«Дура ты, дура! — с горькой усмешкой подумала она. — Ты боялась, что он позовет тебя. Ты этого боялась и очень хотела. Может быть, больше всего хотела. Получила по носу? Вот и ходи с гулей».

Она поднялась, не заметив, что выронила письмо, и пошла в кухню. Согрела чай, но пить не стала: почему-то расхотелось. В душе было пусто и тихо, как бывает в природе после яростной метели.

Что с нею было вчера и ночью? Что за блажь? Что за мысли? Петр напомнил о себе, как сделал бы любой порядочный человек. Он не искал утешительных слов. Зачем ему это? Он поступил, как всегда, очень разумно. Мол, не забыл о тебе, напоминаю, но пиши сама, если тебе это надо. А если не очень хочется, то и промолчи. Меня это вполне устроит.

Ах, какие мы дипломаты! Какие мы умницы!

Елене стало грустно, как бывало в детстве, когда не сбывались ее надежды, рушились планы. Стало неуютно в доме, и она собралась на улицу. Ехала в автобусе, потом бродила по городу. Ощущение пустоты в душе только усиливалось. И тогда она пошла в кино.

Народу в зале было мало. Шел какой-то американский боевик, кто-то стрелял, сталкивались машины, горели здания, вопили люди с искаженными лицами.

Что это? Зачем это ей?

Вышла из зала и остановилась. Что же случилось? Откуда это неодолимое желание расплакаться? Выплакать все накипевшие за долгие месяцы слезы! Но кто поймет, отчего она плачет?

Властно потянуло домой. Она почти бежала к автобусной остановке, ехала, мысленно погоняя автобус, который стоял, казалось, бесконечно долго и тащился мучительно медленно.

Дома села за письменный стол, вырвала из тетрадки лист и стала писать. Торопливо, то и дело сбиваясь, она писала о том, что испытывала с тех пор, как погиб Валерий, как страшно ей было жить, как проснулась она душой, как часто к ней приходит Ира и кто такой Зотов. Писала обо всем, что было в ее жизни, с единственным желанием, чтобы кто-то помог ей разобраться и подсказать, как быть. Она изливала на бумагу свои чувства с той детской доверчивостью, с какой делала это когда-то в разговорах с Петром.

Уже был вечер, когда она закончила.

Она смертельно устала. Страшно хотелось есть.

Написала обо всем, кроме одного момента. Не призналась, почему поехала в Ярославль и почему вышла за Валерия. Она еще себе опасалась признаться, что Валерий был тоже прибежищем. Еще неизвестно, как бы все сложилось, если бы не та трехмесячная разлука после первого знакомства. Она тогда убедила себя что может полюбить другого, и обрадовалась этому, как спасению.

Важно было и то, что Валерий многими своими чертами напоминал Петра. Был так же спокоен, уверен, терпелив и понятлив.

Пока не эта трагическая отставка, которая сломала его.

Елена чувствовала, что не отправит письмо, если будет медлить. Тут же собралась на почту, причем прихватила внушительных размеров бутерброд и жадно откусывала от него по дороге.

«Вот бы видел Петр, — думала про себя. — Идет этакая цаца и жует. Ну просто идеал женщины!»

Когда оформила заказное письмо и вышла на крыльцо почты, сделалось вдруг легко. Вспомнила давний случай и рассмеялась.

— Чего только в жизни не бывало! — произнесла она вслух и опасливо оглянулась: еще примут за сумасшедшую.

А случай был такой.

Елена раскапризничалась. Она и тогда была упряма: уж если чего захочет — обязательно добьется. А совсем же девчонка, во второй класс пошла. Кажется, просилась с отцом на рыбалку. Мужики иногда собирались ватагой и уезжали неводить на дальние пески. Кто же ее отпустил бы на месяц? Да и зачем отцу такая обуза? Не отдыхать ехал.

— Значит, не берешь? — сказала маленькая упрямица. — Ладно, буду стоять под дождем, пока не умру.

Мать и тетки стали уговаривать, а девчонка уперлась и ни в какую.

Все пошли в избу, а они остались — Елена и Петр.

— Ты-то чего мокнешь? — спросила Елена.

— Тоже хочу умереть.

— Ну да! Тебе-то зачем?

— Не скажу.

— Нет, скажи! Ну, пожалуйста. Когда говорят «пожалуйста», нельзя отказывать.

— Хорошо, скажу. Когда ты умрешь, то на памятнике напишут: «Здесь похоронена девчонка, которая умерла из-за своего каприза».

— А о тебе что напишут?

— Обо мне напишут так: «Тут покоится человек, который умер ради товарища». И все, кто прочитает, подумают, какая плохая была девочка и какой хороший был у нас товарищ. Впрочем, ты можешь меня спасти от верной смерти.

Она сообразила, что к чему, забыла свой каприз и взяла Петра за руку:

— Идем. Я тебя спасу.

— Век буду обязан.

Тогда Елене казалось, что она и впрямь спасла друга: тот ни за что ни ушел бы из-под дождя…

Елена пришла домой, забралась в постель и мигом уснула, словно после тяжелой работы. Ей снилась величаво текущая вдаль река. Елена стояла на берегу. И рядом была лодка. Она раздумывала, садиться в лодку или нет. Кажется, села, но тут же все размылось…

Жизнь текла ровно, как та приснившаяся река. Елена ждала письма от Петра. Знала, что он непременно напишет, но с нынешней почтой письмо может идти и месяц.

Ира с каждым приходом все активнее настаивала на том, чтобы она поскорее приняла решение.

— Это шанс, подруга, еще какой шанс, — говорила нравоучительно. — Смотри не упусти.

— Я думаю, — с улыбкой отбивалась Елена.

Несколько раз приходил Зотов. Однажды попытался всучить подарок — янтарное ожерелье, но Елена так на него посмотрела, что он стушевался и вернулся к испытанным розам.

Разговоры у них были разные, по большей части отвлеченные. Зотов был неглупым человеком и прекрасно понимал, что торопить события ему не резон: даже малейшее нечто большее, чем дружба Елена принимала в штыки.

— Ну, как он? — спрашивала Ира.

— Что как?

— Объяснился или все мямлит?

— Я не позволила бы ему.

— Не понимаю! Честное слово! Что ты ломаешься? Замуж не хочешь? Это бабке своей рассказывай, может, она и поверит. Да смотри, какая ты налитая: иголкой ткни, — кровь фонтаном брызнет. Уж я в женщинах разбираюсь.

— Ты у меня во всем разбираешься, но будь, пожалуйста, осторожнее на поворотах.

— Ух, какая недотрога! С ней и пошутить нельзя. Вот ты меня послушай. Ничего, гляжу, у вас не получится без меня. Значит, так. Я договариваюсь с Митей, и он приглашает тебя к себе. Со мной, конечно. Винца выпьем, музычку послушаем, видик посмотрим.

— Потом ты смоешься…

— За кого ты меня принимаешь? И что за жаргон — смоешься! У кого научилась? У этого твоего питерского?

Елена опешила:

— Какого питерского?

— Сама знаешь, какого. Гляжу — в ящике письмо, прихватила.

И она протянула конверт. Елена с письмом отошла к столу. Ира подкралась, заглянула ей в лицо.

— Ты чего так разволновалась, подруга? Кто это пишет?

— Дядя… по матери, — сказала Елена первое, что пришло в голову.

— «…самых честных правил»? — испытующе разглядывала Ира подругу.

— Собственно, тебе-то что до этого?

— Хочу устроить твою судьбу.

— Я тебя просила?

— Вот еще! Буду я ждать, когда ты попросишь! Словом так: или сейчас же дай мне прочесть это письмо, или принимай мое последнее условие.

— Какое еще условие? — устало опустилась в кресло Елена.

— Идем с тобой к Зотову, ну, вроде как на новоселье, — начала Ира. — Посидим, выпьем…

— Это я уже слышала.

— Потом я говорю. Встаю вот так и говорю: «Хватит молчанки! Елена, Дмитрий мечтает на тебе жениться. Дмитрий, Елена рада выйти за тебя замуж».

— Ира, — остановила подругу Елена негромким, но властным голосом, — это уж ни в какие ворота не лезет. Не прошло года, как погиб Валерий… Я еще не примирилась с его смертью… У меня такое чувство, что он слышит наш разговор, что он где-то рядом. — Елена порывисто поднялась. — Не смей больше заводить об этом разговор, иначе мы поссоримся, — закончила она, отошла к окну и стала к Ире спиной.

— Прости, — притихла Ира, почуяв, что переборщила. — Я хотела, как лучше…