— Ты угомонишься или нет? — осаживала его иной раз Катерина, но потом вернее всего Николая стала повязывать боль.

Теперь он освободился от нее, победил, можно сказать, но странной была эта победа.

Катерина лежала рядом, он касался плечом ее прохладной спины, но как же далеки они были в эту минуту. Разве что больница развела? Да, там он тосковал оттого, что не ехала Катерина, сердился на нее, а думал ли, как она тут одна? И выходило — не думал, не болела душа, не было следов этой боли. Он только размышлял, чем займется после больницы, а Катерина подумала и сама решила, что ей делать сегодня. Без него, а может быть, и не думая о нем, зная только, что семье нужен хлеб. Он вылеживался после операции, а она уже делала дело, решала за себя и за них. Теперь она была вольна принять любое решение, а он уже и права-то не имел не согласиться, запретить, настоять на своем. Это могло завести куда угодно, понял Николай, и собственное бессилие испугало его. Он стал нахлебником, вот что. На что ему теперь надеяться: на сочувствие, на порядочность жены? А если этого нет, если он в себе самом вдруг не увидел ничего подобного…

Только спустя час или два Николай как-то тяжело и горько забылся мертвым сном без сновидений.

Утром была минута, когда Николай, часто мигая ресницами, никак не мог сообразить, где он. Жужжала муха, стучала кровь в висках — и все. Ни тебе шума машин, ни хлопанья дверей, ни резких звонков возле столика дежурной… «Дома же я», — сообразил Николай.

С постели он поднялся, когда солнце было уже высоко, а люди заняты делом. Даже Витька тихо игрался кубиками, примостившись на кухне у окна с завернутым листом обоев.

— А где мамка? — сипло спросил Николай.

— Варить ушла, — настороженно взглянув на него, ответил сынишка.

Николай кивнул и пошел умываться во двор. Вода в ведре была уже теплой. Он погружал в нее белые узловатые ладони, зарывался в них лицом, тер, плескался, но это не освежало его.

— Будем завтракать, — сказал он, войдя в дом.

— А мы молочко пили, я не хочу, — отозвался Витька.

— А чаек?

— Ну-у…

«Выспался, сынок чертов», — ругнул себя Николай. С больничными привычками надо было кончать, переламывать их. А неловко он чувствовал себя еще и оттого, что вспомнил ночные свои переживания и устыдился их. Ну, что вот накатило?..

— Тогда, значит, я один, — бодрясь, сказал он Витьке. — А мамка нам ничего не наказывала?

Сынишка помотал головой и взял в руки пистолетик.

— Я постреляю, — сказал и побежал на улицу.

Николай достал из холодильника банку с молоком, налил себе в кружку и включил электроплитку. Помешивая подвернувшимся под руку ножом, подогрел и не спеша выпил потом без хлеба. Этого было достаточно.

Теперь надо было чем-то заняться, чтобы не томиться бездельем, чтобы не донимали непривычные мысли. Он вышел во двор, захватив ключ от мазанки, где лежал у него инструмент и сберегаемый на всякий случай хлам. Отчего-то решил заняться полами в бане; вот-вот провалятся, определил он вчера во время осмотра своего хозяйства.

— Витек, будешь мне помогать? — окликнул сынишку, выглядывавшего что-то через щель в воротах.

— Буду!

— Тогда помогай…

Сам Николай взял топор и гвозди, а Витьке подал рубанок.

— Пошли. В баньке поплотничаем.

Выплеснутая вчера на пол вода уже высохла, в бане стало посвежее — воздух выходил через ототкнутую трубу в крыше. Половые доски здесь не были прибиты с нова́ и теперь, покоробившись, ходили ходуном под ногами. Николай наклонился и легко поднял среднюю, вытащил ее в предбанник. Чиркнул по остальным топором, чтобы потом не перепутать, и стал тоже волоком убирать в предбанник; старался не напрягаться. Переводины внизу оказались, как он и думал, совсем ветхими.

— Лопату и ножовку, пилу такую, донесешь? — спросил он сынишку.

— Донесешь! — Витька с готовностью кивнул и тут же полетел во двор.

«Помощник», — подумал Николай. На переводины он смотрел с сомнением: осилит ли?

Взял с полка́ мочалку, окунул ее в котел и, чуть отжав, потер окно, серое от пыли и копоти. Бренча лопатой, которую небрежно волочил за черенок, вернулся Витька.

— Вот!

— Ну, молодец! — улыбнулся Николай. — Так мы с тобой за лето и дом перестроим! Выйди теперь, я копать буду.

Земля в яме под полом была мягкой, пахла болотом. Он стал отгребать ее от переводин, стараясь напрягать только руки, и в первую же минуту ясно ощутил предел своим силам. Подсовывая лопату, Николай раскачивал переводины, немного подкопал стены, все время думая о комариных своих возможностях. Боли никакой он не чувствовал, но ощущение края, грани, за которой мог случиться срыв и что-то непоправимое, изматывало еще больше. Две переводины он вытаскивал дольше, чем все доски.

— Теперь пойдем новые выпиливать, — сказал Николай Витьке.

— Палочки?

— Бревнышки!

Дрова и старый строевой лес у них лежали штабелем вдоль сада Тимки Урюпина. Николай походил около, высматривая бруски, потом заглянул с торца и нашел что-то подходящее чуть ли не в самой середке.

— Ну что, будем раскатывать, — сказал вслух. — Отойди-ка, Витек, в сторонку…

Он неловко взобрался на штабель и выпрямился, уперев руки в бока. Сверху стал виден Тимкин запущенный сад, пыльные яблони и перепутанные кусты крыжовника, заглушенные лебедой и крапивой. Николай посмотрел на свою сторону и ясно увидел место для своего сада. Надо только забор провести от сарая к бане и от бани на угол Тимкиного сада. Это место сейчас было занято пятка́ми кизяка, потому что навоз каждый год сваливали и вершили в круг как раз посередине намеченного участка. Но ведь круг — не проблема, можно его вынести к тетке Оничке на зады, она против не будет. Зато — сад! Баню смородиной обсадить, стволов шесть яблони…

— А, Витек? — весело спросил Николай, победно глядя сверху на сынишку.

— Че, пап?

— Да ничего! Истопи, маманя, баню, я попариться люблю!

— Че?

— Да ничего! Дальше — кроме детей до шестнадцати лет! Частушка такая.

«Сад — это хорошо», — подумал Николай, отваливая жердины и горбылины. У Тимки не хватило терпения отцово дело продолжить, от ульев в саду только столбики-ножки и остались в лебеде, а уж он бы нашел время. А как хорошо — среди зелени… Из бани без штанов можно ходить!

Повозившись на штабеле, Николай за пять минут устал, как за час. Пробил пот. Но до нужных брусков он добрался и с облегчением сбросил их на землю.

— Пап, ты уморился? — спросил Витька.

— Да, Витек, — вздохнул Николай, осторожно спускаясь со штабеля. — Похоже, рановато мы с тобой за дела взялись.

— А-а, — протянул Витька.

Новые переводины выпиливали долго. Сынишка сидел на отмеренном брусе, а Николай, отирая пот с лица рукавом, ширкал ножовкой. Покрывшаяся конопушками ржавчины, ходила она туго и, дергая полотно туда-сюда, Николай тяжелел сердцем.

«Никакого развода», — определил он, вытащив ножовку из пропила и глянув вдоль зубьев. И всегда такая была, как только терпения хватало…

Взглянув на сынишку, он заметил, что тому уже надоело сидеть на одном месте.

— Вот, Витек, запоминай, — сказал внятно, — инструмент любит ласку, уход и смазку! Так меня твой дедушка учил, да, видно, не впрок.

— Дедушка Паша? — оживился Витька.

— Нет, дедушка Сережа. Он у нас на фотке есть.

— Лысый, как ты?

Николай рассмеялся.

— Это я, как он. Ну, давай дальше…

Они уже возились в бане, устраивая новые переводины на обожженных кирпичиках, когда где-то рядом прогудела и остановилась машина. Витька выбежал и тут же вернулся.

— Мамка!

Николай оставил все и вышел наружу. Катерина подходила к бане, а в сторону весовой отъезжал старенький самосвал, на котором она и подъехала.

— Вы чего это взялись? — с ходу, прижимая к груди какой-то сверток, спросила Катерина.

— Да вот, — Николай принужденно улыбнулся и тут же нахмурился. — Сказала там?