Но тут же увидел, что говорил не с тем Тужилкиным, с которым ехал в дрогах.

У надворного советника широкополая шляпа сползла на затылок, рот открылся, и челюсти не играли мускулами, а тряслись мелкой дрожью.

Аскалон Иваныч осмотрелся. Отойдя в сторонку, кандидат на судебную должность мелко и часто, словно старуха в позевоту, крестился.

Товарищ прокурора делал вид, что чистит ножичком ногти. И никто ни на кого не смотрел, точно все были голые.

Савел Семеныч отпустил руки, постоял, чего-то поджидая, на одном месте, потом поднял скамью, поставил ее к вытянувшимся прямым носкам Грейни, приладил ступеньки с той стороны, где было начальство.

А когда пришло время, помощник смотрителя взял доктора под руку и ввел его по ступеням на скамейку.

Там пришлось помощнику поднять докторскую руку к скрюченной кисти Грейни, наложить большой палец докторской руки на то место, где мог биться у Грейни пульс, и придержать этот палец некоторое время: очень ослаб доктор, ручьи пота бежали по его лицу, и точно мал был у доктора рот, чтобы поймать столько воздуху, сколько было нужно. Его почти сняли со скамейки, но, лишь только он почувствовал под собой землю, он пошел прочь твердо и уверенно, только не туда, где ждали лошади.

И тогда совершилось самое быстрое.

Аскалон Иваныч ухарски вбежал на помост, выхватил из ножен шашку, сверкнул ею над своей головой и перерубил веревку, на которой висел Грейня.

Грейня ухнул на землю.

Тогда Аскалон Иваныч еще раз сверкнул шашкой, отсек коротенький кусочек веревки от конца, повисшего на глаголи, спрыгнул со скамьи, разыскал на земле обрезок и, на ходу вкладывая оружие в ножны, побежал за доктором, крича:

— На счастье, захватите на счастье, доктор!

Но доктор не оборачивался.

Была его фигура средь всех, что встретили это утро в лесу, самой непонятной, и спрятал ее лес раньше всех в своей чаще.

Савел Семеныч торопился и пошел впереди всех. Он переваливался с боку на бок, аккуратно и опасливо неся свое туловище на вогнутых ногах, глядя в землю, сунув руки в карманы, потому что носил подтяжки поверх рубахи только дома.

Аскалон Иваныч, кандидат на судебную должность, товарищ прокурора, надворный советник Тужилкин и помощник смотрителя тюрьмы шли каждый по-своему и каждый по-своему глядел на Савел Семеныча.

Но он вдруг остановился.

Остановился неожиданно, без всякой причины, на самом краю поляны, перед тем как войти в деревья. И все пятеро шедших следом за Савел Семенычем как один остановились тоже, словно он задал им всем загадку. И не все сразу увидели, что Савел Семеныч к чему-то прислушивался единственным своим здоровым ухом.

А когда увидели это, прислушались тоже и поняли: где-то позади радостно налаживала свою утреннюю песню синица…

Петербург, 9 июня 1921 г.

Родриго, канцлер Сьюдадский.

Клара, графиня Урсино.

Сьюдадские дворяне:

Дон Пабло

Дон Гонсало

Дон Бенигно

Дон Карлос

Дон Нарсиссо

Горожане:

Леонело

Meнго

Пьетро

Разбойники:

Алонсо Энрикес

Ортуньо

Xинес

Фабио

Кастаньо

Эрнаньо

Инеса, дочь герцога.

Исабелла, жена Алонсо.

Хозяин кабачка.

Xасинта, его дочь.

Между каждым актом — «антракт», который происходит обычно на двух боковых сценах по обе стороны главной сцены, Время действия — неопределенное. Место — город Сьюдад. (Сьюдад по-испански город вообще.)

Сьюдадский кабачок. Горожане за столиками. Между ними Ортуньо. Несколько в стороне дон Бенигно. В углу незнакомец со шляпой, надвинутой на глаза. Xасинта прислуживает.

Гонсало (вбегая). Дон Бенигно! Дон Бенигно! Вы слышали?

Бенигно. В чем дело?

Гонсало. Вы слышали?

Все (окружая его). Что? Что случилось?

Гонсало. Только что, на главной улице Сьюдада…

Все. Ну, ну…

Гонсало. На главной улице…

Все. Да ну!

Гонсало. Средь белого дня…

Бенигно. Да что там было?

Гонсало. Под окнами дона Родриго, канцлера…

Бенигно. Говорите же!

Гонсало. Под окнами канцлера…

Менго. Ну, от этого дурака толку не добьешься!

Горожане отходят.

Бенигно. Послушайте, дон Гонсало, присядьте, отдышитесь. Рассказывайте толком.

Гонсало (громко). Алонсо Энрикес!

Все (снова подбегая). Да?.. Что?.. Алонсо?

Гонсало. Алонсо Энрикес!.. Разбойник!.. Грабитель!.. Вор!..

Бенигно. Да?..

Гонсало. Мошенник! Убийца! Негодяй! Святотатец!

Менго. Синьор! Мы не сомневаемся, что вы умеете ругаться. Но я прошу вас не трогать Алонсо. Он наш друг.

Гонсало. Как? Этот мошенник ваш друг? Этот негодяй?..

Леонело. Да, дон Гонсало. Он наш друг.

Менго. И защитник.

Гонсало. Разбой! Арестовать!

Горожане (наступая). Попробуйте.

Бенигно. Дон Гонсало. Успокойтесь. (Горожанам.) Друзья мои, зачем ссориться? Послушаем-ка лучше, что произошло с этим… кхе… достойным доном Алонсо Энрикесом.

Пьетро. Правильно, друзья… Дон Гонсало! Расскажите, что случилось с этим… кхе… негодяем Алонсо.

Гонсало. Слушайте! Только что, среди белого дня, на главной улице, под окнами дона Родриго, канцлера, первой особы государства…

Все. Дальше! Дальше!

Гонсало. Под окнами дона Родриго, канцлера…

Менго. О господи!

Гонсало. Алонсо с двумя своими молодцами выпорол Фернандо, сына канцлера…

Взрыв хохота. Бенигно, и тот смеется.

Леонело. Молодец Алонсо!

Менго. Правильно!

Пьетро. Так его!

1-й горожанин. Поделом!

Гонсало. Как?.. Как вы смеете?

Леонело. Поделом, поделом! Этот молокосос — шестнадцать лет — и уже почище отца.

2-й горожанин. Вчера, на улице, я случайно задел его плащом, и он прибил меня палкой, а я должен был молчать, потому что он дворянин и сын герцога.

Менго. Этот мальчишка каждый день на моих глазах пристает к моей дочери, а я молчу…

Все. Поделом! Поделом!

Гонсало. Смотрите, вы! Дон Родриго покажет вам! Он покажет вам!

Ортуньо (из угла). Э, не того выпорол Алонсо! Канцлера нужно было, уважаемого дона Родриго!

Взрыв хохота.

А заодно и Клару Урсино с ним. Вместе ночью лежат, вместе бы и выпороть.

Хохот.

1-й горожанин. Ай да Ортуньо! Ты не пьян? Смотрите, друзья, Ортуньо не пьян.

Леонело. Молодец Ортуньо!

Гонсало. Негодяй! Как вы смеете смеяться над священной особой канцлера?

Леонело. Да, вы правы. Мы должны плакать, а не смеяться над (передразнивая) священной особой канцлера. Он ничего не дарит нам, кроме слез. Он выжимает из нас последние деньги своими налогами, он срамит наших дочерей и жен, берет в солдаты наших сыновьей, наказывает плетью наших отцов.