— Сказала. Артаваз домой поедет, жену привезет, тогда и рассчитают… А может, нельзя тебе?

— Ничего, — буркнул Николай.

Ни слова не говоря больше, Катерина ушла во двор, Витька побежал за ней.

«Артаваз!» — подумал Николай. Сам он и Сурика-то Суреном никогда не называл.

— Пузик чертов, — ругнулся Николай по адресу бригадира сезонников и вернулся в баню. Возился теперь без удовольствия.

Вскоре прибежал Витька.

— Пап, мамка говорит: кончайте, обедать надо!

— Правильно говорит. Пошли руки мыть.

На этот раз Катерина хорошо помнила, чем надо кормить мужа. И Николай ел с удовольствием. Себе и Витьке она навела окрошку.

— Надорвешься вот, будет тогда, — сказала она Николаю.

— А мне Витек помогает, — Николай подмигнул сынишке. — Мы с ним можем и дом построить. И все, что захотите.

— Ладно уж, строители. Чтоб сейчас же поели и — спать.

— Нет уж, — Николай усмехнулся, — хватит мне одной такой ночки.

— А ты, сынок, ляжешь. День-то вон какой длинный.

— Ну-у, я с папкой.

— Началось теперь, — в общем-то спокойно заметила Катерина.

Николай опять не чувствовал какой-то их семейной близости, и это задевало его. Все вроде нормально: сидят за столом, едят, разговаривают… «Ерунда какая, — подумал Николай и даже головой тряхнул. — Дома же, что еще надо?»

После обеда Катерина уговорила все-таки Витьку лечь поспать, и сама легла с ним, а Николай снова пошел в баню. Во двор влетел с улицы пыльный вихрь, захватил солому и бумажки, пыхнул ему в лицо душной волной и разбился о сарай, разбросав во все стороны мусор. Тоскливо было сейчас и в поле, и на машинном дворе под голым солнцем, ежившимся в белесом небе. Сам Николай любил, когда начинался и заканчивался день, а еще ту пору ранней весны или осени, когда весь день похож на затянувшееся утро, или ясное и умытое, или тихое и туманное. А устоявшаяся сушь саму душу выматывает, не спасает и работа.

В возне с полами Николай однако забылся, обдумывая, как и что при его возможностях сделать посподручнее, понадежней. На корточки присесть он опасался и стоял на коленях, а, выравнивая рубанком соединения, наклонялся всем телом вперед и опирался на левую руку. Дело шло медленно, неловко, и хорошо, что был скрыт в эти часы от посторонних глаз.

Забив последний гвоздь обухом топора, он смел стружки под полок и лег на пол, вытянувшись с угла на угол. Так отдыхал, в общем-то довольный собой, таким его и застала Катерина. С интересом осмотрелась, оценила работу. Николай под ее взглядом поспешил подняться с пола.

— Натрудился? — спросила ровно.

— Да ничего… Жара.

Катерина притопнула ногой, обутой в новые вельветовые полуботинки, качнула головой.

— Ни одной гордячке не поверю, что без мужа ей лучше живется, — заявила вдруг. — Ну, ладно. Коль, схожу, ужин заварю этим… Надо баню еще протопить. Новую!

Оставшись один, Николай с радостным и самодовольным каким-то чувством вспоминал слова, сказанные женой, даже повторил про себя: «Ни одной гордячке не поверю, что одной ей лучше». Но потом, отыскивая, чем бы еще заняться, вдруг понял, что поспешил радоваться. Ведь могла она просто похвалить его, пусть пожалеть как-то, а вместо этого: «Ни одной гордячке не поверю». Значит, обо всем тут передумала одна и успела представить, каково ей будет без него, и, может быть, утешаясь, была уже согласна с «гордячками»…

До возвращения жены Николай заложил дрова и кизяки в каменку, поделал еще какие-то мелочи, а воды натаскать не решился.

— Давай-ка, Витек, инструмент к порядку приводить, — сказал он проснувшемуся к тому времени сынишке. — Все у нас тут валяется как попало, а мы с тобой теперь мастера. Да, что ли?

— Да-а…

И был вечер. Баня протопилась и выстоялась к девяти часам, задолго до коров, но Николаю не хотелось начинать мыться, не переделав всех остальных дел. Убедила Катерина.

Первым, как всегда, выкупали Витьку, и он, разгоряченный, переодетый в чистое, из бани убежал своим ходом. Раньше Николай носил его на руках, а теперь только проводил сторонкой, взял приготовленное белье и вернулся.

— Ну, давай больницу смывать, — сказал Катерине, достирывающей в предбаннике Витькино бельишко.

— Сейчас, веник там распаривается…

Николай разделся в бане, вытащил из тазика веник, встряхнул его и положил на полок. И веник, и полы пахли лесом, древесиной — свежо и бодро. Николай слышал, как выплеснула воду Катерина, как подпирала дверь предбанника кочережкой, а в баню она вошла уже раздетой.

— Ты где будешь? — спросила. — На полку, наверное, чтоб не наклоняться?

— Угу, — отозвался Николай и провел ладонью по лицу.

— Рубец хоть глянуть, — попросила Катерина, и он послушно повернулся к окошку. — Ой, как. А я, Коль, думала, где-нибудь сбоку разрезали… Больно?

— Да так…

— Ох, а я боялась!

Николай коснулся жены и, ощутив прохладу полного белого тела, потянулся к ней, прильнул, обхватив руками за плечи. Ему как-то расхотелось мыться, но Катерина освободилась от его рук, окатила грудь и живот горячей водой.

— Мойся уж, — сказала с укоризной.

Николай вышел в предбанник, постоял под широкой трубой, глубоко вдыхая казавшийся прохладным воздух. «Все хорошо», — сказал он себе, а потом и помылся, только попариться не решился, оставив это удовольствие Катерине. Словно в легком сне добрел он до дома, сбросил на кухне пиджачок и повалился на застеленный старым одеялом топчан.

— Вот это да! — выдохнул.

Вот теперь он чувствовал себя дома, в покое и полной безопасности. Витька сидел у окна, играясь чем-то, а от двора послышался голос Катерины, зазывающей корову из проходившего по улице стада.

«Боялась, — думал Николай бессвязно. — Все хорошо…»

Потом они вместе поужинали, Катерина пропустила молоко, и, растворив окна, они легли спать.

— Ты прохладная, — прошептал Николай, дотронувшись до жены.

— А ты, Коль, чего-то горячий.

— Это баня.

— Ну, спи.

— Не хочу.

— Наломался и — не хочу… Перестань, Коль.

— Ну, хоть руку не убирай.

Николаю показалось, что жена улыбнулась в потемках.

— Все, — шепнула она.

Николай решил, что с этого дня все еще быстрее пойдет на поправку, с этой мыслью и засыпал, но просчитался. Ночь после бани прошла беспокойно, мерещилась какая-то дребедень, и наутро он чувствовал себя нездоровым, разбитым. Подоив и выпроводив корову, Катерина немного погодя ушла готовить завтрак строителям, а он еще долго лежал, накрывшись одеялом и поджав ноги, чувствовал легкий озноб и шум, ломоту в голове. Осторожно дотронувшись рукой до рубца, он почувствовал, что майка над ним промокла насквозь, и это встревожило его. Откинув одеяло, он приподнял голову и, убедившись, что пятно светлое и совсем небольшое, немного успокоился. Но урок был хороший.

Потом, кормя Витьку нехитрым завтраком, подумал: пора показаться в районной больнице.

— Ну, что, Витек, поедем завтра в район? Газировку попьем, в тире постреляем. Хочешь?

— Хочешь! — оживился Витька. — На автобусе поедем, потом на поезде, потом на самолете, да?

— Это почему? — улыбнулся Николай.

— А мамка говорила, когда ты лечился.

Николай нахмурился.

— Нет, Витек, так разве что в Москву ездят. А в район мы на автобусе покатим. Или попутно с кем-нибудь. Ты пей молочко.

Немного задело его, что Катерина, пока он лежал в больнице, словно бы отдаляла его от сына, а может, и оправдывалась этим, что сама не едет навестить.

— А в город, Витек, тот же автобус ходит, только ехать дольше, — объяснил он сынишке.

— А-а, — рассеянно протянул тот, занятый уже обещанным путешествием.

В этот день они больше сидели дома. Витька притащил свой ящик, и Николай из покалеченных игрушек собирал причудливые, ездившие на разных колесах машины.

— Пап, это че? — донимал Витька.

— Это военная машина. А это — луноход! Нравится?