– Я против вашего присутствия в жизни моей дочери, мистер Харпер, – зло оборвал Тома отец Кейт. – Это очевидно. А что касается тебя, Кейтлин, если ты посмеешь так с нами поступить, связаться с этим человеком, бросить учебу, то все с тобой ясно, и я больше не хочу видеть тебя в моем доме. Можешь собирать свои вещи и отправляться, куда считаешь нужным. Я не буду больше иметь с тобой никаких дел и матери запрещаю.

Кейт подняла на него полные слез глаза. В них плескались боль и гнев.

– Ты поняла?

Она отвела взгляд.

– Может, еще раз подумаешь?

– Нет, я все решила. – Кейт наконец собралась с духом. – Вы поступаете неправильно и очень… очень подло. – Она с трудом подавила всхлип.

– Вот как? Если ты думаешь, что я восемнадцать лет только и ждал этой минуты, только и мечтал выгнать из дома родную дочь, единственного ребенка, ты сильно ошибаешься. Мы с матерью все для тебя делали. Мы хотели сделать тебя счастливой, учили тебя всему, что знали и умели, не жалели ни сил, ни средств, а ты так с нами поступила. Значит, восемнадцать лет мы не знали, с кем живем, значит, мы воспитали предательницу. Все равно что вырастили не свою дочь, а чью-то чужую.

Том слушал, и его ужас все возрастал, но внезапно он понял – они правы. Теперь она им чужая. Теперь она – только его. И он будет еще больше любить ее и еще трепетнее о ней заботиться. Какие же они уроды!

– Ты больше нам не дочь, Кейтлин. Наша дочь никогда бы так не поступила.

Последние слова отец произнес с нарочитой торжественностью, и из сжатого горла Кейт вырвался нервный, истерический смех:

– А как я поступила? Бросила колледж? Ты знаешь, сколько студентов бросают его из года в год?

– Не прикидывайся, мы оба понимаем, в чем дело. – Он свирепо взглянул на Тома. – Ты сама испачкалась в этой грязи, ты осознанно продолжаешь туда лезть, и не имеет уже никакого значения, бросила ты колледж или нет. Колледж – только часть целого. Речь о твоем отношении к жизни, твоих целях, твоих амбициях. Ты совершила из ряда вон выходящий поступок, Кейтлин, и больше нас ничто не связывает. Я закончил. Теперь, – он перевел взгляд с дочери на жену, – собирай свои вещи, и побыстрее. Мать и так устала.

По виду матери трудно было сказать, устала она или в ужасе от всего происходящего; она так и сидела в кресле, безразлично глядя на дочь. Ее тусклые глаза ничего не выражали. Том решил, что она в ступоре. Наконец она поднялась и все с тем же безучастным видом открыла дверь комнаты, до этого плотно запертую, чтобы служанка не смогла подслушать разговор. Стоя в дверном проеме, она повернулась и посмотрела на Кейт, которая тяжело и медленно поднималась со стула.

– Я подожду, пока ты будешь собираться, Кейт. Мне нужно видеть, что ты с собой возьмешь.

– Зачем? Ты боишься, что я заберу серебро? – Кейт ошеломленно взглянула на мать.

– Это у тебя не выйдет, оно закрыто. – Она выскользнула из комнаты, Кейт двинулась было следом, но внезапно остановилась и посмотрела на Тома, затем на отца, на лице которого было написано глубокое отвращение.

– Забудьте об этом.

– О чем забыть? – Отец, казалось, только теперь осознал потерю.

– Ничего мне от вас не надо. Я ухожу. Можете забрать все мои вещи.

– Как мило с твоей стороны.

И, не говоря ни слова, Кейт вышла из комнаты. Мать ждала в зале, сурово и плотно сжав губы.

– Собралась?

– Я ничего не взяла, мама. У меня все есть.

Больше никто не произнес ни звука, пока в дверях Кейт не повернулась к родителям и, посмотрев на них в последний раз, не сказала одно-единственное слово:

– Прощайте.

И тут же ринулась к Тому, который крепко и нежно обнял ее за плечи. Ему хотелось сейчас только одного – вернуться, убить ее отца и потрясти мать из стороны в сторону, пока зубы не застучат. Господи, да что же это за люди такие? Из чего они сделаны? Как можно так обращаться с единственным ребенком? Он вспомнил свою мать, чуткую и любящую, и к горлу подступили слезы, но Том сдержал их, вспомнив, через что сейчас прошла Кейт. Он прижал ее к себе и, пока они шли к его машине, всю дорогу сжимал в объятиях, сильно-сильно, чтобы его руки, сердце и тепло тела сказали ей то, что бессильны были выразить слова. Больше он не позволит ей пережить подобный ужас.

– Все хорошо, малышка. Все в порядке, красавица моя, и я тебя люблю…

Но она не плакала, нет. Только чуть дрожала в его руках, и когда подняла на него глаза, то взгляд их был слишком серьезен; однако она выдавила из себя улыбку:

– Прости, что тебе пришлось такое увидеть, Том.

– Прости, что тебе пришлось такое пережить.

Она едва заметно кивнула и выскользнула из его объятий. Он открыл ей дверцу машины и сам забрался следом.

– Ну что ж, – сказала она тихо, когда он сел рядом с ней. – Вот мы и остались одни. Отец сказал, что больше знать меня не хочет. Что я предательница. – Она глубоко вздохнула. Кого она предала, полюбив Тома, бросив колледж? Учеба в Стэнфорде – одна из семейных традиций. А еще – брак по расчету. Случки – брезгливо сказал отец, узнав о ее отношениях с «ничтожеством», сыном шахтера. Она забыла, кто она такая, кто ее родители, бабушки и дедушки… забыла, как нужно жить, какие выбирать колледжи, клубы, мужей и жен. Ее мать – президент юношеской лиги, отец – глава юридической фирмы. Но Кейт выбрала Тома и, потрясенная, сидит рядом с ним. Он обеспокоенно посмотрел на нее.

– Он еще передумает. – Том погладил ее руку и завел машину.

– Может быть. А может быть, и нет.

Он поцеловал ее со всей нежностью, на какую был способен, и взъерошил ей волосы.

– Поехали домой, малышка.

В ту неделю их домом стала квартира футболиста из новой команды Тома. Но совсем скоро Кейт ожидал сюрприз. Всю неделю Том был занят и наконец нашел квартиру. Прекрасный домик в викторианском стиле стоял на холме, откуда открывался вид на залив. Том подвел Кейт к двери, вложил ей в руку ключи, а потом поднял ее на руки и донес до третьего этажа, до порога их новой квартиры. Кейт смеялась и визжала. Это напоминало игру в дочки-матери, только все было по-настоящему, а значит, еще лучше.

Он был с ней бесконечно добр и мягок, особенно когда оба осознали, что Кейт больше не сможет общаться с родителями. Том не понимал, как такое возможно. Семья для него означала любовь, нерушимую связь с близкими людьми, которые никогда не оставят, как бы сильно ни сердились. Но Кейт понимала, в чем дело. Ее родители считали, что дочь обязана стать такой же, как они. Влюбившись в человека не их круга, она совершила непростительную ошибку, она посмела стать другой – нарушить правила, уничтожить семейные ценности. Она их ранила – они ранили ее в ответ. Они всегда будут злиться и оправдывать свой поступок, пока у них не хватит мужества признаться самим себе, как больно им жить без дочери. Но даже когда это случится, мать все обсудит с подружками по бриджу, а отец – с деловыми партнерами, и те быстро переубедят их, объяснив, что они правильно поступили и что другого выхода не было. Кейт все знала. Отныне Том стал для нее всем – отцом, матерью, другом, братом, – и в его руках она расцвела.

Она разъезжала с ним по всей стране, участвовала в модных показах, писала стихи, вела хозяйство, иногда общалась со старыми друзьями – правда, все реже и реже – и с командой Тома, многие футболисты из которой начали ей нравиться. Но бо́льшую часть времени Кейт и Том проводили наедине, и он стал центром ее вселенной. Через год после переезда на новую квартиру они поженились. Ничто не могло омрачить радостного события, хотя были два неприятных эпизода. Во-первых, родители Кейт отказались прийти на свадьбу – впрочем, никто не удивился. А во-вторых, Том, сидя в баре, сильно вспылил и побил кого-то. Для него настали тяжелые времена. Команда Сан-Франциско была не то что прежняя команда Тома, да к тому же в ней он оказался чуть ли не самым старым. По большому счету, ничего страшного в том баре не произошло, но газеты раздули отвратительный скандал. Кейт посчитала все это глупостью, Том посмеялся – в конце концов, свадьба была важнее.