Она улыбнулась, вместо того, чтобы ответить на мой вопрос. Дороги туда ремонтировали, и мы последовали на аппарель, опустившую нас на верхний ярус «подземки», где разрешалось ходить всем: и людям, и гоминидам, и гомункулам.
Мне не нравилось все это: я никогда не уезжал на расстояние более двадцати минут езды от дома. Вокруг нас толпилось много гоминидов, которые хоть и были людьми, давно изменились, чтобы приспособиться к условиям жизни тех планет, которые стали их домом. Гомункулы же казались нам, людям, особенно омерзительными, хотя среди них часто встречались и очень красивые; превращенные из животных в людей, они, как и машины, работали там, где не согласился бы работать ни один человек. Ходили слухи, что некоторые из них были созданы из настоящих людей, но мне не хотелось вникать в это, просто у меня не было ни малейшего желания видеть себя и Вирджинию в их обществе.
Она держала меня за руку. Когда мы опустились туда, где было полным-полно этих существ, я высвободил свою руку и обнял ее за плечи, прижимая к себе. Было светло, даже светлее, чем днем, но отовсюду веяло опасностью, а может, мне это казалось из-за ужасных существ, окружавших нас. В этот момент я не мог расстаться со своей вновь обретенной любовью, мне казалось, что вернувшись в свою квартиру, я потеряю ее навсегда. Новая жизнь имела привкус опасности.
На самом же деле все вокруг было вполне обыденным: множество машин — в облике человека и просто машин — а также совсем не опасные, державшиеся поодаль от нас гоминиды и гомункулы, внешне совсем не отличавшиеся от людей. Очень красивая девушка бросила на меня дерзкий, умный, провоцирующий взгляд, который мне совсем не понравился. Она флиртовала со мной совершенно открыто. Я подозревал, что раньше она была собачонкой. Среди гомункулов есть такие, которые претендуют на всякого рода человеческие свободы. У них даже есть свой философ (бывшая собака), который разработал концепцию, заключающуюся в том, что собаки — самые древние существа, живущие бок о бок с людьми, и поэтому обязательно должны иметь право на особые привилегии. Когда я услышал это, мне стало ужасно смешно: я представил себе собаку, которая приняла облик Сократа. Здесь же, на верхнем ярусе «подземки», мне уже не было смешно. Что, если вот такая бывшая собака начнет здесь вести себя вызывающе? Убить ее? Но тогда — неприятности с законом, встреча с субкомиссаром Содействия.
Вирджиния же ничего не замечала. Она забросала меня вопросами о верхнем ярусе «подземки». Я был здесь раньше только один раз в весьма юном возрасте и мало что помнил, но как лестно было слышать ее изумленные возгласы!
И тут что-то произошло.
Сначала я подумал, что это человек, облик которого изменила игра светотени в «подземке», но когда он подошел ближе, понял, что это не так. Плечи у него были шириной в пять футов, лоб изуродован красными шрамами, на месте которых когда-то торчали рога. Это был гомункул, происходивший от одного из видов крупного рогатого скота. Честно говоря, я никогда не думал, что превращенное существо можно оставлять в таком виде.
Мало того, он был явно пьян.
Когда он подошел совсем близко, я поймал его мысль: «Это не люди, не гоминиды, и не мы. Что же это такое? Их язык действует мне на нервы». Он раньше никогда не воспринимал французскую речь.
Ситуация прескверная. Все гомункулы умеют говорить, но телепатируют только немногие — в основном те, кто занят на особых работах, там, где сигналы нужно передавать телепатически.
Вирджиния прижалась ко мне.
Я начал думать на общечеловеческом языке: «Мы настоящие люди. Пропусти нас».
В ответ раздалось рычание. Не знаю, где он пил и что, но моего сигнала он не принял. Я почувствовал, как на него накатывается паника, беспомощность, страх. А потом он пошел на нас, как будто хотел раздавить.
Я сфокусировался на мысли, приказывающей ему остановиться. Это не сработало.
Охваченный ужасом, я вдруг понял, что думаю на французском. Вирджиния закричала. Он уже был совсем рядом, но в последний момент свернул в сторону и, словно слепой, прошел мимо, наполняя все вокруг своим ужасным ревом.
Все еще прижимая к себе Вирджинию, я обернулся, чтобы понять, почему этот бык-гомункул оставил нас в покое. То, что я увидел, поразило меня: наши фигуры отбрасывали тени, причем моя была черно-красной, а Вирджинии — золотой, обе очень четкие — точная копия нас самих. На них он и пошел.
Я в смятении огляделся. Ведь нам говорили, что теперь нас никто не будет защищать и оберегать. У стены стояла девушка. Я чуть не принял ее за статую. Она заговорила:
— Ближе не подходите. Я кошка. Обмануть его было легко. Но лучше возвращайтесь наверх.
— Спасибо, — сказал я. — Как вас зовут?
— Какое это имеет значение? Я не человек.
Задетый ее словами, я настаивал:
— Я только хотел поблагодарить вас.
Она была очень красивой и яркой, как пламя. Кожа ее была гладкая, цвета сливок, а волосы красивей, чем у самой прекрасной женщины, — рыже-золотые, как у персидской кошки.
— Меня зовут К’Мелла, — сказала она. — Я работаю в Космопорту.
Это поразило и меня, и Вирджинию. Люди-кошки были ниже нас, и их следовало избегать, но Космопорт был чем-то большим в нашем понимании, и о нем уважительно говорили все. Кем же работала там К’Мелла?
Она улыбнулась, и ее улыбка предназначалась скорее мне, чем Вирджинии. В ней сосредоточилась чувственность всего мира. Но я знал, что К’Мелла не пыталась соблазнить меня: весь ее вид и все поведение говорили об этом. Может, она просто не умела иначе улыбаться.
— Однако сейчас не до этикета, — сказала она. — Лучше быстрее поднимайтесь. Я слышу, что он возвращается.
Я оглянулся: пьяного быка-гомункула не было видно.
— Быстрее, — настаивала К’Мелла. — Это ступеньки для экстренных случаев, вы очень скоро окажетесь наверху. Я задержу его. А вы говорили по-французски?
— Да. Но как вы…?
— Быстрее! Извините, что я спросила. Поторопитесь!
Я вошел в маленькую дверь, за которой спиралью извивалась вверх лестница. Конечно, было ниже нашего достоинства пользоваться ею, но К’Мелла настаивала, и ничего не оставалось делать. Я кивнул ей на прощание и потащил за собой Вирджинию.
Наверху мы остановились.
— Боже, это был кошмар, — проговорила Вирджиния.
— Но теперь мы в безопасности.
— Нет, это не безопасность. Это гадость и мерзость. То, что мы разговаривали с ней!
Она почувствовала, что я не хочу отвечать, и добавила:
— Самое печальное то, что ты увидишься с ней снова.
— Что? Откуда ты это взяла?
— Не знаю. Я чувствую. А интуиция у меня хорошая, очень хорошая. Ведь я ходила к Абба-динго.
— Я спрашивал тебя, дорогая, что там произошло с тобой.
Но она только покачала головой и пошла вперед. Мне ничего не оставалось, как последовать за ней, хоть я и чувствовал себя слегка раздраженным. Я спросил еще раз, более настойчиво:
— Что же там произошло?
С чувством оскорбленного женского достоинства Вирджиния ответила:
— Ничего, ничего. Мы долго поднимались туда. Тетя настояла на том, чтобы я пошла с ней. Но оказалось, что машина в этот день не предсказывает. Нам пришлось брать разрешение, чтобы спуститься вниз, в шахту, и вернуться по «подземке». День пропал зря.
Вирджиния говорила так, как будто обращалась не ко мне, а к кому-то впереди себя, как будто воспоминания ее об этом дне были не из приятных. Потом она посмотрела на меня: карие глаза пытались заглянуть в мою душу. (Душа! Это слово есть во французском, но ничего подобного нет в современном общечеловеческом языке). Она вдруг встрепенулась и попросила меня:
— Давай не будем сегодня грустить. Давай с радостью принимать все новое, Поль. Давай вести себя по-французски, раз уж мы французы.
— Пошли в кафе. Нам нужно кафе. И я даже знаю, где есть то, что нам нужно.
— Где же?
— Двумя ярусами выше. Где разрешают находиться машинам, а гомункулам — заглядывать в окна. Мысль о том, что за нами в окна будут подглядывать гомункулы, была для меня просто забавной, хотя раньше я даже не вспомнил бы об этих существах, как будто это столы или стулья. Прежде я вообще с гомункулами не встречался, хоть и знал, что они люди, созданы из животных, но выглядят, как люди и умеют говорить. И только сейчас я задумался над тем, что они могут быть и уродливыми, и красивыми, и оригинальными. Даже более чем оригинальными: романтичными. Наверное, сейчас Вирджиния думала о том же, потому что сказала:
