— Машка? — он позвонил домой. — Ах, ты моя хорошая! А бабушка дома?
Внучка лопотала что-то на своем языке, и Борис Павлович терпеливо, то улыбаясь, то смеясь в голос, слушал ее.
— Хорошо, хорошо! Умница! Бабушка или мама… Кто-нибудь есть дома?
— Слухаю, — раздалось в трубке.
Он узнал все, что хотел: ничего за день не случилось, зять еще с дойки не приехал, но они по хозяйству управились, думали, еще один хлестанет под вечер…
— Я в парткоме, — сказал Борис Павлович. — До ужина с докладом посижу… Один. Звоните, если что.
Он переставил телефон на тумбочку позади себя, сгреб ненужные бумаги и сунул туда же. На столе осталось только то, что он собрал для доклада. Он не врал жене, да и какая нужда? Про доклад он то вспоминал, то забывал, но писать его надо было не откладывая. Общее собрание хотя и не скоро, но цеховые пора проводить, и, значит, должна быть готова «рыба», в которой неосвобожденным вожакам ячеек останется только поменять «первичную» на «цеховую» и подставить бригадные цифры.
Борис Павлович достал из кармана книжицу, в которую внес сегодня в общем отделе райкома кусочек «рыбы» из областной ориентировки; этот годился для завершения будущего доклада:
«В деле коренного обновления всех сторон производственной и общественно-политической жизни, ускорения социально-экономического развития первичным парторганизациям принадлежит особая, чрезвычайно ответственная роль. Если мы на полную мощь включим имеющийся потенциал партийного воздействия на перестройку, то коллективное хозяйство значительно прибавит в работе. Именно это необходимо сейчас, когда пошел на завершение юбилейный год, это необходимо будет в с е г д а, потому что перестройка — это п о с т о я н н о е движение вперед с непременным ускорением, это наша неуклонная г е н е р а л ь н а я л и н и я».
Переписывая, Борис Павлович уже адаптировал текст, и его можно было просто подклеить в нужном месте, машинистка к этому привыкла. Он вырвал страничку и приобщил к другим материалам. Сдвинув брови, заглянул в текущую сводку; сколько их поменяется, прежде чем наступит время заполнить пробелы в докладе… Подтвердят ли вписанные цифры уже сформулированные выводы? Борис Павлович на этот счет не сомневался. Он мог бы написать отчетный доклад на год вперед, и эта «рыба» за целый год не потеряла бы свежести…
Борис Павлович бросил ручку и отвернулся от стола. Хватит играть! Он вспомнил, и десять лет сидели в нем как один. И, пожалуй, скрывая мелькнувшую мысль, можно добиться лишь обратного: она будет напоминать о себе каждый день… Борис Павлович закурил «гостевую» сигарету, из тех, что хранил в достаточном ассортименте под рукой. Голова закружилась, захотелось говорить… Он встал и прошелся туда-сюда по кабинету, рассекая облачка дыма.
Десять лет! Как хорошо… Он сел снова за стол, взял пепельницу. Десять лет назад не было этого кабинета. Он думал, его кабинета вообще не будет в новом правлении, тогда еще только заложенном строителями из «дикой» бригады. Он хотел бы остаться в отремонтированном старом правлении, поделив его, на худой конец, с сельсоветом. Но, когда начались отделочные работы, тогдашний председатель Борисов привел его на второй этаж и сказал: «Вот тут буду сидеть я, за той дверью — главный инженер, а вот здесь ты, Борис. Нравится?» И он принял это, как должное, потому что уже расстался с детскими представлениями о том, что у парткома могут быть какие-то особые дела помимо хозяйственных. Хотя дела, конечно, были, но и они решались без отрыва от производства. Даже заседания парткома проводились в кабинете председателя, а стол заседаний, поставленный в парткоме, использовался для хранения газет в развернутом виде.
Зазвонил телефон.
— Слушаю, — сказал Борис Павлович и услышал голос Гончарука, успевшего уже расслабиться.
— Моя говорит, глянь, в правлении свет светится. Солнце взойшло! Ты чего там?
— Доклад.
— Во, самое время.
— Так ведь слышал сам…
— Слышал. Я чего звоню: съезди ты в третью бригаду завтра. Может, Матвеев кукурузой займется. У него убирать полсотни гектаров осталось…
— Машина твоя?
— Да хоть и на моей… А? Когда?.. Слушай, моя говорит, Матвеева в больницу положили. Вот еще… Метелкин какой теперь работник… Черт! А тут запевала нужен.
— Все равно съезжу. Какие расценки обещать?
— Этих не купишь, на подряде заклинились… Ладно, придумаем чего-ничего. Слушай…
«Скажет или не скажет?» — загадал Борис Павлович.
— …ты тогда и в школу зайди, пусть девятый-десятый пока на картошку собирается.
Не сказал. Решил, наверное, что успеется, все равно не завтра. Не сказал и Борис Павлович о своем юбилее.
О принципиальном согласии райкома отпустить Гончарука из колхоза он услышал сегодня, но так как-то, без удивления, без сожаления и зависти. К тому шло. Может и с ним такое случиться, но про себя он знал, что Лопуховку не оставит. Хм, а дочь с удовольствием завладела бы отцовским домом. Зять хоть изредка заговаривает об отдельной квартире, а Светка молчит. Не потому молчит, что с папой-мамой ей хорошо (хотя, конечно, не плохо), а, пожалуй, что ждет освобождения обжитой жилплощади от «устаревшего элемента». «Ты, — говорит, — папух, хоть и немолодой, но еще не старый — самый возраст для выдвижения. Ты же у нас за перестройку?» — «Я за уход на пенсию по собственному желанию», — отшучивался Борис Павлович, но, пожалуй, стоило ему высказать свои соображения более определенно.
А доклад все равно придется писать здесь. Домой он уже давно не брал ни одной бумажки, отключал телефон, если не ждал звонка, дома он должен был отдыхать от ежедневного — вот теперь он имеет право сказать без обиняков — от каждодневного купания во лжи. Так.
Решения последних партийных пленумов, даже съезда он приветствовал привычно, без особых эмоций. Библиотека, ДК, богомаз-оформитель со знанием дела разносили новости по красным уголкам в виде плакатов, стендов, накопительных папок, передвижного политинформатора. Занимаясь пропагандой даже и сверхгениальных идей, трудно еще и как следует осмысливать их, вникать и проникаться. Осмысление начинается с конкретных примеров. И Борис Павлович невольно посмотрел на ящик стола, в котором он хранил все, что можно было достать о Чернобыле… Интересно, нашлась бы в прежние времена, случись такое, шапка, чтобы прикрыть все это от миллионов пар глаз?..
И, грешно сказать, он был даже рад вот этому нынешнему сезону дождей, сковавшему не только их район, но и всю область. На сегодняшнем селекторном первый секретарь обкома впервые назвал обстоятельства чрезвычайными. Но то, что было предложено, потребовано им от чуткой аудитории, мало походило на чрезвычайные меры. И в этом тоже была правда.
Творящееся сегодня с погодой сравнивают с пятьдесят восьмым годом. Борис Павлович помнил этот год. Тогда все же дождались сносной погоды, хотя и не ждали так откровенно, как сегодня. Зерном были забиты клуб и овощехранилище, гаражи и свинарник, в школе оставался свободным только один класс для малышни… Переувлажненное просо засыпали тогда в правление колхоза, оно загорелось в тесноте, и вонючую жижу выплескивали через окна и двери, и долго не могли избавиться от запаха тления, вони распада, разложения, пропитавших некрашеные полы, выползавших и среди зимы из-под пола… Да, но тогда дождались погоды, прицепные комбайны еще что-то успели взять с подсохших полей и нив, а сегодня ждать нечего. Именно так. Мысль показалась Борису Павловичу абсолютно бесспорной. Ведь и Чернобыль не попугал, а вдарил; и по головам тонущих с «Адмирала Нахимова» неотвратимо и не случайно шел сухогруз без огней; и поезда не тормозят в последний момент, а сшибаются насмерть… Телефон, черт бы его побрал…
— Машка говорит, надо дедушке кашки отнести!
Борис Павлович промолчал.
— Па-ап! Ты чего?
— Я слушаю.
— Ты на ужин собираешься?
— Рано еще.
— Тебе рано, а мы с Юркой в кино нынче пойдем!
