Мы собирались учить их жить по-нашему, по христианским обычаям. Они должны были стать подданными короля. И ничто не указывало на приближение беды, не было ни малейших признаков опасности. Вождь возглавлял племя уже много лет. И он ходил по Джеймстауну так же свободно, как любой белый. Его сын был у нас в заложниках, и мы ничего не боялись. Ничего.

– А зачем же тогда нужны были заложники? – удивился Джей.

– Не заложники, – быстро поправилась она. – Приемные дети. Наши крестники. Дети, о которых мы заботились. Мы обучали их жить по-нашему. Хотели, чтобы они перестали быть дикарями.

– И что же случилось? – спросил Джей.

– Они выжидали и готовились.

Она заговорила совсем тихо. Обоим мужчинам пришлось наклониться вперед, чтобы услышать ее. Было что-то жуткое в том, как три бледных лица сблизились, и ее голос упал до пугающего шепота:

– Выжидали и готовились… И однажды утром, в восемь часов, – эти богохульники выбрали Страстную пятницу – они повсюду вышли из зарослей и напали на каждую маленькую ферму, на каждую семью, на каждого одинокого путника. Они вышли из леса и стали убивать. Они хотели убить белых людей до единого, чтобы никто не смог предупредить остальных. И они бы сделали это, если бы не один обращенный индейский мальчик, который предупредил своего хозяина, что ему приказали убить его, и этот человек прибежал в Джеймстаун и поднял тревогу.

– И что произошло?

– В Джеймстауне открыли арсенал, и все поселенцы укрылись внутри форта. Пришли все, кто был неподалеку, и город был спасен. Но вверх и вниз по реке, на каждой уединенной ферме остались лежать трупы белых мужчин и женщин, с черепами, разбитыми каменным топором. – Она повернула к Джею печальное лицо. – Голова моего мужа была расколота надвое, – сказала она. – Сердце моего маленького сына пронзила стрела с наконечником из ракушки. Индейцы напали на нас без настоящего оружия. Они сражались тростником, раковинами и камнями. Похоже было, что сама земля взбунтовалась и атаковала нас.

Наступило долгое молчание.

Хозяйка встала из-за стола, сложила миски одну в другую и снова приняла равнодушный вид.

– Вот почему я не доверяю даже самой маленькой индейской девочке, – сказала она. – По-моему, они сами похожи на камни, тростник и деревья. В этой земле я ненавижу каждый камень, каждый росток тростника, каждое дерево. И я ненавижу всех этих дикарей. Желаю им всем погибели и хочу, чтобы их истребили. Эта земля никогда не станет для меня настоящим домом, пока на ней остается хотя бы один индеец.