Валерий пришел на кухню сам, без ее зова. Сел за стол, сказав буднично:
— Доброе утро!
Елена ответила, положила ему яичницу с ветчиной и сама села напротив.
— Я решил, — сказал он, спокойно глядя ей в глаза.
Она молча ждала.
— Едем.
Елена улыбнулась. И зря: его лицо сделалось строже и отчужденнее.
— Только не думай, что поддался на твои уговоры, — сказал он жестко. — Я не хочу оставаться в этом городе. Лучше уж пропадать на реке, бродить в тайге.
— Хорошо, — деловито кивнула Елена, хотя в душе ликовала, как глупая девчонка.
Ели молча. Поставив перед мужем стакан чая, Елена с той же деловитостью сказала:
— Остались считанные учебные дни. Куплю билеты заранее. На какое число?
— С завтрашнего дня я безработный, мне все равно.
— Тогда на первый же день каникул.
Валерий сосредоточенно пил чай, избегая встречаться с нею глазами. Чувствовалось, что он размышляет о своем невеселом положении.
— Хочу тебе кое-что поручить, — решила Елена отвлечь мужа.
Он молча уставился на нее.
— Купи отцу какой-нибудь подарок. Ты мужчина, тебе легче придумать — что.
— Похожу по магазинам.
— Что-нибудь такое… Впрочем, он всему будет рад. Вещей возьмем немного, только чемодан. Я соберу.
— Свое сам соберу.
— Отлично.
Она чуть не расхохоталась. И видимо, это отразилось в ее глазах, потому что на его лице возникло недоумение. А ей вдруг представилось, что она дрессировщица и находится в одной клетке со львом. Малейшая ошибка — и лев набросится в ярости. Он еще совсем не приручен. И сколько надо потратить сил, чтобы дикий лохматый зверь, такой любимый, проникся к тебе доверием.
Почему-то пришло сожаление, что они по обоюдному согласию до сих пор не обзавелись детьми. Валерий не хотел: «Ты видишь, что творится в армии? А каково это с малышами оказаться, скажем, без крыши над головой?» В этом он весь — такое вот серьезное отношение к жизни.
— Мне пора бежать, — сказала Елена, поднимаясь.
Хотела убрать за собой. И вдруг он остановил:
— Я уберу.
Уж сколько ласковых слов слышала от него за пять лет замужества, а тут чуть не расплакалась — таким дорогим показалось это скупое «Я уберу», за которым стояла обычная забота.
«Совсем психованная стала, — думала она, собираясь. — А как же другие живут? Чуть возникли трения в семье, и ты уже сама не своя. Неужели так любишь своего Углова?»
— Я пошла, — бросила с порога.
Валерий не ответил. Прежде всегда провожал. Стоит на крыльце и смотрит, как она спешит к автобусной остановке.
Ну, ничего. Надо терпеть. Только терпение тут поможет.
Узнав, что Елена едет на свою родину с мужем, Ира пожала плечами и покачала головой.
— Странное решение, — произнесла она. — Очень странное. Потом она будет говорить, что заранее все предвидела.
Глава четвертая
Странным образом действуют на человека огонь и вода. Можно бесконечно смотреть на костер, на играющие языки пламени и не чувствовать скуки. Так же и вода, особенно проточная, не докучает человеку. Должно быть, что-то от пращуров осталось в нас, в современных людях, и, как они, мы поверяем свои чувства и мысли огню и воде.
Все, кому приходилось сидеть у костра, знают, как хорошо и спокойно в это время думается.
Таким же чудесным свойством обладает и дорога. Смотреть в окно вагона можно долго, даже если за ним однообразная тундра. Елена в этот раз впервые почувствовала колдовское действие дороги. В том же, должно быть, состоянии задумчивости и умиротворения пребывал и Валерий Углов. Морщины на его лице разгладились, глаза стали мягче, и часто в них отражалась тихая грусть.
После Инты Елена и Валерий остались в купе одни: ехавшие с ними старичок со старухой сошли, пожелав счастливого пути и поблагодарив за милое соседство.
Поезд бежал ровно, колеса бойко стучали на стыках, а плоская тундра за окном поворачивалась, как гигантская пластинка на оси. Мелькали телеграфные столбы, напоминающие тощих путников, несущих на плечах бесконечные провода.
— Смотри! — воскликнула Елена.
На самом горизонте белели вершины Уральских гор: как будто кто-то разбросал кусочки мела.
Валерий долго смотрел на далекие горы и почему-то вздохнул.
— Хочешь есть? — спросила она.
— Нет.
— А чаю? В термосе есть.
— Пожалуй.
Они ехали вторые сутки, но Елена ни разу не заговорила о чем-нибудь таком, что могло бы напомнить о недавней ссоре. Она оказалась права, перемена обстановки успокоительно подействовала на Валерия. Должно быть, он о многом передумал. Был спокоен и даже внимателен к ней. Только она поведет глазами, а он уже подает книжку. Поправит постель, накроет одеялом. И вообще, женщина отлично чувствует, когда мужчина думает о ней.
— Сколько тебе сахару?
— Два куска.
Можно говорить о чем угодно и прекрасно понимать, что мир наступил. Если он покаялся в душе, этого достаточно Елене. Ей не надо слов, извинений, уверений. Он гордый, пусть молчит, а она поймет. И конечно, простит.
Уже наступила ночь, а под голубыми небесами было все так же светло, как днем.
— Белые ночи, — сказала Елена. — Помню, приехал к нам в деревню мужчина. Откуда-то с юга. Тогда многие ехали за длинным рублем. И вот ходит и уснуть не может. Все время, говорит, светло и светло. Что такое? Не могу я при свете спать. Помаялся от бессонницы и уехал.
Валерий сидел, привалясь спиной к стенке. Он молчал, и было непонятно, слушал ее или нет.
Она тоже умолкла и смотрела в окно, смутно улыбаясь. Внезапно Валерий произнес:
— Я русский офицер. — В голосе его звучали гордость и боль. — У меня в крови — стоять на защите Отечества.
Должно быть, эти мысли мучили его давно, и теперь они вырвались, чему способствовала дорога. Она, дорога, вообще располагает к откровенности. Елена боялась словом помешать, боялась спугнуть его и сидела, застыв.
— Как они могли вышвырнуть меня из армии, без которой я не мыслю себя? — он долго молчал, лицо заострилось, глаза потемнели. — Какое они имели право?
И снова тяжелое гнетущее молчание.
— Я присягу давал не им, временщикам. Я присягал Родине.
Елена представляла, что творилось у него в душе. Она вдруг испугалась, что Углов, ее сильный волевой Углов, расплачется. И это будет страшно. Должно быть, он испугался этого и сам.
— Все, все, — махнул рукой и лег на постель лицом к стене.
Елена выждала какое-то время, растроганно глядя на непокорный мальчишеский вихор у него на макушке и позвала:
— Валера!
Он не ответил, но по тому, как переменилось его дыхание, она поняла: прислушивается.
— Я вот что тебе скажу, Валера. Ты поверь мне, я тебя понимаю. Это очень важно, чтобы ты поверил. Тогда ты поймешь меня. А хочу я тебе сказать вот что, Валера: неправда, что кто-то отнял у тебя Родину. Родина — это в тебе, во мне. В нас… Этого не отнять.
В груди стало жарко. Елену охватила почти материнская жалость к этому большому человеку, который теперь обиженным мальчишкой лежал лицом к стене. Она посмотрела в окно и вдруг подумала о тысячах и тысячах таких же честных и сильных людей, которым сегодня нелегко. А когда было легко честным? Ведь это они взвалили на свои плечи всю ответственность за происходящее на родной земле. Они сильные, они выдюжат. Елена в эту минуту верила им, благородным мужчинам России. Она была счастлива, что они есть. А в том, что они есть, она не сомневалась, потому что один из них лежал перед нею, на миг ослабев. В такую минуту рядом должна быть женщина. Вот она и есть. Значит, все правильно. Значит, все будет хорошо.
Было долгое молчание. Только стучали колеса на стыках да качался вагон. Протяжно прогудел тепловоз, словно предупреждая далекую еще станцию, что он бежит, торопится и не надо беспокоиться, надо ждать.
Потом Валерий медленно поднялся. Он сидел, сцепив на коленях руки, и смотрел в пустоту. Елена не смела потревожить его. Вдруг он сполз на пол и, стоя на коленях, протянул к ней руку:
