«Сытый голодного не разумеет», — все повторяла бабка. Дед, выговорившись, молчал. «Я не понимаю, — обратился тогда Николай к мужчине в капроновой шляпе, — почему не дает-то?» Оказалось, деда угораздило когда-то хозяину-председателю совет дать, после чего пришлось идти в Сельхозтехнику и паять там радиаторы. Рассчитавшись с колхозом, дед не раз председателя на смех подымал, ну, тот и не забыл. Николай не поверил было. «Да я тебе говорю!» — горячо воскликнул мужчина в капроновой шляпе. «Сытый голодного не разумеет», — все вздыхала бабка.

Но случай этот ни в чем не разубедил Пашку Микешина.

— Не знаю, что там за люди и какие они советы начальству дают, а тебе прямой резон обратиться.

— Да отступись ты от него, — сказала тогда Катерина. — Пусть ждет, когда ему должность на полотенце поднесут. Про себя я ему сказала: не встряну, хоть ты год будешь сидеть, только на мозги не капай. Проживем.

— Ну, если у вас договоренность, тогда я пошел, — отступился и Пашка. — Но нельзя же таким вятютелем быть, маленький, что ли?

А Николай уже не раз успел заявить Подтелкову, что согласен на любую работу, но заполучить ярлык душегуба с подсказки Бабенышева управляющему не хотелось.

— Жди, — отвечал он Николаю, — ты же не последний кусок доедаешь.

— Я работать хочу, понимаешь? — горячился Николай. — Надоело пугалом быть.

— Да говорил бы прямо, — ехидничал Подтелков. — «Пу-угалом»… Жди, сказано.

Однажды Катерина пришла с дойки, разделась, поругала за какой-то беспорядок, а потом сказала:

— Сходи утром в контору. Максим Пленнов с котельной уходит.

— А кто еще об этом знает? — веря и не веря, спросил Николай.

— Господи, да все, кому надо! Скажи спасибо заведующему, замолвил за тебя слово.

Заведующим Катерина называла теперь Тимку Урюпина.

— А чего это он расстарался?

— Расстараются тебе. Я попросила.

— Ну, и что?

— Подтелков сейчас на ферме был, говорит, знаю, пусть заходит. К директору за приказом поедешь.

Николай помолчал.

— Я тоже, наверное, заявление подам на свинарник, — сказала, расчесывая волосы, Катерина. — Там еще один откормочник будет, заведующий сказал, что примет.

— Завсвинофермой? — машинально, думая о своем, переспросил Николай.

— Зав, зав, — резковато ответила Катерина, и Николай догадался, что опять она про соседа.

«Благодетель-то еще», — подумал недовольно.

Работать на котельной, рассудил Николай, это еще не самое последнее дело. Это и рано вставать, и поздно возвращаться, — все как у людей. Да и зарплата с сотенку будет, а там еще как себя поставишь. Николаю казалось, что уж он-то теперь себя поставит…

Утром Подтелков распорядился коротко:

— Садись, пиши заявление. Прошу, мол, принять оператором котельной на МТФ-два. Курсы подготовки прошел, с техникой безопасности знаком.

— На имя директора писать?

— Да. А я ему дополнительно позвоню. Галя выписку напечатает, привезешь мне. И не забудь к инженеру по технике безопасности зайти, распишешься там в журнале. Ясно? Садись тогда и пиши.

Николай снял шапку, примостился на краю стола и вывел на тетрадном листке: «заивление». Но тут вспомнил замечание жены, и попросил другой листок.

— Ошибся, что ли? Давай вали, кто тебе там ошибки будет считать… Приедешь, Пленнов пусть тебя хоть подучит маленько. Сам попроси.

На центральном отделении Николай пробыл часа три. Директор его долго задерживать не собирался, но вдруг прицепился к заявлению.

— Какие еще «курсы подготовки»? — спросил строго.

— Ну, как поджигать, в смысле… запускать котел, — нашелся Николай. — По манометру смотреть…

— По манометру, — усмехнулся директор. — Ты вообще-то механизатор или кто?

— Я на бульдозере работал, пахал, — стал объяснять Николай, — потом мне желудок отрезали…

— Желудок? — директор свел брови. — Давно?

— Да весной еще.

— Весной… Минутку, — директор выдвинул ящик стола, покопался там, но ничего не нашел. — А фамилия — Акимов? А сколько, интересно, ты пахал?

— Зябь? Да каждый год… лет двенадцать.

— Гектаров по двести выходило?

— До трехсот, — ответил Николай.

— Я говорю, в среднем…

— В среднем, да.

— Ну, хорошо, триста. Пусть даже пятьсот! Но зачем же ты прокурору писал, что десять раз перепахал всю совхозную землю?

— Я? — удивился Николай. — Я не писал…

— Ты бы еще ввернул, что с плугом раза три вокруг Земли объехал — это для государственных органов более убедительно. Писатель… Ты бы прежде подумал, у кого ты просишь и как. Что ты просил?

— Я ничего не просил, — чувствуя, что покраснел, как пацан, сказал Николай.

— Так я что, выдумал? В сентябре, кажется, пересылали мне письмо из прокуратуры, куда-то завалилось…

— Я не писал.

— Ну, не знаю, — директор написал что-то на углу заявления, двинул листок в сторону Николая. — Все, пожалуйста…

В Богдановку Николай возвращался, чувствуя себя оплеванным и пристыженным. Он успел выяснить у шурина, с кем примерно мог спутать его директор, но, понимая, что теперь не вернешься и ничего не докажешь, все время переживал упрек. Пусть директор ошибся, но ведь говорил-то он с ним, запомнил его, Николая Акимова, и теперь будет думать, что он есть кляузник, бездельник и все такое. Это сильно портило в целом удачный, главный для него за все месяцы, прошедшие после операции, день. Да вообще-то их, наверное, совсем не бывает на свете, целиком удачных дней, думал Николай, болтаясь в кузове вахтовой машины, и лучше бы уж никогда не знать и не ждать их.

В котельной его возвращения терпеливо дожидался Максим Пленнов. Когда Николай вошел в темное строеньице, в глаза ему бросились окурки, как подсолнечная шелуха устилавшие пол под ногами.

— Ну, ты даешь! — вместо приветствия произнес Пленнов. — Магарыч принес?

— Да откуда, — Николай смутился.

— Сынок ты, мать твою за ногу! Чего ж я торчу тогда тут?

— Да я поищу, — пробормотал Николай.

— Поищет он, — Пленнов поднялся. — Показать, что ли?

Он привычно задвигался по котельной, словами ничего не объяснял, и Николай боялся упустить что-то, может быть, самое важное. Электромотор, подтекающий топливный нанос от дизеля… Неужели котел сейчас оживет? И котел ожил!

Николай засмеялся.

— Ты чего? — хмуро спросил Пленнов.

— Работает!

Пленнов подошел к электрощиту, ткнул пальцем в красную кнопку, электродвигатель смолк, и гудение в котле стихло.

— Давление подымется, пар в емкость пустишь, воду согреешь дояркам, — сказал Пленнов. — Скворцов подъезжает еще. Видишь колдобины у двери — его работа. Подъезжает вплотную, болото уж сделалось, — он немного отмяк за разговором. — А мне уж невмоготу, — признался. — Кондылять далеко… Чирьи замучили — шею не свернешь…

Пленнов уходил с котельной без сожаления, а Николаю приходилось сдерживать свою радость и нетерпение. Друг друга они не поняли.

С вечера Николай приготовил давно не надеванные ватные штаны, белесые и жесткие после стирки, полушерстяной свитер, в котором форсил когда-то, пиджачок, в карманы которого насовал спичечных коробков про запас. Катерина смотрела на его сборы молча и так же, не говоря ни слова, подсунула старое полотенце с завернутым в него куском мыла. «Правильно», — одобрил про себя Николай и прикинул, что бы еще из посторонних вещей могло пригодиться на новом рабочем месте. И уже в потемках сходил в сарай за старым газовым ключом, который был даже необходим в его пароводяной работе.

— Какой у нас завтра день? — спросил он перед сном жену.

— Среда.

Значит, со среды начиналась самостоятельная жизнь.

— Пленнов говорит, приплачивали ему, — не в силах лежать молча, сказал Николай.

— На ферме всем приплачивают, — равнодушно отозвалась Катерина. — А то кто бы там стал работать?

Николай подумал, что он бы сейчас и на семьдесят рублей пошел, но вслух говорить ничего не стал.