Джон посмотрел на жену, стараясь впервые за их семейную жизнь понять, что она может чувствовать. Внезапно он понял, в чем дело:

– Ты выглядишь испуганной.

Она отвернулась к борту телеги, как будто этого чувства следовало стыдиться.

– Кто-то бросил в меня камень, – сказала она очень тихо.

– Что?

– Кто-то бросил камень, когда я уходила с рынка. Он попал мне в спину.

Джон был ошеломлен:

– Тебя забросали камнями? В Ламбете?

Она тряхнула головой:

– Да так, только задело. Камень бросили не для того, чтобы сделать мне больно. Я думаю, это скорее было оскорбление, предупреждение.

– Но с какой стати кто-то на рынке Ламбета хочет тебя оскорбить? Или о чем-то предупредить?

Она пожала плечами:

– Все прекрасно знают, что ты королевский садовник, слуга короля, и твой отец до тебя тоже служил королю. И всем этим людям совершенно не хочется знать, что у тебя на душе, о чем ты думаешь как частное лицо. Они думают о нас как о королевских слугах, а короля не очень-то почитают в Ламбете и в Сити.

Мысли в голове у Джона закружились водоворотом.

– Тебе больно? Ты ушиблась?

Она хотела было ответить отрицательно, но споткнулась на первом же слове. И тут Джон не раздумывая обнял ее, дал выплакаться на его груди и выговориться.

Она боялась, она очень боялась. И она боялась каждый рыночный день с того самого дня, когда вновь был созван парламент, а король вернулся домой после поражения от шотландцев.

Торговки отказывались обслуживать ее, они заламывали цены, они обвешивали ее, когда она покупала муку. А мальчишки-подмастерья бежали за ней и выкрикивали разные слова. И когда ей в спину ударил камень, она решила, что это был всего лишь первый из града камней и что за ним последуют другие, собьют ее с облучка, сбросят на землю и она так и останется лежать на улице.

– Эстер! Эстер!

Джон крепко держал ее, пока она сотрясалась от рыданий.

– Моя дорогая, моя дорогая, моя маленькая женушка!

Она мгновенно перестала плакать:

– Как ты назвал меня?

Он сам не понимал, что говорит.

– Ты назвал меня своей маленькой женушкой и дорогой… – повторила она.

Она вытерла глаза, но другой рукой крепко держала его за воротник:

– Ты назвал меня дорогой, ты никогда еще так меня не называл.

На его лице появилось знакомое замкнутое выражение.

– Я испугался за тебя, – сказал он, как будто это был грех – назвать жену ласковым именем. – На секунду я забылся.

– Ты забыл, что ты уже был женат. Ты обращался со мной так, как будто я твоя жена – жена, которую ты… любишь, – сказала она.

Он кивнул.

– Я рада, – мягко сказала она. – Я бы так хотела, чтобы ты любил меня.

Он очень нежно высвободился из объятий.

– Мне не следует забывать, что я уже был женат, – твердо сказал он и пошел к дому.

Эстер осталась стоять рядом с повозкой, глядя на то, как кухонная дверь закрылась за ним. И поняла, что у нее не осталось больше слез, чтобы плакать. Осталось лишь одиночество, разочарование и сухие глаза.

За все лето Эстер больше ни разу не появилась на рынке. Она была права, опасаясь настроений, царивших в деревне Ламбет.

Как-то ночью мальчишки-подмастерья точно с цепи сорвались, эту лихорадку подхватили рыночные торговки и даже серьезные прихожане местной церкви. Они собрались в решительную толпу и прошли по улицам, выкрикивая: «Долой папистов! Долой епископов!» Самые громкие и отчаянные крикуны осмелились даже повторить пару раз: «Долой короля!»

Они перебросили несколько горящих веток через высокие стены пустующего дворца архиепископа и попытались прорваться через запертые ворота, правда без особого энтузиазма. Потом они прошли по Хай-стрит Ламбета и выбили все окна, в которых не горел свет в поддержку парламента. Они промаршировали вниз по дороге, но так и не добрались до Ковчега.

И Джон возблагодарил Господа за удачу Традескантов, вновь поместившую их на самой грани великих событий и опасностей и в то же время пощадившую семью, находившуюся на волосок от крупных неприятностей.

После той ночи Джон посылал на рынок помощников садовника и конюха. И хотя они часто путались в заказах и останавливались в тавернах, чтобы пропустить по кружечке эля, по крайней мере, это означало, что любое ворчание по поводу королевского садовника направлено не на Эстер.

Джону пришлось уехать в Отландс. Но перед отъездом он заказал деревянные ставни на все окна в доме, особенно на большие окна венецианского стекла в зале редкостей. Он нанял еще одного работника, чтобы тот не спал по ночам, а наблюдал за Саут-Ламбет-роуд на случай, если по ней пойдет толпа. И как-то глубокой ночью они с Эстер вышли из дома с затененными фонарями – вычистить старый ледник и поставить тяжелый засов на толстые деревянные двери, чтобы получилось надежное хранилище для самых ценных экспонатов.

– Если они пойдут против нас, бери детей и уходи из дому, – распорядился Джон.

Она покачала головой, и он не смог не восхититься ее хладнокровием.

– У нас есть пара мушкетов, – возразила она. – И я не позволю банде бездельников-подмастерьев разорить наш дом.

– Тебе не следует рисковать, – предупредил он.

Она улыбнулась напряженной, решительной улыбкой.

– Сейчас все, что ни делай, все рискованно, – сказала она. – И я прослежу за тем, чтобы мы безопасно пережили это время.

– Но я должен уехать. – В голосе Джона было беспокойство. – Меня вызывают в Отландс. На следующей неделе туда приедут их величества, и я должен показать им сады в самом наилучшем виде.

Она кивнула:

– Я знаю, ты должен уехать. Я постараюсь сделать так, чтобы здесь все было в порядке.

Джон был в Отландсе, ожидая, что приедет весь двор, но королева появилась в одиночестве. Короля и половины двора не было. Шли слухи, он отправился на север, чтобы самому вести переговоры с шотландцами.

– Он в Эдинбурге и все исправит. – Королева, улыбаясь любезной улыбкой, нашла Джона в саду, обрезающего розы.

Она старалась скрывать скуку наилучшим образом. С ней было только несколько придворных дам. Старая свита, состоявшая из флиртующих артистичных бездельников, распалась. Самые предприимчивые и амбициозные мужчины сопровождали короля. От двора воюющего короля исходил притягательный аромат возможностей и продвижения, а молодежь устала от мира и двора, посвященного супружеской любви в течение столь долгого времени.

– Все разрешится благополучно, – обещала королева. – Как только они увидят своего короля, он очарует их и заставит признать, что они были глубоко не правы, выступив против него.

Джон кивнул:

– Надеюсь, что так оно и будет, ваше величество.

Она подошла к нему поближе и понизила голос.

– Мы не вернемся в Лондон, пока все не уладится, – призналась она. – Даже в мое маленькое поместье в Уимблдоне. Мы шагу не сделаем вблизи Вестминстера! После смерти моего лорда Страффорда…

Речь ее прервалась.

– Они говорят, что следующей после графа буду я! Они будут судить меня за то, что я давали королю изменнические советы!

Джону с трудом удалось удержаться от того, чтобы не взять в свои руки одну из ее маленьких белых ручек. Она выглядела по-настоящему испуганной.

– Он должен был держать себя с ними смелее, – прошептала она. – Мой муж не должен был позволять им схватить Страффорда и Лауда. Если он будет позволять им хватать наших людей одного за другим, то мы все пропали. И тогда он останется совсем один, а они уже попробовали крови. Он должен был грудью встать на защиту Уильяма Лауда, он должен был сделать все, чтобы спасти Страффорда. Как я могу быть уверена, что он защитит меня, если понадобится?

– Ваше величество, так далеко все не зайдет, – попытался утешить ее Джон. – Вы же сами говорите, что король вернется домой и все разрешится.

Она сразу повеселела.

– Он может швырнуть им в парламент пару баронских титулов и должности при дворе, – сказала она. – Они ведь все низкого происхождения, обычные простолюдины из провинции. У них нет ни образования, ни воспитания. Они откажутся от своего безрассудства, если предложить им хорошую цену.