Джон почувствовал, как в груди поднимается хорошо знакомое чувство раздражения.

– Ваше величество, я думаю, что они люди принципиальные. И лорда Страффорда они обезглавили не по капризу. Я думаю, они верят в то, что делают.

Она тряхнула головой:

– Конечно же нет! Они постоянно плетут интриги с шотландцами, или голландцами, или с кем-нибудь еще в своих собственных целях. Палата лордов их не поддерживает, двор против них. Это просто мелкие человечишки из деревень, кукарекающие, как маленькие петушки на собственных навозных кучах. И мы должны просто свернуть им шею, как маленьким петушкам.

– Молюсь за то, чтобы король нашел способ договориться с ними, – упорно повторил Джон.

Она улыбнулась ему чарующей улыбкой:

– Ну конечно, я тоже! Он пообещает им что угодно, тогда они проголосуют за налоги, так нужные нам, за армию, чтобы разгромить шотландцев. Потом они могут возвращаться к своим навозным кучам, а мы сможем снова править без них.

Дела короля и королевы могли бы обернуться по-разному, если бы не четвертое королевство – Ирландия.

Новость о том, что Страффорд мертв, пронеслась по Ирландии как огонь по пустоши. Страффорд заправлял в Ирландии со смесью жесткого законопослушания и ужасающего произвола. Он правил ирландцами как циничный старый солдат, и единственным законом в стране был закон неодолимой военной силы.

Как только он умер, ирландские католики восстали против протестантских угнетателей в дерзком урагане ярости. Страффорд жестоко подавлял их. Но Страффорда больше не было. Самые разные слухи носились по королевству, пока наконец каждый мужчина, который называл себя мужчиной, не взялся за вилы или мотыги и не набросился на вновь прибывших протестантских поселенцев и жадных захватчиков ирландских земель – протестантских лордов. Восставшие не щадили ни самих поселенцев, ни их женщин, ни их детей.

Новости о том, что произошло, самым жутким образом приукрашенные перепуганным воображением протестантского меньшинства в стране, которая им не принадлежала, дошли до Лондона в октябре и в тысячи раз усилили ненависть против католиков. Даже Эстер, обычно такая рассудительная и уравновешенная, отбросила благоразумие и вечером в семейной молитве молилась вслух о том, чтобы Господь покарал ужасных варваров-ирландцев и сохранил свой избранный народ, находящийся в этой самой что ни на есть варварской стране. И дети Традесканта, Фрэнсис и Джонни, с глазами круглыми от ужаса, испуганные тем, что слышали в кухне и на конюшне, тоже прошептали: «Аминь».

Католические повстанцы поднимали протестантских детей на пики, жарили их на костре и ели на глазах мучеников-родителей. Католические повстанцы жгли дома и замки вместе с их протестантскими владельцами, запертыми внутри. У каждого был рассказ, полный свежего и невероятного ужаса. Никто не подвергал сомнению эти истории. Все они были правдой. Все происходящее было хуже самого страшного ночного кошмара. И все на самом деле было еще хуже, чем рассказывали.

Происходящее на краткое время напомнило Джону о той ожесточенной женщине в Виргинии, называвшей индейцев язычниками и чудовищами и рассказывавшей истории о том, как снимали скальпы, сдирали кожу и пожирали людей заживо. На миг он отмахнулся от того ужаса, который захватил всю Англию, на миг усомнился в том, были ли все эти истории так правдивы, как клялись рассказчики. Но только на миг. Обстоятельства были такими убедительными, истории были такими яркими. Все говорили об этом. Это должно было быть правдой.

Но ситуация становилась все хуже. На улицах Ламбета и Лондона люди не называли это восстание ирландским. Его называли восстанием королевы. Все были абсолютно убеждены в том, что кошмарные слухи, доходившие из Ирландии, – святая правда. И что восстание в поддержку дьявольских католиков раздувала сама Генриетта-Мария. Что королева хотела видеть свободную католическую Ирландию и что, как только она отважится, она призовет своих собратьев-католиков из Ирландии в Англию, чтобы они резали и ели английских младенцев и в Англии тоже.

Парламент все еще заседал, подбираясь все ближе в своей работе к прямым обвинениям против королевы. Эти обвинения были жесткими и ужасающими, парламент не колебался и не собирался отступать. Они обвинили двенадцать епископов в государственной измене. Обвинения предъявлялись одному за другим, пока перед судом палаты общин не прошла целая дюжина епископов. Теперь жизнь каждого из них висела на волоске.

Затем прошел слух, что следующей на очереди будет королева.

– Что ты собираешься делать? – спросила Эстер у Джона.

Они сидели в тепле и уюте комнаты с редкостями, где огонь в большом камине помогал содержать коллекцию в тепле и сухости, защищая ее от порывов ледяного дождя со снегом, бившихся в величественные окна. Эстер полировала раковины и драгоценные камни так, что они сияли на своих подставках из черного бархата. Джон готовил ярлыки для новой коллекции изделий из резной слоновой кости, которые только что прибыли из Индии.

– Не знаю, – ответил он. – Я должен ехать в Отландс, посмотреть, что сажать в садах на следующий год. Там я больше узнаю, как обстоят дела.

– Планировать сады для королевы, которой вот-вот отрубят голову? – тихо спросила Эстер.

Джон встретил ее взгляд, губы его искривились от беспокойства.

– Я следую твоему кредо, жена. Я стараюсь выжить в эти трудные времена. Лучшее, что я могу придумать сейчас, – это вести себя так, как будто все осталось по-прежнему.

– Но, Джон… – начала было она.

Стук в дверь прервал их беседу. Они застыли на месте.

Джон увидел, как румянец отхлынул со щек Эстер и рука, в которой она держала тряпку, задрожала, будто от лихорадки. Они стояли в полном молчании, потом услышали, как горничная подошла к двери и вслед за этим – обнадеживающий звон монетки, которую посетитель заплатил за осмотр коллекции.

Эстер быстро убрала тряпку для пыли в карман фартука и настежь распахнула красивую двойную дверь в зал перед посетителем. Это был хорошо одетый мужчина, однако, судя по покрою коричневого костюма и обветренному лицу, человек он был не городской. Он остановился на пороге и осмотрелся, отдавая должное величественному, импозантному залу и жаркому огню в камине.

– Да, до чего же хорошо, – произнес он с приятным мягким акцентом жителя западных краев.

Эстер выступила вперед.

– Добро пожаловать, – любезно сказала она. – Это Джон Традескант, а я его жена.

Посетитель наклонил голову.

– Меня зовут Бенджамен Джордж, – сказал он. – Из Йовила.

– Приехали в Лондон погостить?

– Нет, по делу. Представляю наш городок Йовил в парламенте.

Джон выступил вперед:

– Моя жена покажет вам нашу коллекцию, но прежде я хотел бы вас спросить, какие новости?

Посетитель явно осторожничал.

– Не могу даже сказать, плохие новости или хорошие, – сказал он. – Я возвращаюсь домой, парламент распущен. Вот все, что я знаю.

Джон и Эстер обменялись быстрым взглядом.

– Парламент распущен?

Он кивнул:

– Сам король ворвался к нам, чтобы арестовать пятерых членов парламента. Никогда бы не подумал, что он вот так вот позволит себе войти в парламент со своими солдатами. Хотел ли он их арестовать за измену или убить прямо на месте, я уж и не знаю!

– Боже мой! – воскликнул Джон в ужасе. – Он обнажил меч в палате общин?

– Что случилось? – настойчиво переспросила Эстер.

– Сначала он вошел очень вежливо; правда, его окружала стража. Попросил разрешения сесть и сел в кресло спикера. Но их уже не было – тех, за кем он явился. Они выскользнули через заднюю дверь за полчаса до того, как король вошел через парадный вход. Конечно, их предупредили. Король поискал их взглядом, сказал пару фраз и потом ушел.

Джон старался побороть раздражение, которое вызывала у него медлительная речь их гостя.