Вся эта пестрая толпа орала и вопила на все лады, от свиста и шиканья тех, кто сам не знал, за что выступает, до упорядоченных выкриков тех, кто, наоборот, прекрасно понимал, чего хочет: «Долой епископов! Долой королеву!» И самый последний призыв, появившийся после того, как король явился в палату общин с мечом: «Долой привилегии!»
Джон пробрался в передние ряды толпы прямо к воротам Уайтхолла и крикнул, обращаясь к стражнику и пытаясь перекричать шум:
– Джон Традескант! Садовник короля!
Стражник чуть подвинулся, Джон поднырнул под пику и вошел.
Старый Уайтхолл был самым хаотичным из всех королевских дворцов – сплошная путаница из зданий, дворов и садов. Повсюду статуи, фонтаны, птичий щебет. Джон, надеясь встретить знакомое лицо, направился к королевским покоям. Завернув за угол, он остановился как вкопанный, потому что столкнулся почти лоб в лоб с самой королевой.
Она бежала, ее плащ развевался у нее за спиной, в руках она держала ларец с драгоценностями. За ней мчался король, в руках у него был его собственный походный пюпитр для бумаг. А за ним неслась добрая дюжина слуг и служанок, и каждый тащил в руках то, что мог унести. За ними следовали две няньки с двумя младшими королевскими детьми на руках. Пятилетняя принцесса Елизавета торопилась изо всех сил, стараясь не отставать, а оба молодых принца, Карл и Яков, замыкали процессию.
Когда королева заметила его, Джон упал на колени, но она бросилась к нему и сунула ему в руки ларец.
– Садовник Традескант! – воскликнула она. – Возьми это!
Она повернулась к королю.
– Мы должны подождать! – настаивала она. – Мы должны смело взглянуть в лицо этому сброду! Мы должны их запугать!
Король потряс головой и жестом показал ей, что надо двигаться дальше. Неохотно она побежала впереди него.
– Я г-говорю тебе, они все взбесились! – кричал король. – Мы должны выбираться из Сити! Здесь не осталось ни одного преданного сердца. Они все сошли с ума. Нам нужно добраться до Хэмптон-Корта и подумать, что мы будем делать дальше! Там нужно будет вызвать солдат и посоветоваться.
– Мы пугаемся собственной тени как дураки! – завизжала она. – Мы должны встретиться с ними лицом к лицу и подавить их! Иначе мы так всю оставшуюся жизнь и будем убегать!
– Мы п-пропали! – закричал он. – П-пропали! Ты что, думаешь, я хочу, чтобы тебя судили за измену? Ты что, думаешь, я хочу увидеть твою голову на пике? Ты что, думаешь, я хочу, чтобы этот сброд схватил тебя и детей вот прямо сейчас?
Джон присоединился к свите слуг, бегущих за королевской четой к конюшне. Всю дорогу их ссора становилась все более и более неразборчивой, по мере того как ее французский акцент становился все заметнее от ярости, а его заикание все усиливалось от страха. Когда они добрались до конюшен, королева была вне себя от ярости.
– Трус! – гневно прошипела она. – Если ты сейчас уедешь из этого города, ты навсегда потеряешь его. Конечно, легче убежать, чем попробовать вернуть утраченные позиции. Ты должен показать им, что ты не боишься.
– Я… я… ничего не боюсь!
Он распрямил спину:
– Н-ничего! Но прежде чем делать что-то, я должен быть уверен, что ты и дети в безопасности. И именно вашу безопасность, мадам, я пытаюсь обеспечить в данную минуту. А о себе я не беспокоюсь! Н-ничуть!
Джон протиснулся вперед и поставил ларец с драгоценностями на пол кареты. Все происходящее снова продемонстрировало ему странную смесь робости и горделивости в характере короля. Даже в эту минуту, когда толпа колотила в ворота дворца, они оба разыгрывали все те же роли в своем бесконечном маскараде. Даже сейчас казалось, что они не совсем реальны.
Джон оглянулся. Слуги выглядели как зрители величественной пьесы. Никто не торопил события, никто не говорил ни слова. Единственными актерами были король и королева. В их пьесе были и потрясающий романтизм опасности, и героизм, и проигранное дело, и внезапное бегство.
Джон почувствовал, как от шума толпы на площади его сердце колотится в груди, он познал глубокий инстинктивный ужас перед толпой. Ему вдруг почудилось, что ворота вот-вот падут под натиском толпы и все эти люди ворвутся на конюшенный двор. И если они найдут тут королеву, рядом с ее дорожной каретой и с ларцом, полным драгоценностей, в руках, то может случиться все, что угодно. Вся сила и мощь королевской семьи, которые так превозносила королева Елизавета, опирались на миф о необыкновенном величии сиятельных особ. Дайте простому народу хотя бы раз услышать, как королева орет на их короля, точно французская торговка кружевами, и все – игра окончена.
– Я доставлю тебя в Хэмптон-Корт! И когда ты будешь в безопасности, я вернусь и раздавлю этих предателей! – поклялся Карл.
– Ты раздавишь их сейчас же! – завопила она. – Сейчас, до того, как наберут силу. Ты выйдешь к ним и бросишь им вызов. Ты уничтожишь их, или, клянусь, я уеду из этого королевства и никогда больше не вернусь! Во Франции умеют уважать принцессу крови!
Настроение сцены внезапно изменилось. Король взял ее руку и склонился над ней. Шелковистые волосы упали и скрыли его лицо.
– Н-никогда не говори так, – сказал он. – Ты королева этой страны, королева всех сердец. Это преданная страна, они л-любят тебя, я люблю тебя. Никогда даже не д-думай о том, чтобы оставить меня.
За воротами снова раздались громкие крики. Джон, позабыв о том, что ему надлежит помалкивать, не мог больше ждать в момент, когда им грозила опасность, что их схватят на конюшне, как пару слуг, собравшихся бежать вместе.
– Ваше величество! – торопливо сказал он. – Вы должны либо готовиться к осаде, либо попытаться вывести отсюда карету! Через минуту толпа будет здесь!
Королева остановила на нем взгляд.
– Мой верный садовник Традескант! – воскликнула она. – Оставайся с нами.
– Становись на запятки, – приказал король. – Будешь сопровождать нас в безопасное место.
Джон изумленно уставился на него. Единственное, о чем он думал, – это донести до них мысль о том, что медлить нельзя.
– Ваше величество? – переспросил он.
Король подсадил королеву в карету, где уже ждали маленькие принцы Карл и Яков, с глазами большими, как блюдца, от ужаса. Туда же забрались няньки с малышами и сам король. Джон захлопнул за ними дверцу. Он хотел сказать, что никак не может ехать с ними, но услышал нарастающий рев толпы у ворот и испугался, что если они начнут с ним спорить, требовать его услуг, сомневаться в его верности, это снова может вызвать задержку.
Джон отступил чуть назад, ожидая, когда карета тронется в путь. Но она не двигалась. Никто ничего не делал без конкретного приказания, а король и королева снова были заняты спором внутри.
– Да, черт побери! Трогай! – заорал Джон, принимая командование на себя в отсутствие любого другого начальства, и сам запрыгнул на запятки, рядом с лакеями, цеплявшимися за спинку кареты.
– Давай на запад, в Хэмптон-Корт. И езжай аккуратно. Не дай тебе бог кого-нибудь сбить. Но не останавливайся!
Но даже и после этих слов лакеи замешкались у ворот, ведущих со двора.
– Открывай ворота! – заорал на них Джон, готовый взорваться от гнева.
Они бросились вперед, подчиняясь первому ясному приказанию, услышанному за целый день, и огромные деревянные ворота распахнулись настежь.
Когда ворота раскрылись и оттуда медленно выехала карета, мужчины и женщины в первых рядах толпы сразу же подались назад. Джон увидел, что они были захвачены врасплох внезапным движением ворот, видом прекрасных лошадей, богатством и роскошью позолоты королевского экипажа.
Изукрашенная карета короля с плюмажем из перьев на каждом углу крыши; огромные, высоко вскидывающие ноги арабские кони, запряженные под хомутами красной кожи с золотыми заклепками, все еще сохраняли таинство власти, божественной власти, даже если внутри этой кареты сидела королева-католичка. Но стоявшим впереди некуда было отступить под напором толпы, толкавшей их сзади.
У некоторых в толпе в руках были пики, но они использовали их пока что не как оружие, а как древки для стягов. На каждом таком древке было белое полотнище с нацарапанным на нем словом «Свобода!», толпа размахивала ими перед окнами кареты. Джон молился только о том, чтобы королева опустила лицо и хотя бы раз в жизни сидела тихо. Престиж короля мог помочь им безопасно проехать сквозь толпу, если королева не настроит народ против себя.
