Эстер отправилась в сад сообщить Джону последнюю новость о парламенте. Почки на яблонях набухали и лопались, показывая миру бело-розовые лепестки, скрученные и смятые внутри, как ленты, засунутые в карман.

– Может, король прислушается к голосу народа, – с надеждой сказал Джон.

– Может, – ответила она. – Но пока он слушает старого графа Страффорда[3] и королеву. Целых два голоса вместо одного. Ты думаешь, он предпочтет голос народа голосу собственной жены, которая пытается собрать армию английских католиков и привести испанскую армию им на подмогу?

– Нет, – сказал он, поразмыслив. – Конечно же нет.

Эстер кивнула.

– Выручка от сада падает, – предупредила она. – Люди не заказывают растения и семена. Сейчас у нас должно быть самое деловое время года, а у нас тихо, как зимой. Никто не думает о садах, когда король уже наполовину воюет с шотландцами и созвал парламент, в котором заседают несогласные с ним.

– Какое-то время мы еще продержимся, – сказал Джон.

– Весной мы зарабатываем больше, чем за весь оставшийся год, – сказала она. – Я смотрела в наших бухгалтерских книгах. Мы должны хорошо заработать весной. Если война начнется весной, это будет самое худшее, что только может случиться с нами. Если неопределенность продлится до июня или июля, тогда в этом году мы не получим прибыли.

– А как дела с редкостями?

– Посетителей много, потому что сейчас в городе много людей, – сказала Эстер. – Сельские дворяне, приехавшие заседать в парламенте, хотят посмотреть Ковчег Традескантов. Но если ситуация с Шотландией станет более серьезной, думаю, и они перестанут приезжать. Наше ремесло целиком зависит от того, как себя чувствуют люди. Если у них все хорошо, тогда они готовы тратить деньги на удовольствия, на поездки в гости, на посещение выставки редкостей, на свои сады, в конце концов. Если страна воюет, ей не до садов.

– У меня все-таки есть служба в Отландсе, – напомнил Джон. – Я займу место своего отца, стану главным садовником, и буду получать такое же жалованье, какое получал он.

Эстер кивнула:

– На худой конец, мы, конечно, проживем на твое жалованье.

– В худшем случае мы можем закрыть Ковчег и жить в Отландсе, – сказал Джон. – Конечно, домик там совсем небольшой, но как-нибудь проживем, если уж не сможем себе позволить содержать Ковчег.

– Не уверена, что я хотела бы жить в королевском дворце в такие времена, как сейчас, – настороженно сказала Эстер.

– А я думал, что ты у нас такая роялистка!

– Я не хочу становиться ни на чью сторону, – сказала Эстер. – По крайней мере, пока я не знаю точно, что это будут за стороны. И особенно когда я не знаю, какая сторона победит.

Ситуация со сторонами прояснилась очень быстро: после того, как плохо оплачиваемая армия короля, не горевшая желанием сражаться, была побеждена шотландцами, захватившими Ньюкасл и Дарем и выбившими из короля мир, по условиям которого он был вынужден созвать новый парламент в Англии. Всей стране, за исключением, может быть, короля и королевы, стало ясно, что шотландцы и индепенденты[4] обратили короля в бегство.

Эстер начала обмениваться письмами с госпожой Херт, матерью первой жены Джона, которая жила в Сити, держала глаза и уши открытыми, была так же скептически настроена, как и Эстер, и совершенно оправданно волновалась о безопасности своих внуков.

…Новый парламент захочет объявить импичмент Страффорду точно так же, как старый горел желанием проделать то же самое с Бекингемом. Если у Джея когда-то были хоть какие-то дела с графом или его отец переписывался с ним, нужно все спрятать, а еще лучше – уничтожить. Говорят, что Страффорд предатель, готовый вести войну против собственной страны ради короля и королевы. Его хотят обвинить в государственной измене, направленной против народа Англии. И если обвинение будет выдвинуто против одного королевского слуги, сколько еще людей будет виновато?

Эстер поднялась наверх, на чердак, и открыла старый комод Джона, набитый бумагами. Традесканты поставляли графу семена и саженцы, но никаких компрометирующих писем там не было. А ведь в те годы Джон Традескант был известен как человек, умеющий молчать, как человек, который регулярно путешествовал по Европе и которому можно было доверить письмо или записку.

Граф был крикливым и несимпатичным пожилым человеком, согнутым подагрой и теряющим зрение. В католической Ирландии он железной рукой вводил протестантские порядки. Но сейчас он был уже стар.

Король призвал его в Англию только потому, что нуждался в его беспринципно ясных советах, и был признателен ему за рекомендацию вешать старейшин в парадных облачениях в городах, не пославших достаточно денег на королевскую армию, – за то, что они не смогли разъяснить народу безотлагательность и напряженность ситуации. Граф дюжину раз проходил мимо Джона в садах Отландса, но никогда не обращал на него ни малейшего внимания, разве что глянул в его сторону.

Традесканты были абсолютно свободны от любых обвинений в соучастии. Но многие королевские слуги предпочли исчезнуть, уехать за границу, укрыться в своих загородных поместьях. Другие не были столь осторожны и расторопны. В декабре арестовали архиепископа Лауда. Его поместили в Тауэр, где ему предстояло ждать изъявления воли парламента.

В тот вечер Эстер больше не молилась ни по каким молитвенникам, а просто читала Библию короля Якова, единственный текст, не определявший, за или против короля настроен этот дом.

– И никаких молитв? – тихо спросил ее Джон, когда домочадцы заканчивали последние дела за день, а Эстер отсчитывала свечи на ночь.

– Я больше не знаю, какие слова предпочел бы Господь, – сухо сказала Эстер. – И уж совсем никто не знает, что потребует человек.

В тот день, когда Страффорда призвали представить отчет в большом зале Вестминстера, в Ковчеге совсем не было посетителей. Все, кто мог раздобыть билет или просто пробраться внутрь, чтобы посмотреть на то, как Страффорд будет отчаянно защищаться, загнанный в угол своими обвинителями, отправились в город. Даже улицы были пустынны.

В неестественном молчании дома в Ламбете вдруг раздался громкий стук в дверь. Фрэнсис побежала было открывать, но Эстер вылетела из комнаты с редкостями и перехватила ее в прихожей:

– Фрэнсис! Не открывай!

Девочка встала как вкопанная.

– Беги в сад, найди отца. Скажи ему, пусть идет в конюшню, седлает лошадь и ждет, пока я дам ему знать.

Фрэнсис уловила нотки напряженности в голосе мачехи, побледнела, кивнула и побежала. Эстер подождала, пока она скрылась из виду, расправила фартук, поправила чепец и открыла дверь.

Это был придворный церемониймейстер. Эстер провела его в гостиную.

– Моего мужа сейчас нет дома, – намеренно расплывчато объяснила она. – Если дело срочное, я могу связаться с ним.

– Король в Уайтхолле. И хочет видеть его.

Эстер кивнула.

– Я должна написать ему в Отландс, – сказала она. – Вы ведь знаете, что он королевский садовник в Отландсе. Могу я объяснить ему, зачем король хочет его видеть?

Церемониймейстер поднял брови.

– Я бы сказал, ему достаточно знать, что его хотят видеть, – грубо ответил он.

Эстер слегка поклонилась.

– Конечно, – сказала она. – Но если король желает какие-то семена или растения, нам нужно знать заранее, чтобы приготовить то, что хочет король. А может, ему понадобились какие-то экспонаты из редкостей…

– А, понимаю. Король покупает охотничий домик в Уимблдоне для королевы. Они хотят, чтобы господин Традескант распланировал сад.

Лицо Эстер никак не отразило облегчения, которое она почувствовала.

– Я немедленно пошлю за ним, – сказала она. – Он, может быть, еще не добрался до Отландса. Он уехал только сегодня утром. Я постараюсь, чтобы его перехватили по дороге и сказали, что он должен возвращаться.