— Да нога-то…

— А-а, все равно для работы.

Катерина сунула в белое нутро полуботинка серую от пыли ступню, притопнула.

— Слава богу, хороши.

Николай качнулся на койке.

— Ну, и как ты, чего? Совсем приехал? — отложив обнову, спросила жена.

Глядя на ее полную шею, открытую загорелую грудь, Николай сжал зубы и спросил коротко и с вызовом:

— А вы?

— Да мы-то, — потянула было Катерина.

— К «диким» зачем пошла? — оборвал ее Николай.

— А чего мне ждать оставалось? Пошла. Иди, глянь: холодильник с мясом.

— Ну, и что?

— И заплотют хорошо.

— Это я знаю, как они платят.

— А знаешь, чего тогда спрашиваешь, — обиделась Катерина. — А если что, то я вон с собой Витьку беру…

Николай хмыкнул, намереваясь подняться с койки.

— Да мне Сурик сам сказал: «Не думай, Катя, Колькину жену не обидим». Они же тебя искали, как на свинарник перешли…

— А нашли тебя? — Николай поднялся, и Катерина опустила руки. — Ладно, помоюсь я.

От последних слов жены Николаю стало полегче, посвободней. Главное, она, кажется, не врала, не юлила.

Мыться Николай пошел во двор и заметил, что день уже сильно склонился к вечеру.

— А сколько же время? — спросил он вышедшую следом жену.

— Да уж восьмой доходит. Или девятый…

— Ничего себе! Чем же я теперь ночью заниматься буду? — Николай скосил на Катерину повеселевшие глаза. — Витька, правда, что ли, корью переболел?

— Ох, правда, недели три с ним мучилась. Сыпи этой только что на ногтях не было. Ладно еще не работала, все с ним да с ним, а, говорят, осложнения уж больно страшные бывают. И раскосые делаются, и глупые…

— Денег никаких за меня не получала?

— Да было там рублей сорок.

— Ну, ничего, больничный закроют, работать начну. А ты бросай это занятие, срамиться нечего.

— А мне, думаешь, больно глянется? Про них ведь чего только не говорят. Может, и про меня уже брешут.

— Не ходи завтра — и все.

— Да что ж я, за спасибо эту орду кормила? Вот так ничего себе! Богач какой…

Спорить Николай не стал, спорить он, что ли, домой приехал… Витька был где-то на улице, Катерина взялась мыть полы, и он, все больше увлекаясь, все свое подворье облазил, примечая изъяны, вынес мешанину бойкому остроухому поросенку, которого Катерина каким-то путем завела без него, бросил принесенной с огорода травы теленку, подозрительно обнюхавшему его, — ну, только что кур не перещупал, пока, подоив корову, не позвала Катерина на ужин.

На столе в кухне парила глубокая сковорода с картошкой, рядом стояло молоко в банке и чашка отмытых базарных огурцов. Николай сел на обычное свое место в углу, взял на колени Витьку.

— Ну, и даст он тебе поесть? — сказала Катерина. — Садись, сынок, на свое место.

— Пусть сидит, — улыбнулся Николай. — Из папы теперь едок…

— Че? — не поняла Катерина. — А-а, да… И долго еще зарастать будет?

— Да кто его знает, я не знаю… Налей мне кружку молока.

— Тогда уж лучше парного…

Разговаривали мало, Николай только с Витькой перемигивался.

— Да-а, едок, — сказала наблюдавшая за ним Катерина. — Ладно, буду что полегче варить. Нынче как-то не сообразила. Да тебя ведь еще в бане надо отмыть! Ну, это мы завтра. А тебе как же, ни поднять, ни опустить — ничего?

— Вообще-то нежелательно, — виновато ответил Николай.

— Ну, ладно, лишь бы заросло, — обнадеживающе заключила Катерина.

После ужина она начала стелить постели, а Николай вышел во двор. Хорошо ему было на вечернем воздухе. Остановившись посреди двора, он слушал возню скотины и птицы, дальний смех и повизгивание молодежи на улице. Прохладный воздух овевал его, делал легким, здоровым, и он, словно запнувшись в своих размышлениях, поспешил в дом.

Катерина, уложив Витьку в его коечку, уже растворила окно и начала раздеваться. Николай тоже забренчал брючным ремнем.

— Хорошо, Витьку теперь не будить утром, — зевнув, пробормотала жена.

— Мне на днях в Мордасов, в райбольницу ехать, — прошептал Николай, — я его, может, с собой возьму, газировки попить…

— Ладно, поглядим…

Катерина легла, взмахнув одеялом, и Николай тоже опустился коленями на перину. Перебирая руками, добрался до подушки, вытянулся, давая распрямиться и погаснуть легкой боли, неприятности в животе, прикрылся краем одеяла и подвинулся. Переждав секунду, он протянул руку и коснулся мягкого и прохладного тела жены.

— Ты… голая, что ли?

— Ну. Такая духота.

Он убрал руку.

— Ты че? — быстро спросила Катерина. — Ты не раздевайся, к утру прохладно будет.

Николай подкашлянул.

— А какие же это легкие работы, я все думаю, — зевнув, ровно проговорила жена. — Ну, весовщик, наверное, не перетруждается. Дядя Степан водокачку включает за сорок рублей. Максим Пленнов на котельной. Этот еще Бабенышев, учетчик… Да все позанято ведь.

Николай лежал, выпростав руку из-под одеяла.

— Там видно будет, — ответил принужденно. — Может, трактор колесный дадут.

— Какой уж тебе — ох-хо-ха! — трактор. Ладно, видать… Ты этой больницей, наверное, до костей провонял.

Катерина завозилась, поворачиваясь на правый бок, и увлекла за собой одеяло.

— Потяни одеялку-то, — попросила.

В раскрытое окно вскоре потек прохладный воздух, чуть посвежевший, но все еще пахнущий зноем. Николай положил раскрытую ладонь на пол, неслышно провел ею, словно проплыл, и вздохнул. Опять, подумал, начнет мерещиться по ночам курево, хотя и забыл он уже вкус папироски. Да что курево! Катеринино незагорелое плечо в сумраке казалось белее пододеяльника…

Поженил их, считается, Пашка Микешин, с которым Николай и в школе, и в училище механизации учился, но близко сошелся только после армии. Вместе в клуб ходили, с месяц форсили в армейском, но Пашка первым переоделся в штатское и первым через полгода женился. А у Николая тогда умерла тетка Матрена, к которой он перешел жить еще школьником. Наследство состояло из денег, сберегаемых от продажи отцовского дома, и кое-какой живности: поросенка, двух десятков кур и кота Васьки, который вскоре, не выдержав испытания холодом и голодом, или сбежал, или сдох где-нибудь под полом, разучившись при тетке и мышей ловить. Шефство над Николаем взяли Пашка и его молодая жена Татьяна.

Богдановского колхоза «Маяк» не стало, когда они еще в армии маршировали. Председателя и кое-кого из специалистов перевели в другие хозяйства, а управляющим отделением совхоза, которым стала Богдановка, назначили бывшего бригадира Подтелкова. Николая вся эта возня как-то мало интересовала, а Пашка радовался:

— Норма-ально, — говорил он, потирая руки, — совхоз теперь и у нас строить начнет, от стариков хоть с Татьяной улыгнем!

А попутно он и Николаевы дела обдумывал.

— Ты же сам себе хозяин, с домом-то. Надо только жену путевую. Федька Бабенышев до сорока может холостяжничать, потому что с мамой живет, а тебе нельзя.

— Пашк, — усмехался Николай, — ты это сам все, или Татьяна тебя тренирует?

— Да при чем тут! О тебе ж забота…

И в уборочную увидели они в открывшейся на отделении столовой повариху, приезжавшую с центрального отделения. Звали повариху Катя Сопелькина. Женихов у нее вроде и без Николая хватало, но Пашка успокоил:

— Ерунда, я с ее братом Васькой на шофера учился, а он ее в Богдановку на вахтовой привозит, — все как надо обделаем!

— А если она мне не нужна? — раззадоривая Пашку, спрашивал Николай (повариха-то ему сразу понравилась, чего там).

— А я тебя на нее не затаскиваю! Она может и сама наплевать на тебя. Но ты смотри: повариха с дипломом — раз. Фигура как… ну, сам видал — два!..

Но сама женитьба на счете «три» не сладилась. Только осенью, на крестинах у Микешиных, когда «обмывали» двойняшек Верку и Варьку, Николай оказался за столом рядом с Катериной. Выпила она тогда с наперсток, но раскраснелась, разыгралась так, что на них стали взглядывать с ухмылками, а Пашка подмигивал обоими глазами. Но Николаю все как-то неловко было за столом, а когда он рискнул наконец чем-нибудь услужить веселой соседке, кто-то громко крикнул: «Ай, да сынок Колюшка!» Катерина расхохоталась, а Николай тут же поднялся и ушел домой.