— Классная удавочка, — похвалил Жорка Санин галстук, который я ему завязал перед самым выходом из дома. — Эх, кассету забыли! — спохватился он в машине, и было решено после пленума проверить еще, почему холостяки в Мордасове не помирают с голода, а, напротив, имеют боевой цветущий вид…
До начала оставалось минут двадцать, но перед райкомом никто уже не маячил.
— Не хватало только опоздать, — забеспокоился Саня, но мы прибыли вовремя.
— Карманов приехал, — словно желая до смерти напугать нас, сообщил инструктор райкома Дерюгин. — С членами бюро в кабинете первого сидит. А тут велено не шататься.
Мимо нас в женский туалет прошмыгнула заведующая сектором партучета, пытаясь ладошкой загородить испачканное расплывшейся косметикой лицо.
— Чего это она? — удивился я.
— Перед приездом Карманова Глеб Федорович с нами прощался, — скорбным полушепотом произнес Дерюгин и отстранился. — Ладно, показывайте ваши партбилеты и заходите.
Зал заседаний был перенаселен и гудел как улей. От входной двери все «пчелки» казались на одно лицо, в белых-то рубашках с галстучками, но Сане подал знак парторг из «Весны», а мне пришлось искать место в первых рядах, которые вечно занимали с большой неохотой, но не сегодня.
Я не успел освоиться среди случайных соседей, как у двери внезапно появился Гнетов. Чуть замешкавшись и словно подтолкнутый сзади, он быстро поднялся на возвышение. Неловко, породив вульгарный звук, отодвинул крайний стул за столом президиума, хотя предусмотрительно был отставлен центральный. Поднимать голову, устремляя в зал свой обычный укрощающий взгляд, он не спешил, и под умолкающий сам по себе говор и бумажный шелест в зал заседаний вошли и заняли первый ряд члены бюро и высокие гости. На них мало кто обратил внимание.
Не поднимая головы, Гнетов отделил от пачки бумаг листок с отпечатанным порядком ведения пленума, и все увидели, как дрожат его руки. Всякий шум в зале как отрезало.
— Т-товарищи, — с запинкой произнес Гнетов первое слово, и по интонации это слово было прощальным.
Не случись этого досадного недоразумения, словно говорило оно, я бы просто в очередной раз, может быть, двадцать пятый, открыл пленум районного комитета партии, но вы подвели меня, дорогие т-товарищи, подвели под монастырь, и я открываю очередной пленум райкома партии в последний раз…
— Вести пленум, — сказал Гнетов, — предлагаю поручить членам бюро и первому секретарю обкома партии товарищу Карманову Константину Феоктистовичу…
Члены райкома, сидящие в разных концах зала, бесшумно поднимали руки для голосования, и та часть порядка ведения пленума, которая предназначалась Гнетову, быстро закончилась. Положив листок на стол, Глеб Федорович смотрел на поднимавшихся ему навстречу членов рабочего президиума. Казалось, он смотрит сразу на всех, но видел, похоже, одного Карманова, потому что, когда тот угнездился в середине стола, машинально присел и сам. Но лежащие на столе бумаги, видно, возвратили его к действительности, он проворно собрал их и протянул через полстола Рыженкову так, что разделявшим их членам бюро пришлось принять срочные меры: двое откинулись на спинки стульев, а наш Великов, пригибаясь, почти лег на стол.
Признаться, действие захватило меня. И гробовая тишина стояла в заполненном зале. Рассохшиеся стулья в президиуме скрипели виновато и сдержанно.
— Товарищи! — выкрикнул Рыженков. — Пленум считаем продолженным. На повестке дня два вопроса. Первый: постановление бюро областного комитета партии о работе нашего райкома по руководству сельским хозяйством и задачи по его выполнению. Второй — организационный. Есть предложение второй вопрос рассмотреть первым. Нет возражений? Слово предоставляется члену Центрального Комитета нашей партии, Герою Социалистического Труда, первому секретарю областного комитета КПСС товарищу Карманову Константину Феоктистовичу.
Произнесено это было так, что следовало ударить в ладоши, и Карманов с явным неудовольствием покосился на отрапортовавшего Рыженкова, прежде чем подняться с места. В эту короткую паузу я с любопытством посмотрел в первый ряд, где оставались сидеть три человека. «Кто?» — этот вопрос принадлежал не мне одному, но надо было прислушаться к негромкой речи Карманова.
— …Глеб Федорович обратился в секретариат обкома с соответствующим заявлением, — говорил тот, — и мы решили просьбу удовлетворить…
— Товарищи! — посланцем Воланда выскочил Рыженков. — Есть предложение вывести товарища Гнетова из состава райкома и бюро. Другие предложения будут? Я голосую…
— По состоянию здоровья, что ль, сказали? — прошептал мой сосед справа, держа над головой партийный билет.
— Кто против? Воздержался? Принято единогласно, — отчеканивал Рыженков. — Слово предоставляется… Константину Феоктистовичу…
Звук отодвигаемого стула нарушил бойкое течение процесса. Гнетов, словно ужавшийся и покрасневший от натуги, громко протопал вниз по трем ступенькам, ведущим в зал, и мне его не стало видно: тесно сидящие во втором ряду загораживали крайнее, возле самой двери, кресло. Вновь поднявшийся с места Карманов посмотрел туда с осуждающим неудовольствием; ему еще предстояло подробно объяснить причины падения авторитета Гнетова, а пока он выступил с новым предложением.
— Секретариат обкома партии, — с расстановкой произнес Карманов, — рекомендует вам на пост первого секретаря райкома товарища Глотова…
— Как? — вдруг прозвучало где-то сзади справа, и словно порыв ветра пронесся по залу: все смотрели на вскочившего Саню Шорохова, маячившего за ним парторга из «Прогресса», и не все заметили лысого здоровячка в другом конце зала, чья обманутая физиономия была особенно выразительной.
— Тихо, товарищи! — выскочил Рыженков.
— Кандидатура Глотова Бориса Борисовича всесторонне рассмотрена нами, — внешне невозмутимо продолжил Карманов. — Товарищ хорошо знает ваш район, и, надеюсь, многие из сидящих в зале не успели забыть его…
Я покосился назад, но Сани не было видно. Теперь звучащие в зале слова и в меня влезали с трудом, им сопротивлялся неосознанный, порожденный беспомощным выкриком протест. «Значит, конька на меринка», — мелькнуло в голове, или это сначала пробормотал кто-то рядом со мной. Тишина в зале была нарушена, она вибрировала и гнулась, и «пчелки» уже не походили одна на другую. Мельком взглядывая по сторонам, я замечал лица, посылавшие немой привет, миллион алых роз в улыбке крепенькому мужичку, поднявшемуся в первом ряду и окаменело застывшему в полуобороте к залу.
— Нет вопросов! Знаем! Наш человек! — вдруг раздалось с мест, но, оказывается, это не было нарушением порядка.
Рыженков выносил вопрос об избрании Глотова членом райкома и бюро на голосование, и мой сосед справа уже держал наизготовку партийный билет.
Против ни одного голоса не было, воздержались шестеро. Помню заблестевшие глаза нашего Великова, словно изо всех сил старавшегося сфотографировать эту шестерку. Глотов уже поднимался в президиум, но вдруг вернулся и пожал руку Глебу Федоровичу. Не зная Глотова, я не мог откровенно огорчаться или радоваться, реальностью были только две созвучные фамилии. Но когда он продолжил восхождение, меня захватила мысль о том, что вот сейчас улетучиваются последние песчинки той минуты, когда еще что-то можно было исправить, но мы просто не успели, помешал этот хромой бес Рыженков, гипнотическое затмение мыслей, воли; торжествовала не воля большинства, возносившая Глотова в президиум, к ручке Карманова, а произвол. Но, очнувшись, я не сразу увидел в президиуме Рыженкова. Разве этот плюгавый малый — он?
Чуть склонив голову к плечу, Глотов благодарил за доверие, заверял, что при поддержке райкома станет первым ратовать за перестройку всех дел в районе, не забыл сказать слова признательности и Глебу Федоровичу, под руководством которого начинал работу в районе.
И ко мне стало возвращаться обыкновенное любопытство. Слово для информации по первому вопросу повестки дня было предоставлено опять же Карманову, и он занял собой довольно громоздкую трибуну.