Голова у Николая была ясной, и только щипало, как от едкого дыма, глаза. «Ничего, — подумал, — разгуляюсь». Выпив немного молока, он оделся и поспешил на ферму.

До света оставалось еще часа три, но погода уже переменилась. Смачно, по-зимнему скрипел снежок под ногами, спокойный, осушенный морозцем, воздух сам собой вливался в легкие, и пахло настоящей зимой.

И ясными, отчетливыми в темной глубине были звезды. Вверх Николай взглянул как бы невзначай и вдруг остановился с запрокинутой головой. Кажется, с самого своего ребячества не заглядывал он так высоко, не смотрел в ночное небо так долго, до оранжевых кругов в глазах.

И вспомнилось, как однажды ни с того ни с сего вытащил отец его, сонного первоклассника, в темный двор и, держа на руках, велел задрать голову. «Вверх гляди, выше! — поторопил громким шепотом. — Видишь, звездочка летит, вроде как кувыркается? Видишь? Это спутник наш!» С перепугу Николай увидел одну за другой две звездочки, которые и летели, и кувыркались, но были они в другой стороне неба. «Ну, видишь, видишь? — горячился отец. — Да проснись ты! Э-эх… Улетел уже». Мать ждала их, сидя под зажженной керосиновой лампой, и ничего не спросила. «Какой-то, мать, сынок у нас не такой», — колюче усмехнулся отец, отпуская его…

Скрип близких шагов вспугнул Николая; не оборачиваясь, он зашагал к ферме.

— Э! Николай, что ли? — услышал он за спиной. — Погоди.

Его нагнал Тимка Урюпин.

— Здорово, — он первым протянул руку. — Никак не догонишь тебя…

— Да уже пять, наверное?

— Да, пять, — Урюпин шел теперь рядом, засунув руки в карманы полушубка. — Нынче к новой родне ехать, так хоть отметиться с утра пораньше на свинарнике…

«Разговорчивый стал», — заметил Николай. Да вообще-то и не был Тимка каким-то уж совсем беспросветным буканом. Ну, разве что после побега первой жены-учительницы надутым стал ходить. Так ведь тоже — на людей не надеялся, сообразил Николай.

— Ты уж не держи зла, сосед, — виновато сказал Урюпин.

— Да я сам хорош, — отозвался Николай. — На свет бы не глядел…

Легко, само собой сказалось, и никакой неловкости особой он не чувствовал. Досаду — да.

— Ну, не своровали ведь мы с тобой, — проговорил Урюпин, прежде чем свернуть на дорожку к свинарнику.

«Не своровали», — повторил Николай. Да, сосед, не своровали, если не считать доброй сотни сенных тюков на два двора!

Какой-то уж больно услужливой стала его память. Звездочки увидал? Так на тебе, подставляй карман…

Работал Николай в это утро механически. Без прикидок и копошения запустил котел, взял лом и стал отдалбливать мерзлые кочки, ногой сгребая крошево в глубокие колеи перед дверью. Вроде как элементарный непорядок ликвидировал, а подоспевшие за кипятком доярки похвалили его.

— А то ведь, Коль, идешь и думаешь, как бы ногу не сломать.

— Какой, бабы, водогрейщик у нас заботливый отыскался!

— Еще бы вот кто догадался лампочку перед котельной повесить…

— Мало их круглыми сутками на ферме горит, — подал голос Николай.

— А ты выключай! А когда надо — пусть светит.

Это было справедливо, и Николай смущенно улыбнулся.

— Гляди, бабы, расцвел никак?

И очень хотелось Николаю, чтобы не понесли потом эти язычки другую песенку про него.

В этот день он заглушил котел по солнышку, заглянувшему в распахнутую дверь котельной. Лампочка под прокопченным потолком померкла, и он совсем выключил ее. Прислонившись к косяку, дожидался, когда вернется с молокоприемного пункта Скворцов. Стоял, разглядывал ближний загон, по которому бродили тощие телята с заскорлупевшими от насохшей и намерзшей навозной жижи боками. Думал, что невесело им живется с такими «мастерами откорма», как Воронин, норовившими каждый попавший в руки мешок концентратов сплавить доброхотам за «горючее». С отвращением вспомнил и первый свой день в котельной, и недавний «праздник» скотников, добывших за целых два мешка дробленки флакон одеколона. Матерились, разливая фурик на двоих, а потом подобрели и были даже довольны собой, своей добычливостью… Правильно Катерина говорит, поваживать их нечего.

Подъехавший наконец Скворцов проворно открыл люки на молоковозе, начал торопливо полоскать емкости из поданного Николаем шланга.

— Ты бы хоть воду сливал где-нибудь в сторонке, — сказал Николай.

— Ага, — не вникнув в услышанное, живо согласился Скворцов.

— И надо бы сказать, чтобы щебенки сюда привезли. Я скажу при случае, а ты тоже давай добивайся.

— Ага, — кивнул Скворцов, перетаскивая шланг из отсека в отсек. — Открой, будь другом, слив.

— Так ты что сейчас сказал? — удивился Николай.

— Кто, я? — Скворцов взглянул на него. — Я к теще тороплюсь, поросенка надо заколоть…

Николай не стал с ним больше разговаривать, но кое-что решил про себя. «Будь добр, Скворешников», — вспомнил он слова Максима Пленнова. Нет, с этим Скворешниковым, похоже, говорить надо меньше…

Молоковоз отъехал, оставив после себя исходящую паром лужину, и утреннюю смену можно было считать законченной. Николай замкнул притихшую, словно оглохшую, котельную и пошел домой. Катерина, отдыхавшая это воскресенье перед выходом на свинарник, теперь уже, наверное, и скотину убрала, но он все равно поторапливался. Не терпелось посмотреть на нее, на Витьку, а там, может быть, и от воспоминаний о вчерашнем отделаться. Они держали его все время настороже, но лучше бы их не было вовсе.

Дорогой появилась еще одна непривычная мыслишка. Николай сначала удивился ей, а потом именно она подстегивала его, он даже с Федькой Бабенышевым, шагавшим откуда-то по задам, не стал разговаривать.

— Смотри ты, как заделовился! — крикнул учетчик издали.

— Ничего, — ответил ему Николай и махнул рукой.

На своем дворе он тоже не задержался и прямо влетел в сени. Глянув под ноги, все-таки вернулся и обмел чесанки чилижным веником, оскреб подошвы.

— Ка-ать, — позвал, войдя в дом.

— Ты чего? — с громким шепотом выглянула из-за печи Катерина. — Витька спит еще.

— А ты че делаешь? — прошептал и Николай.

— Оладики вам пеку.

— Кать, а где теткин сундук, не знаешь?

— Здрасьте! Да в сенцах.

Николай нетерпеливо переступил с ноги на ногу.

— Кать, давай его занесем, пока Витька спит.

— Это еще зачем?

Тут горнешная дверь скрипнула, и Катерина улыбнулась.

— Вот как он спит у нас!

Выглянул Витька, и Николай подмигнул ему. Сейчас он прямо исходил нетерпением.

— Ну, Ка-ать! Надо. Потом опять на место поставим.

— Вот еще одно дитятко навязалось, — усмехнулась Катерина. — Ну, давай занесем, я сама все никак не доберусь до него…

И не такой уж он был тяжелый, сундук тетки Матрены. Поставили они его возле окна, неподалеку от стола.

— Пусть согреется, — сказал Николай.

Они потом закусывали, похваливали оладьи из новой муки и, неизвестно, кто чаще, Николай или Витька, поглядывали на сундук, железные уголки которого вспотели в тепле. Потом они едва дождались, когда Катерина уберет наконец со стола.

Николай отер сундук тряпкой и открыл крышку. И странный запах почувствовали все трое: пахло словно недавно стиранным бельем (ну, это понятно — с холода сундук-то), слащавыми просвирками (Николай вспомнил их запах только сейчас), тонкими восковыми свечками…

— Так это же… — Николай с удивлением указал на лежащие сверху вещи.

— Ой, — засмеялась Катерина и вынула из сундука маленькую охапку разноцветного белья. — Это, сынок, ползунки твои, пеленочки… Видишь, какой чистоплотный да бережливый был маленький-то! А я все гадала, куда это твое обмундирование засунула… Коль, ты глянь! — Катерина вытащила свое белое платье, которое раз только и надевала, на их малолюдную и тихую свадьбу. — Тут вот пятно должно быть… Ну, точно! Помнишь, Пашка чего отчебучил?

И Николай, раздосадованный было, что не те вещи оказались в теткином сундуке, засмеялся вместе с женой.

— А все равно весело было, — сказала Катерина.