— Что же? Время прошло, страсти улеглись, и материал теперь можно реанимировать, представить, как пересмотренное дело, — сказал Сэн Дэсвери, бодро прыгая по ступеням и поглядывая на сопящего математика Гиадо, которому все эти упражнения были откровенно не по душе. — В Сузалу это практикуют.

— Да, у нас в Раравозо такими вопросами занимаются специально обученные люди, — хохотнул далеко убежавший вниз Рато Сокар; он теперь стоял и, подбоченившись, ждал своих спутников. — Они высчитывают настроения аудитории, спрос на ту или иную тему, шанс завладеть интересом публики, а кроме того — когда какую продукцию, хоть сериал, хоть телепередачу, можно выпустить повторно и еще раз сорвать куш, не вызвав праведного гнева зрителей. Так вот, ваше время, Ноиро, настало. Тот инцидент давно забыт. Вопли отдельных ортодоксов принимать во внимание не будем: комара только у самого уха слышно, а конь скачет быстрее ветра. Пусть жужжат!

— У меня осталось несколько отпечатанных фотографий, — неожиданно для самого себя признался журналист. Он держал это в секрете ото всех, опасаясь, что, прознав об уцелевших снимках, власти могут отнять у него последнее доказательство. — Но вы же сами понимаете, что без пленки фото доказательной силы не имеет.

Запрокинув разлохмаченную голову, сузалиец рассмеялся.

— Так и вижу группу полярников, которые на вездеходах волокут к Сарталийской Возвышенности муляжи ящеров, чтобы потешить тщеславие одного весьма юного журналиста! Ноиро, будьте уверены: нам — нам! — он показал на Дэсвери, на себя и, чуть замешкавшись, на мэтра Гиадо, — ни к чему эти бесконечные заключения экспертизы, которым подвергали ваши материалы. Мы видели те кадры. Успели увидеть. Это просочилось даже на сузалийское телевидение, хотя даю голову на отсечение — ваши правители на многое пошли бы, чтобы стереть все увиденное из памяти наших граждан. Мы слышали также и выступления ваших друзей-полярников: я лично переводил их показания на сузалийский для канала «Сеопсер-2». Нам нужно, чтобы вы просто еще раз поведали перед телекамерой свою историю. Если у вас остались фотографии — ну так это вообще чудесно!

Тем временем они спустились на каменную площадку. Набойкой на костыле Ноиро столкнул в прибой трупик засохшего рачка.

— Хотите узнать, как я докатился до жизни такой? — Рато Сокар склонил голову к плечу и спрыгнул на песчаный берег, окаймленный с одной стороны кружевной пеной набегавших волн, а с другой — причудливыми вензелями скал, внутри которых за миллионы лет вода прогрызла множество ходов и галерей.

Еще двадцать лет назад Сокар состоял в рядах академических археологов сузалийского университета Раравозо — столицы страны. Еще двадцать лет назад он и сам отмел бы любую крамолу, сказанную в адрес классической датировки эпох, событий и артефактов. Еще двадцать лет назад эволюция всего сущего на Тийро в его представлении проходила линейно, от простого к сложному, как писали в учебниках и читали на лекциях. Все было до смешного элементарно: нашел что-то, не вписывающееся в рамки, будь то кость или осколок рукотворного предмета, — не умничай, лезь в справочник и найди, на что это походит, а при совпадении хотя бы на семьдесят процентов смело датируй свой артефакт тем же периодом, что указан во вспомогательной литературе.

— На самый крайний затруднительный случай к нашим услугам был радиоуглеродный анализ[11], — добавил Сокар, медленно бредя рядом с Ноиро по усыпанному сухим ракушечником песку. — Но он действенен, как вы понимаете, только в отношении органики. Скажем, я смогу более или менее точно установить возраст вот этой раковины. — Он легко нагнулся и поднял одну из перламутровых створок бывшего убежища моллюска. — Могу с грехом пополам датировать, когда погибли водоросли, затесавшиеся в расщелины этих камней. Но мне никогда не удастся при помощи этого метода хотя бы приблизительно установить, сколько лет самим камням. А если бы из них было выстроено какое-нибудь сооружение, то вряд ли удалось бы классифицировать его по углероду-четырнадцать.

Да, метод был очень неточным. Однажды студенты Сокара баловства ради отдали на экспертизу рог коровы, подохшей не более десятка лет назад, и зуб ургаргу, который просто не мог жить на планете позже каменного периода. Результаты развеселили будущих археологов: высчитав скорость полураспада атомов радиоуглерода и его превращения в атомы азота-четырнадцать, программа обработала данные, сравнила их и выдала совершенно парадоксальное заключение — корова и ургаргу были ровесниками!

— Конечно, я перепроверил. Я перепроверил еще и еще раз. Студенты хохотали и ждали моих объяснений. Но что я мог им сказать? — Сокар присел и исподволь, размахнувшись, пустил створку раковины вскользь по волнам. Однако она была слишком легкой. Бриз подхватил ее, перевернул в воздухе и круто воткнул в воду. Сузалиец досадливо хмыкнул. — Да, метод не слишком точен…

— Это значит, что все ныне существующие датировки ошибочны? — спросил Ноиро.

Дэсвери молча указал на вход в одну из пещер, скрывающийся под аркой берегового массива и отдельно стоявшего столба — частью скалы, выточенной прибоем за тысячи лет. Все они направились туда.

— Отнюдь! — возразил Сокар на вопрос журналиста. — Радиоуглеродный метод поверяется геологическими познаниями. Например, возрастом пласта, в котором залегал артефакт. Так вы, филологи, уточняете парадигму лексемы, беря контекст, в котором находится словоформа. Достаточно древние предметы датируются точно. Пользуемся мы и другими способами определения возраста, но они — косвенные. Дополнительные. А бывают и такие случаи, когда не работает ни один, показатели разнятся, а контекст и подавно сбивает с толку. Как это назвал бы филолог? — сузалиец прищурился.

— Не знаю… — Ноиро пожал плечами. — Возможно, сленг… Новое сленговое словцо, еще не вошедшее в обиход…

— Вот! «Еще»! А потом — глядишь — оно уже и в словаре! Но однажды я попал в тупик окончательно и бесповоротно.

Было это на раскопках в Узлакане, в районе кратера Сааф-Ол. В незапамятные времена сюда рухнул метеорит, разрушив часть горной гряды, разделяющей Агиз и Араш-Туромт. Мощный удар создал бассейн будущего Круглого Озера: кратер быстро заполнился водами подземных речек и не мелел даже в самые засушливые времена, когда и Ханавур становился ручейком, с трудом пробиваясь через пески к морю.

В нынешнем веке ученые-палеонтологи облюбовали окрестности Озера: здесь легко было проводить раскопки, да и экземпляры попадались прелюбопытнейшие и редкие.

— Когда меня вызвали из Раравозо в Са-Аса, я решил, что это какая-то ошибка. Интересы археологов и палеонтологов совпадают далеко не всегда, и делать возле Сааф-Ола мне, сузалийцу-археологу, было решительно нечего. Однако же, заинтригованный, я получил одобрение со стороны университетского начальства и вылетел сюда.

Конечно, будь те палеонтологи гражданами любой другой страны, Сузалу никогда не узнала бы о находке. Но Сокару повезло — ребята оказались его соотечественниками.

Потрясенные небывалым открытием, ученые на раскопе даже старались не говорить об этом, чтобы ничего не испортить непроверенными слухами. Однако их приподнятое настроение Рато Сокар почувствовал сразу по приезде.

— У вас такой вид, — пошутил тогда Сокар, — будто вы нашли останки инопланетян.

— Хуже! — с притворной скорбью отозвался руководитель группы. — Появление инопланетян не вызвало бы необходимость переписывать всю хронологию нашей истории…

Сокар не слишком удивился, когда ему показали прямо на месте раскопок еще не извлеченные кости древнего ящера. Но когда он различил залегавшие на два слоя глубже кости человека — это был шок.

— Я поначалу подумал, что путаница произошла в результате падения метеорита. Мы начали разбираться, привлекли кемлинских и узлаканских геологов и в результате пришли к выводу, что слои на этом участке никогда не перемешивались, отголоски катаклизма сюда не дошли, и те люди действительно погибли за несколько десятков тысяч лет до смерти ящера. Вскоре из Раравозо приехал мой приятель-антрополог. И вот он сказал совсем уж невероятную вещь…