— Я постараюсь больше так не делать.

Даскин положил руку на плечо Лизбет, но тут же вспомнил об их поцелуе и убрал руку.

— Не в том дело. Дело в другом: судя по всему, анархисты проводят через тебя энергию, излучаемую Краеугольным Камнем, для того чтобы строить этот дом. Мы догадывались об этом, а я об этом слышал собственными ушами от Человека в Чёрном. Видимо, в строительстве задействована часть твоего подсознания, и ты имеешь доступ к энергии Камня. Во многом этот дом — твоё творение. Я уверен, что ты способна по собственному желанию менять его планировку, создавать потайные ходы. Я думаю, именно этим ты и занималась на протяжении нашего путешествия.

Лицо Лизбет медленно залилось краской. Она обернулась к Даскину. Глаза её яростно сверкали.

— В чем ты винишь меня? Ты думаешь — я чудовище?!

— Я ни в чем тебя не виню, — нежно проговорил Даскин, стараясь успокоить девушку. — Но мы могли бы проверить, действительно ли ты обладаешь такими способностями и под силу ли тебе ими управлять.

— Нет! — вскричала Лизбет, забыв об осторожности. — Я не знаю как. Не знаю!

Она резко отвернулась и долго молчала.

Они сидели рядом в безмолвии. Даскин размышлял о силе воли Лизбет, о её чудовищном даре, он искал слова, чтобы успокоить её, и не находил. Первой подала голос Лизбет.

— Я должна просить у тебя прощения за вспышку. Я много лет прожила в одиночестве, и единственным мои учителем была книга, в которой множество споров и противоречий. В Иннмэн-Пике все было не так, там жили добрые люди. И все же твои слова путают меня. Ты говоришь, что я обладаю могуществом, но у меня никогда не было никакого могущества. И все же порой ночью, стоит мне закрыть глаза, я вдруг что-то вижу… И тогда мне кажется, будто я — часть стены, стул или стол. Мне виден весь дом. И это пугает меня.

— Почему? — спросил Даскин.

— Потому что… если у меня такое могущество… я могла бы бежать отсюда.

— А тебе этого не хочется?

— Хочется, но я боюсь.

— Анархисты тебе ничего об этом не говорили?

— Человек в Чёрном называет меня проводником. Давным-давно он сказал, что я стану аватарой Порядка, но вот только я не знаю, что такое «аватара».

— Это означает «воплощение». Они хотят, чтобы ты стала воплощением Порядка, порядком во плоти. Они хотят сотворить мир, в котором все будет распланировано, упорядочение.

— А я думала, что «аватара» — это ястреб, и все ждала, когда же я превращусь в ястреба. Бывало, я представляла, как у меня ноги становятся когтистыми лапами, а руки — крыльями. Лучше стать воплощением Порядка, чем ястребом?

— Нет. Уверен — нисколько не лучше. Я бы предпочёл стать ястребом. Но мне не хотелось бы, чтобы ты стала тем или другим.

Лизбет улыбнулась:

— Мне тоже. Меня это пугает.

Они продолжили путь. Лизбет шла вперёд с непоколебимой уверенностью. Тянулся час за часом, а они все шли по тускло освещённым переходам, и хотя Даскин начал сомневаться, что. этот путь их куда-либо выведет, Лизбет ни разу не ошиблась — её словно вёл вперёд некий внутренний компас. Они миновали настоящий лабиринт коридоров, которые пересекались через каждые десять ярдов. Звук шагов по мраморным полам разносился негромким эхом, и оно сопровождало Даскина и Лизбет в пути. И вот наконец они подошли к лестнице. Поднявшись по ней, они оказались перед вмонтированным в стену медным колесом. Повернув колесо, они услышали шипение, и в сторону отъехала часть стены. Даскин и Лизбет шагнули в тёмное пространство. Судя по тому, как гулко здесь звучало эхо, Даскин сделал вывод: они попали в огромный зал.

— Ты знаешь, где мы находимся? — спросил он.

— Не уверена. Я тут ни разу не бывала, но, похоже, мы на верном пути.

Даскин кивнул. Ему было весьма не по себе — он, взрослый человек, казалось, послушно следовал инструкциям маленькой девочки, игравшей в «веришь — не веришь». И все же… Все, во что верила Лизбет, должно было быть правдой.

— Нам нужно свернуть направо, — сказала она, взяла Даскина за руку и, не дав ему даже зажечь свечу, уверенно зашагала вперёд — так, словно перед ней лежала нарисованная на полу дорога.

Прошло несколько минут, и Даскин увидел впереди еле заметную белесую полоску света. Они осторожно приоткрыли дверь и оказались в великолепном по красоте зале.

Только осторожность удержала Даскина от того, чтобы присвистнуть от восторга. Зал был огромен, как внутренность собора. Стены завершались куполом, выкрашенным в небесно-голубой цвет. Откуда-то лился рассеянный утренний свет. Изображённые по краю купола виноградные лозы создавали впечатление леса, тянущегося к небесам. В самой середине купола было нарисовано солнце в зените, над горизонтом белела луна. По всему пространству купола были разбросаны облака в форме сердечек и херувимов. А на полу лежали матерчатые куклы, набитые ватой тигры, стояли деревянные домики, игрушечные парусники и ещё множество всевозможных вещиц. Многие из них имели гигантские размеры, словно служили игрушками какому-нибудь младенцу-великану. Совсем рядом стояла красная деревянная повозка высотой в десять футов.

— Я бы назвала эту комнату Комнатой Дня, — сказала Лизбет. — Разве тут не красиво?

— Очень красиво, особенно после того, как столько времени пробродишь в темноте. Но погоди, что с тобой?

Лизбет была явно расстроена. Дрогнувшим голосом она ответила:

— Если бы я знала про эту комнату, я бы все эти годы приходила сюда играть. У меня было бы такое чудесное, счастливое место!

— Анархисты ни за что тебе этого не позволили бы, — покачал головой Даскин и взял её за руку. — Сомневаюсь, чтобы они знали об этой комнате.

Пройдя дальше, они встретили на пути ещё несколько предметов, которые показались им знакомыми: модели дома графа Эгиса в Иннмэн-Пике и жёлтого локомотива, уменьшенные в восемь раз, глиняные фигурки котят, собак, мышей, кобылы Джуди, маленькие тряпичные куклы, изображавшие Даскина, Сару, Старину Арни, графа Эгиса и даже саму Лизбет в детстве. Была и ещё одна фигурка, с мрачным, не знакомым Даскину лицом.

— А это кто? — спросил он.

— Это мой отец. Он пропал давным-давно. Лизбет поджала губы.

— С тех пор ты его не видела?

— Нет. «Нет, Кэти, — скажет старичок. — Я не могу любить тебя, ты ещё хуже, чем мой братец».

Некоторое время они шли в молчании. Потом Даскин не выдержал и спросил:

— Лизбет, ты понимаешь, что эту комнату создала ты?

— Я? Нет, не понимаю. Даскин взглянул ей в глаза.

— Посмотри! Ведь это все сотворила ты, все эти вещи! Посмотри на кукол, на повозку, на сердечки по углам. Это ведь то же самое, что и статуи, изображающие Сару, графа Эгиса, меня. Неужели ты думаешь, что их изваяли анархисты? Они держали тебя в темноте, потому что хотят, чтобы мир был соткан из мрака. Они дали тебе книгу «Грозовой перевал», чтобы научить тебя отчаянию, но в этом зале, которого не видела даже ты сама, ты сотворила свет!

Лизбет устремила взгляд к небесно-голубому куполу. Её глаза тоже были небесно-голубыми, призрачными, загадочными, огромными.

— Я не могла сотворить все это, — испуганно проговорила она. — Тут слишком красиво, а во мне нет красоты.

— Как ты можешь судить об этом? О, Лизбет, да разве ты не видишь, какие у тебя чудесные глаза? Нет, ты, ты создала все это! А если бы у тебя не было сердца, ты бы ни за что не сумела этого создать.

— Я не могла, — проговорила она дрожащими губами. На глаза её набежали слезы. — Меня держали в темноте, потому что я плохо себя вела. У меня отняли все хорошее. И если бы я была хорошая, он бы не утащил меня!

Она задрожала с головы до ног, зубы её застучали.

— О ком ты?

— Я… — Она закрыла ладонями лицо. — Глаза у той статуи! Если это был не Картер…

Она стала задыхаться, хватать ртом воздух. Даскин сжал её руку.

— Кто это был? Чьё лицо было у статуи? Лизбет закрыла глаза.

— Я вижу Картера. Я вижу Картера! Но за его лицом прячется кто-то другой! Я не хочу смотреть!