На следующий день Лаптев выписался сам, а Петю попросили: как хочешь, мол, — но больничный выдали. Каверзнев неподвижно лежал, отвернувшись к стене, на своей койке, а Николай старался в палате не бывать. Он караулил своего хирурга, не приходившего в палату уже дня три, и перехватил-таки его возле ординаторской.

— Хорошо, — выслушав его, сказал Левшов, — в среду еще посмотрим тебя, а там и решим, как быть.

В среду, пока оформлялись бумаги, Николай переоделся в свой летний костюм, увязал грязную одежду в тугой тючок и снова явился под дверь кабинета. Отдавая листки, хирург взялся читать наставления, а Николай слушал его и улыбался. Левшов наконец улыбнулся тоже, и Николай схватил его за руку.

Пройдя потом больничным садом, разморенным и тихим, он очутился в городе. От волнения забылось неловкое расставание с однокоечниками, и томительные дни вылеживания в палате для выздоравливающих как бы уплотнились до одного, долгого.

«Все нормально, все путем», — подбодрил себя Николай и пошел по горячему тротуару к прибазарным магазинчикам, желая с толком потратить Катеринину десятку.

Этот город Николай знал давно, правда, бывал в нем редко, но дорогу мог найти без труда. Деревянный одноэтажный центр здесь совсем не застраивался — этого рода перемены происходили в микрорайонах на окраинах. Николай знал, что там и названий улиц нет, а только номера этих микрорайонов. Интересно, до какого нынче дошли? Жилье строилось для нефтяников…

На базаре торговли большой не было, а цены — я те дам! Как ни примеривал Николай свои денежки, а все какие-то жалкие кучки ранних овощей складывались, не говоря уж про невесть где перезимовавшие яблоки. Купив все-таки килограмм вялых огурцов, которые скучная тетя ссыпала ему в подставленную авоську, обнаруженную Николаем в кармане пиджака, он торопливо убрался к магазинам.

В промтоварном с ходу «оторвал» темно-зеленые вельветовые полуботинки на Катеринину примерно ногу, а в канцелярском, куда зашел случайно, — пистолетик и круглый значок «Ну, погоди!» для Витьки. Кроме рубля на дорогу, свободных денег осталось всего-то копеек двадцать, и пора было позаботиться об отъезде.

Оглядев на улице свой багаж, Николай смутился. «Погорелец чертов», — ругнулся он и дальше чувствовал себя несвободно. Ссохшиеся зимние ботинки стучали по асфальту, болтались мятые штанины… Вот какие мы хорошие! «И эта догадалась, лишнюю десятку пожалела», — обиделся Николай, но скоро угомонился. Вряд ли водились теперь в доме лишние десятки.

На автобусной остановке какая-то девчушка, взглянув на него, фыркнула и отвернулась.

«Зафырчишь, — подумал Николай страдальчески, — запищишь, когда перед тобой такое пугало…»

Нужного автобуса долго не было, народу на остановке накопилось порядком, и он уже решил удариться пешком, когда едущих на вокзал пригласил водитель какого-то служебного автобуса.

— А тут теперь автостанцию пустили, — услышал Николай у себя за спиной и обернулся. Усатый дядя объяснял забеспокоившейся соседке, как ей теперь добираться до какого-то Мрясова.

— А мне, к примеру, в Богдановку, — подал он голос, стараясь скрыть собственную растерянность.

— Оттуда же и уедешь, — объяснил дядя. — На «однойку» надо было сажаться…

Ситуация сложилась — хоть выпрыгивай. Но Николай доехал до железнодорожного вокзала и под конец чувствовал себя увереннее заохавшейся совсем соседки. Время еще было, и он решил уехать на попутной хотя бы до своего райцентра Мордасова, надо было только через переезд перебраться и — на шоссе…

Машины проносились мимо, обдавая Николая то въедливыми выхлопами бензина, то душной копотью дизельного топлива. Когда перекрывали переезд, поток машин прерывался, а потом они, конечно, ни на метр не хотели отставать друг от друга. Надо было пройти дальше по дороге, и Николай зашагал туда решительно, но тягучая боль в животе и наступившая тут же слабость укоротили шаг. Кое-как он добрался до сломленного бетонного столба, прислонился к нему, повесил авоську на торчащий арматурный пруток. Дыхания не хватало. Он стащил с себя пиджак, и горячие волны воздуха от проносившихся машин холодили взмокшее тело. В голове ясно тикало на манер какой-то машинки из операционной. «Вот так-то», — повторил Николай, шевеля губами. Куда он теперь? Он в одном только шуме близкой дороги, в мельтешенье колес и кабин терялся и тонул, как слепой котенок.

«У, раскис, сынок чертов», — озлился он на себя и отвернулся от дороги, чтобы не выставлять растерянного лица напоказ проезжающим. Кое-как он совладел с внезапной слабостью, трезвее глянул по сторонам и решил дойти еще до поста ГАИ, где наверняка должны были помочь больному человеку. С собой он взял только авоську, оставив узел у столба на обочине.

А у поста ГАИ никого не оказалось. Николай тяжело опустился на узкую скамеечку и перевел дух. На дорогу он уже смотрел равнодушно. Издали замечая у поста ГАИ человека, водители сбавляли скорость, но, приблизившись и разглядев, что это за человек, с досадой снова поддавали газку. Пора было Николаю признать свой просчет и искать автостанцию. Маленьким, потерянным, совсем никчемным человеком чувствовал он себя. И уже боялся и на автобус-то опоздать. Куда как проще, определеннее и спокойней было ему в больнице, да и во всей прежней богдановской жизни…

Через час с лишним добрался Николай до новой автостанции. Здесь было людно, и уже стояли автобусы. Николай кинулся сначала к кассам, но, увидев возле служебного входа пожилую распорядительную женщину, вдруг повернул к ней.

— Мамаша! — крикнул издали. — Мамаш, я только что из больницы, после операции, резаный сильно…

— Все вы резаные сильно, — нахмурилась было женщина, но, взглянув на Николаеву авоську, на ботинки, подобрела: — Доку́да тебе? Один? Ну, постой тут, куплю…

Еще и билета-то в руках не было, а на прочую толпу Николай взглянул победителем, и словно сил прибавилось в нем. А билет ему, действительно, вынесли.

— Вот уж спасибо-то! — замельтешил он. — Вот уж не знаю…

— Восемь копеек своих доплатила, — сказала женщина.

— А-а… Вот! — Николай сунул ей гривенник. — Сдачи не надо!

Женщина усмехнулась.

— Где резали-то? — спросила, но объяснения не стала выслушивать, махнула рукой. — Иди, скоро отправлять будем богдановский.

Николай поискал глазами свой автобус и передвинулся поближе к краю платформы. Через динамик стали объявлять отправления. Николай подумал, что сейчас встретится с кем-то из своих, и от этого немного стеснило грудь. Может быть, его уже кто-то заметил, смотрит издали… И вдруг совсем рядом из толпы появился натуральный его сосед Тимка Урюпин, свалил себе под ноги тяжелый мешок со спины, потрепал на груди промокшую рубаху. Он смотрел прямо на Николая, но, видно, не узнавал. Николай сам шагнул к нему, протянул руку, и тут объявили их автобус.

На посадке они увидели еще двух теток богдановских и кузнеца Егора Забелина, остальные все — из попутных сел. Расселись неподалеку друг от друга, и на Николая посыпались вопросы.

— Резали-то — больно, небось? — спрашивали тетки, приезжавшие в церковь.

— Противно было кишку глотать, такую, с фонариком. А резали… Я же спал! — улыбаясь, объяснял Николай.

— Мог и не проснуться.

— Мог, наверное.

— А что за кишку ты помянул?

— Научную. Я ее глотаю, а они через нее внутренности разглядывают, фотографируют.

— Город — понятное дело. Хорошо, что угодил сюда.

— Да, удачно, — согласился Николай.

— Работать разрешили?

— Да пока отдохну, а потом, говорят, на легкие работы.

— Кто?

— Ну, врачи говорят…

Попутчики на минуту примолкли.

— Да-а, — протянул Егор Забелин, — тогда, считай, что влип. Врачи тут, а в Богдановке — Подтелков…

Николай был рад, что вырвался наконец, едет домой, а на него стали смотреть так, словно узнали про него что-то нехорошее.

— Кизяк поделали? — спросил он, повернувшись к соседу.