— Ты действительно здорова, Наташа? — Да. — Но с тобой что-то странное. — Нет. — Я тебя не понимаю сегодня. Ты странная какая-то. — Нет. Преподаватель истории после обеда сел за стол — вырезывать из газеты факты. Взял ножницы — и выронил. Был бы бром — тогда не дрожали бы так руки. Неужели же он такой старый? Нет брома. — Папа, тебе нужно принять бром, — сказала Наташа. — Ната, что с тобой? — Ничего, — ответила Наташа. — А тебе нужно принять бром. — Нет брома. Я пойду лягу. Наташа вышла в сад. Поручик Архангельский стоял у террасы. — Наталья Владимировна, я к вам. Я не могу больше, Наталья Владимировна. Я… Один миг — да или нет? Да — и конец голубому миру. Андрей убит. Наташа жива. Поручик Архангельский… — Нет! Нет! И Наташа — на террасу, по лестнице, наверх — к цигарке. X Преподаватель истории видел во сне странное. Может быть, очень страшное. Может быть, очень радостное. А к утру неумолимые пальцы схватили преподавателя истории за горло и стали душить, сильнее, сильнее… — Ох! Преподаватель истории сел на кровати. Кабинет стоял, должно быть, так же прочно и ясно, как всегда. Но преподаватель истории смотрит на кабинет из-за далеких туманов. Кабинет качается, кабинет уплывает. Преподаватель истории один в тумане. Неумолимые пальцы сжимают горло, давят грудь. — На… та… Преподаватель истории руками разгоняет туман. — На… та… Туман все гуще. Кабинет уплывает. Как найти дверь из кабинета? Как выйти из кабинета? Преподаватель истории упал, и вдруг с последним напряжением — ослепительный свет, гудящий ацетиленовый фонарь. Нет стен, нет ничего, только море и Ната наедине с белым королем в голубом мире. От сосен, дюн, к опушке леса, к Наташе — коричневая фигура. — Наталья Владимировна, я требую, чтобы вы мне подчинились! Наташа опять в страшном зеленом круге. Змея напружилась. Выпускает ядовитое жало. Как во сне. Вот-вот укусит. И страшно, и хорошо. — Нет! Наташа — к морю, в голубой мир, под защиту медлительного короля, к офицеру, сделавшему непозволительный ход. — Наталья Владимировна! Остановитесь! Я требую! Наталья Владимировна! — Ната! Гладкое синее большое море. Ацетиленовый фонарь ослепил преподавателя истории и потух. Стены кабинета замкнулись. Но преподавателю истории не нужно было искать дверей. Преподаватель истории не дышал — вышел из кабинета. Поручик Архангельский стоял на опушке леса, на опушке новой и странной судьбы, и думал о девушке, ушедшей в море. Апрель 1921 г ВЛАДИМИР ПОЗНЕР БАЛЛАДА О КОММУНИСТЕ Колокольчики ликующе звенят вдали, едет по деревне комиссар, А в деревне холод, а в деревне голод, а в деревне бушует пожар. Если бросить камень в голову вам, выдержит ли голова? Колокольчики ликующе звенят вдали, а комиссара укрыла трава. Тридцать градусов долготы и шестьдесят широты. Если ты туда попадешь, в Петрограде очутишься ты. На узкой улице живет коммунист, неизвестный совсем. В доме номер не помню какой, кажется, тридцать семь. Ровно в семь зажегся огонь и ровно в двенадцать погас. Бьет первый час и второй час, бьет третий час. Спит коммунист и слышит звон, да не знает, откуда он, А над кроватью висит телефон и верещит телефон. Бей, барабан, труби, труба, стройся за взводом взвод: Коммунистический отряд отправляется ночью в поход. Впереди комиссар, а за ним идет коммунист, бледен и нем: Идет расстреливать коммунист из дома тридцать семь. В деревне крик, в деревне стук, готовится млад и стар. Ведь камнем убит, убит комиссар, камнем убит комиссар. Приказ дан палить всем зараз. Пли, пали, И еще: пли, и еще: пли, и еще, и еще: пли. И вот уже со всех сторон летят стаи ворон. Идет коммунист и слышит стон, да не знает, откуда он. У комиссара квадратный лоб, шестистопный склад ума. Коммунист отказался стрелять в крестьян, коммуниста ждет тюрьма. Каждую четверть бьют часы, и стрелки всегда бегут, Бегут мужики, и вдогонку им коммунисты пули шлют. Крутясь, к ногам падает лист под ветра осеннего свист. По стенке прыгают зайчики-лучи, у стенки стоит коммунист. Во весь рост встал коммунист и голову повернул: Пред ним в ряд двенадцать солдат и двенадцать стальных дул. Двенадцать солдат, двенадцать дул и двадцать четыре руки, И под солнечным лучом блестят стальные курки. И, глухо стукнув, вверх поднялся каждый притвор, И, звонко звякнув, вниз упал каждый притвор. Дом, телефон, путь, крестьян, лоб комиссара, тюрьму… И двенадцать сестер, двенадцать пуль заглянули в сердце ему. 19/25.III.21
БАЛЛАДА О ДЕЗЕРТИРЕ I Бои не страшны, переходы легки, и винтовка тоже легка Рядовому тринадцатого пехотного полка. Но вчера война, и сегодня война, и завтра тоже война, А дома дети, а дома отец, а дома мать и жена. И завтра война, и всегда война, никогда не наступит мир. И из тринадцатого полка бежит домой дезертир. Он бежит в лес, он по лесу бежит, и уже наступила мгла, И луна погасла, и солнце взошло, и снова луна взошла. И филин кричит, и вторит сова, и воет голодный волк, И, не заметив пути, дезертир вернулся назад в полк. Всегда гладко брит командир, и на нем сияет мундир, Собирается военно-полевой суд, и пред ним стоит дезертир. А закон чист, а закон прост, и один приговор — расстрел. И осужденный дезертир не понял, но побледнел. «Завтра на заре расстрел», — и командир умолк. Завтра снова идет в поход тринадцатый пехотный полк. Завтра утром расстрел, и в избу ведет дезертира конвой. Идет дезертир, будто сам не свой, с повисшей головой. Ночь темна, а на страже солдат, а на страже свой брат-солдат, И бежит дезертир, куда ноги бегут, куда глаза глядят. Он бежит час, он бежит два, он бежит третий час, И солнце погасло, и месяц взошел, и месяц тоже погас. И винтовкой кажется каждый сучок и солдатом каждый куст, Но лес тих, небосвод чист, а горизонт пуст. Над его головой развевайся и вей, Зеленая армия свежих ветвей. Весенний ветер, играй листвой Над его усталою головой. На зелено-желтых лужайках напрягайте голоса, Кузнечиков кавалерийские корпуса. |
