— Ты должна понять, кто это, — решительно проговорил Даскин, хотя настроение Лизбет и пугало его. — Я здесь, с тобой. Чьё это лицо?

Она взвыла по-звериному и отчаянно, хрипло вскричала:

— Папа! Это был папа! Это он отдал меня им! Он меня отдал! Почему он отдал меня? Это был папа! Это был папа!

А потом она расплакалась, разрыдалась так горько — Даскин никогда в жизни не видел, чтобы кто-то так горько плакал. Это был крик души, тёмная, глубочайшая тоска, рождённая одиночеством и предательством. Она бросилась в его объятия и плакала до изнеможения, а он только обнимал её и гладил её золотистые волосы. Но почему-то Даскин решил, что это очистительные, целительные слезы.

Выплакавшись, Лизбет смущённо отстранилась.

— Ты, наверное, презираешь меня за мою слабость.

— Я восхищаюсь тобой, — торопливо проговорил Даскин. — Я не знал более сильного человека. Тебя предал отец, но все это время ты сражалась с врагами — одна, не имея ни помощи, ни надежды на спасение, в темноте, ты сражалась с ними. И им не удалось побороть твой дух, сломить тебя.

— Но зачем он сделал это? Зачем мой отец отдал меня анархистам? Неужели я для него ничего не значила?

— Нет. Не думай так. Нам не дано знать, что побудило его к такому поступку. Моя мать тоже совершала ужасные поступки. Люди становятся дурными не сразу, а постепенно, шаг за шагом. И все же, каковы бы ни были причины его поступка и независимо от того, сделал он это под чьим-то влиянием, или его одурманили, или он просто лишился рассудка, — ты сама тут совершенно ни при чем. И ни в чем не виновата.

Потом Лизбет уснула посреди мягких игрушек и кукол, а Даскин стерёг её сон. Только здесь Даскин наконец мог рассмотреть Лизбет при свете дня, и пока она спала, он не спускал с неё глаз. Пусть её лицо покраснело от слез — она все равно была дивно хороша собой. Растрёпанные волосы обрамляли голову и плечи и отливали золотистым блеском. Дерзко вздёрнутый подбородок, маленькие, нежные, неулыбчивые губы… Но больше всего Даскина привлекал в Лизбет её мятежный дух, родственный ему. Правда, в этом он сам бы себе не осмелился признаться, потому что взрывы её эмоций пугали его, он боялся и её ранимости, и её могущества. Он думал о том, какой станет Лизбет, оказавшись в уютной гостиной, когда она будет сидеть и безмятежно пить чай, и её роскошные волосы будут уложены в красивую причёску по последней моде? Неужели и тогда она останется неприрученной, дикой, останется свечой, готовой вспыхнуть, как только её поднесут к пламени?

Проснувшись, Лизбет улыбнулась — печально и радостно одновременно.

— И правда, какая красивая комната. «Завтра это все покажется мне сном. Я не смогу поверить в то, что видела, к чему прикасалась, что снова говорила с тобой».

— Неужели ты заучила наизусть «Грозовой перевал» от корки до корки? — спросил Даскин.

— Почти всю книгу, хотя любимые места помню лучше, — ответила Лизбет и села. — Я её перечитывала столько раз все эти годы и разыгрывала по ролям. Кроме этой книги, мне не с кем было поговорить.

— Должен признаться, что к стыду своему, я её не читал, — сказал Даскин. — А вот Сара наверняка читала. Лизбет изумлённо взглянула на него.

— Не читал? А я думала, эту книгу читали все. — Признание Даскина её явно смутило. Помолчав, она сказала: — Это история любви.

— Судя по тому, что слышал, мне трудно в это поверить, — отозвался Даскин. — По-моему, это история мести.

— О нет! Это на самом деле история любви, потому что любовь — это предательство и боль.

— И ты веришь в это?

Лизбет смотрела на Даскина. Глаза её вдруг растерянно забегали.

— Так меня любит Человек в Чёрном. Даскин покачнулся, как от удара.

— Так вы… любовники?

— Любовники? — Лизбет рассмеялась. — О нет. Мы с ним — как Кэти и Хитклифф. Он относится ко мне как к дочери. Дарит мне по двенадцать свечек. Заботится обо мне.

— И тебе хочется именно такой любви?

— Мне… Но просто другой любви я не знала.

— Когда мы вернёмся в Эвенмер, ты будешь свободна и сможешь сама выбирать, как жить.

— И я смогу жить в старом доме в Иннмэн-Пике, с Сарой и графом Эгисом?

— Сара там больше не живёт, но ты могла бы, как и она, жить во Внутренних Покоях. Лизбет задумалась.

— И мне можно будет держать мышку? Даскин рассмеялся:

— Мышку? Мы раздобудем тебе щенка! Глаза Лизбет озарились радостью.

— Я не видела щенков… так давно!

Они пошли дальше по залу. Куда — это было ведомо только Лизбет. Обернувшись к Даскину, она смущённо спросила:

— Если эта комната — творение моего разума… то я — ребёнок? Ты так думаешь?

— С какой стати я должен так думать?

— Но ведь тут так много игрушек…

— На самом деле я думал о том, что в тебе так много неистраченной нежности. И ещё я думал о том, как выглядела бы комната, которую сотворил бы я.

— Наверняка она была бы ещё более чудесна, — улыбнувшись, сказала Лизбет.

— Не знаю, — покачал головой Даскин. — Получается, что несколько поколений в моем семействе по материнской линии были анархистами. Не сказались ли на мне эти родственные связи? Вдруг моя комната оказалась бы битком набитой всякой анархической мишурой? Здесь я впервые всерьёз задумался о разглагольствованиях моего двоюродного братца.

— Это больно? Ну, то есть душе твоей больно от этого? Даскин вздохнул:

— Больно. Большую часть моего детства меня окружала ложь. Почти с рождения меня воспитывали как анархиста. Если бы я вырос где угодно, а не во Внутренних Покоях, я бы непременно стал анархистом. Быть может, даже стал бы одним из тех, кто тебя похитил. Мне неприятно думать об этом.

— Ты бы ни за что так со мной не поступил, — уверенно проговорила Лизбет. — Ты добрый, Даскин. Ты был добр ко мне с первой встречи — ещё тогда, на вокзале в Иннмэн-Пике. Ты всегда был добрый. И хотя, как ты говоришь, тебя растили анархистом, ты им не стал.

— Однажды Сара сказала мне, что я — беспокойная натура, — отозвался Даскин. — Думаю, она права. Возможно, из-за влияния анархистов я не знал своего истинного призвания. Видимо, моя мать прилагала немало сил к тому, чтобы я его не знал.

— Но ты сам избрал свой путь, — возразила Лизбет. — Иногда Человек в Чёрном говорит мне слова, от которых мне становится приятно. Он говорит о том, что я стану принцессой, что я стану управлять Новым Порядком, что настанет день — и люди будут поклоняться мне в холодных залах этого дома. И все же я никогда не мечтала о том будущем, которое он мне обещает. Я мечтала о Малом Дворце в Иннмэн-Пике. Я мечтала о траве и холмах и о звёздах на настоящем небе. Я мечтала о малиновках. Он все отнял у меня, но этого не отнял.

Даскин усмехнулся.

— Твоя храбрость придаёт храбрости и мне. Я готов сразиться с анархистами! Я последую твоему примеру и не сверну с собственного пути. Какие же они глупцы! Они даже не в силах понять истины, заложенной в этом зале!

— Этого я не знаю, но они очень жестоки. И нам нужно поскорее уйти отсюда. Нам предстоит путь по тёмному туннелю — самому тёмному на свете.

— Ты боишься?

— Да. Но мы должны пройти этим путём.