Бонни вернула меня к действительности, потянув за рукав. Я взглянула туда, куда она показала.

— Хочешь зайти в «Клэр»?

Она кивнула.

— Ну конечно, котенок!

«Клэр» — один из тех магазинчиков, посещение которых приносит радость женщинам всех возрастов. Недорогая, но стильная бижутерия на любой вкус для девочек, девушек и солидных дам: аксессуары для волос, расчески и гребни с блестками.

Мы вошли в магазинчик, и оказалось, что наша жизнерадостная красотка работает именно здесь. Профессионально улыбаясь, она поспешила нам навстречу. Чем ближе она подходила, тем шире становились ее глаза. Улыбка некоторое время еще играла на губах девушки, но вскоре исчезла.

— Что-то случилось? — Я удивленно наморщила лоб.

— Нет, я… — взволнованно пробормотала продавщица, пялясь на мои шрамы и содрогаясь от ужаса.

Красота была для нее божеством, а мое лицо, должно быть, показалось ей триумфом дьявола.

— Барбара, пойди помоги девочкам, — раздался громкий укоризненный голос.

Я оглянулась и увидела женщину лет сорока, с припорошенными сединой темными волосами и поразительно синими глазами. Она была красива той зрелой красотой, которая только расцветает с годами.

— Барбара! — повторила она.

— Да, мэм, — отрывисто произнесла девица и сломя голову умчалась от меня на своих ухоженных ножках.

— Не обращай на нее внимания, моя милая. Улыбаться-то она научилась, только вот мозгов не хватает, — ласково сказала женщина.

Едва я открыла рот, как поняла, что разговаривает женщина не со мной, а с Бонни. Я опустила глаза — Бонни гневно смотрела вслед убегавшей девице. Она не терпела, когда на меня пялились, и ей было не до смеха. Услышав голос, малышка повернулась к женщине, окинула ее оценивающим взглядом и застенчиво улыбнулась. Седеющая дама ей очень понравилась.

— Меня зовут Джудит, это мой магазинчик. Чем я могу вам помочь?

Теперь она обращалась ко мне. В свою очередь, и я оценивающе взглянула на нее, но не обнаружила и тени фальши. Доброта этой женщины была ненавязчивой и абсолютно искренней, в порядке вещей. Не знаю, зачем я спросила, но с моих губ непроизвольно сорвалось:

— Джудит, почему вас не смущает мое лицо?

Женщина бросила на меня проницательный взгляд и мягко улыбнулась.

— Дорогая, в прошлом году я излечилась от рака. Мне удалили обе груди. Когда мой муж впервые увидел, что стало со мной после операции, он даже бровью не повел, только сказал, что любит меня… Не слишком ли много значения придают красоте?! — добавила она, подмигнув. — Итак, чем я могу вам помочь?..

— Смоуки, — представилась я. — Смоуки Барретт. А это Бонни. Мы пока посмотрим, вы уже и так нам помогли.

— Ну, удачи, и, если что надумаете, только скажите.

Джудит улыбнулась, подмигнула и исчезла, как фея, оставив после себя шлейф, сотканный из доброты.

Мы провели в «Клэр» добрых двадцать минут и накупили целую кучу безделушек. Половина из них наверняка будет пылиться в комоде, но зато сколько удовольствия от процесса выбора! Мы расплатились с Джудит, промурлыкали друг другу «до свидания» и вышли, обремененные своей добычей.

Я взглянула на часы.

— Нам пора возвращаться, котенок. Скоро придет тетя Келли.

Бонни улыбнулась и, кивнув, взяла меня за руку. Мы вышли из «Галереи» и шагнули прямо в солнечное калифорнийское лето, словно попали на открытку. Я вспомнила о Джудит и посмотрела на Бонни. Она не видела, что я за ней наблюдаю, и казалась беззаботной, такой, какими и должны быть дети.

Я надела солнцезащитные очки и снова задумалась. Чудесный сегодня день! Впервые за такое долгое время. Быть может, это добрый знак? Я освобожу свой дом от призраков, и жизнь наладится?! Эта мысль убедила меня в правильности моего решения.

Знаю, стоит вернуться к работе — и я сразу же вспомню о том, что нас окружают грабители, насильники, убийцы и маньяки, что они ходят вместе с нами под лазурным небом, так же, как и мы, наслаждаются солнечным теплом, постоянно следят за нами в ожидании своего часа, а неожиданно столкнувшись с кем-нибудь из нас, дрожат как натянутая струна. Так пусть сегодня солнце будет лишь солнцем. И как сказал мне голос во сне: «Мы осколки, но по-прежнему отражаем свет».

Диван в гостиной — потертый, обитый светло-бежевой микрофиброй старый диван, на котором кое-где сохранились следы прошлого: пятна от вина и от чего-то съестного, — держал нас в своих мягких, ласковых объятиях. Сумки с добычей дожидались на видавшем виды красновато-коричневом журнальном столике, тоже отмеченном следами времени. Столик мы покупали вместе с Мэтом. Сейчас полировку уродовали рубцы и царапины. И диван, и столик давно следовало выбросить, но рука не поднималась. Много лет они служили мне верой и правдой, и я была не готова отправить их к праотцам.

— Я кое о чем хочу поговорить с тобой, котенок, — сказала я Бонни.

Она была вся внимание — словно почувствовала в моем голосе неуверенность и раздиравшие меня противоречия. «Я слушаю, — говорили ее глаза. — Я согласна».

Это еще одна проблема, которую я надеялась когда-нибудь оставить в прошлом. И Бонни зачастую обнадеживала меня. От меня требовались все силы, другого выхода у нас не было.

— Я хочу поговорить с тобой о твоей немоте.

Взгляд, еще за секунду до моих слов понимающий, стал тревожным. «Нет, — говорили глаза Бонни, — я не хочу это обсуждать».

— Котенок, — я дотронулась до руки Бонни, — видишь ли, я очень беспокоюсь. Я консультировалась с врачами. Они считают, если ты будешь молчать слишком долго, то можешь навсегда утратить способность говорить. Я все равно буду любить тебя, даже если ты не заговоришь, но это не значит, что я хочу для тебя немоты на всю жизнь.

Бонни скрестила руки, я видела, что в ней происходит какая-то борьба, но какая, было для меня непостижимо. А потом я догадалась.

— Ты не знаешь, как мне объяснить?

Она кивнула: «Да».

Бонни смотрела пристально, сосредоточенно. Затем показала пальцем на свой рот. Пожала плечами. Снова показала на рот. И снова пожала плечами. Я задумалась на секунду.

— Ты не знаешь, почему ты не можешь говорить?

«Да», — кивнула она и подняла палец. Я поняла, что это означало «но» или «подожди». «Я думаю», — указала она на свою голову, и на ее лице отразилась работа мысли.

И снова я на секунду задумалась.

— Ты не знаешь, почему ты не разговариваешь, но ты думаешь об этом? Пытаешься понять причину?

Она испустила облегченный вздох — значит, я попала в точку. Теперь наступила моя очередь волноваться.

— Но, котенок, неужели ты не хочешь, чтобы нам помогли? Давай покажем тебя психиатру…

Бонни испуганно вскочила с дивана и замахала руками: «Нет, ни в коем случае… нет!»

На этот раз я сразу все поняла.

— Хорошо-хорошо. Никаких психиатров, обещаю, — заверила я Бонни, приложив руку к сердцу.

У нее была еще одна причина ненавидеть человека, который убил ее маму, не важно, жив он или мертв. Он работал психиатром, и Бонни знала об этом. Она видела, как он убивал, и вместе с мамой для нее умерло всякое доверие к представителям этой профессии.

Я обняла Бонни, притянула к себе. Вышло грубовато и неуклюже, но она не противилась.

— Прости меня, малышка. Просто… я беспокоюсь о тебе. Я люблю тебя и боюсь, что ты никогда не сможешь говорить.

Бонни показала на себя и кивнула: «Я тоже». И указала пальчиком на свою голову — дескать, я работаю над этим.

— Хорошо, — вздохнула я.

Она крепко прижалась ко мне, всем своим видом давая понять, что все прекрасно, что день не испорчен и ничего страшного не произошло, и снова меня обнадежила.

Ладно! Сейчас она счастлива. Пускай все остается как есть!

— Давай-ка пороемся в наших драгоценностях, как ты на это смотришь?

Она широко улыбнулась и радостно закивала: «Давай!»

Поглощенная безделушками, через пять минут Бонни уже забыла о нашем разговоре. А у меня он никак не выходил из головы. Я взрослый человек — мое волнение не закрасишь лаком для ногтей.