Когда в середине прошлого века по всем периодическим изданиям научного и научно-популярного толка прокатилось известие о пропавшей цивилизации древних обитателей сельвы Рельвадо — вальдов, — на зеленый материк рванули толпы исследователей, авантюристов и дельцов. Найденные немногочисленные ценности они выдирали друг у друга из рук, причем иногда с кусками мяса. Однако источник обогащения очень быстро иссяк: всем стало понятно, что древние не очень-то понимали золото и не слишком ценили драгоценные камни. А камни обычные, на которых выбивались иероглифические тексты, интересовали только ученых — историков, археологов и лингвистов. И до последнего времени Рельвадо был их вотчиной, пока в нынешнем обществе один богач не увидел у другого табличку с надписью и не счел ее весьма престижным артефактом. И пошло новое поветрие: коли есть спрос, предложение появится непременно.

В Рельвадо опять потянулись искатели сокровищ, но на этот раз под видом простых туристов. Чаще всего в каждой компании таких авантюристов-любителей было три-четыре профессионала, которые, прячась за спинами дилетантов, скрывали истинное лицо до тех пор, пока не натыкались на что-нибудь действительно дельное. Отведя глаза бывшим попутчикам, «черные» копатели откалывались от основной группы, брались за работу и имели потом свой барыш.

— «Черные» археологи, — пояснил Матиус. — Слышал о таких?

— Конечно. Просто я был не в курсе этого поветрия… Да, странных людей много.

— А еще больше — жадных. Ну а поскольку мы стараемся не просто найти, но и уберечь эти памятники от разграбления — они у «черных» часто гибнут из-за грубого обращения, — господа «туристы» нам сильно мешают.

— Насколько я знаю, — вставил Ноиро, — эти таблички до сих пор так и не сумели расшифровать?

— Сейчас этим занимается твой тезка, профессор Ноиро Гиадо, — Клив улыбнулся. — Лингвисты сдались — дело за математиком. А что? Ведь язык древних узлаканцев в прошлом веке удалось понять вообще астрофизику!

— Зако Фурону много чего удалось…

— О! Интересуешься? — воссиял археолог.

— Я пишу о культуре узлаканцев уже четвертую статью — как не интересоваться!

Мимо них в хвост самолета прошла та самая археологиня. Даже здесь она так и не удосужилась снять очки или хотя бы свою страшную кепку. Все поведение Нэфри, казалось, говорило о том, что она очень хотела бы стать невидимкой.

Ноиро проводил ее взглядом и не выдержал — уточнил:

— С ней всё в порядке? — он повертел рукой над макушкой.

Клив рассмеялся, но, неопределенно покачав головой, что не было ответом на вопрос журналиста, промолчал.

— Я читал, — сказал Ноиро, — что Фурон тогда оттолкнулся от написания и значения имен. Они на узлаканских камнях выделялись графически, особенным образом. Иероглифы — это всегда всего лишь слова-конструкторы, из которых можно сложить любое понятие. Замена всего одного иероглифа во фразе может полностью изменить ее смысл. Скажем, выбито на камне имя вождя — Белый Аист. Если к начертанию прибавить несколько косых линий и убрать рамки, это уже не имя, а понятие «стаи птиц улетают зимовать».

Матиус кивнул:

— Да, я тоже читал об этом, хотя на Узлакане не специализируюсь… Но таблички из Рельвадо — дело еще более запутанное. Там вообще одни картинки. Несколько табличек я откопал этими самыми руками! — в его тоне мелькнул оттенок гордости. — Если повезет, и ты подержишь такую. На черном рынке подлинники стоят от четырехсот до семисот тысяч асов.

— И как отличить оригинал от подделки?

— Если ты хоть раз подержишь в руках настоящую табличку, ты уже всегда будешь знать разницу. Настоящие — они как будто живые, тепловатые. А копии — просто глина.

— Буду знать, если у меня заваляется лишних полмиллиона асов.

Перекоп Айдо, куда их долго везли из захудалого аэропортишки Франтира на потрепанном автобусе, был немалых размеров каньоном. Ноиро настолько сбился при пересчете часовых поясов, что, когда стало темнеть, недоуменно спросил спутников:

— Но мы же летели на восток, и здесь должно быть утро следующего дня!

В ответ он услышал, как презрительно хмыкнула идущая впереди него Нэфри. Йвар Лад терпеливо объяснил, что это уже не утро следующего дня, а вечер, потому как летели они без малого сутки, и время сильно сместилось.

«Действительно — до чего же стервозная ухмылка природы!» — покосившись на тетку в комбинезоне, еле различимую при свете фонариков, раздраженно подумал усталый Ноиро и решил впредь воспользоваться советом Матиуса: игнорировать эту Нэфри как можно тщательнее.

С приближением сельвы их группу все ожесточеннее атаковали тучи москитов. Их не отпугивал ни репеллент, ни яростное обмахивание ветками.

— То ли дело кемлинские! — сетовал Матиус, отвешивая себе пощечину за пощечиной. — Те кружатся, кружатся, да скромно так, мол, ничего, если я вас немножко покусаю? А эти…

— Потерпи, Клив, потерпи! — ответил руководитель. — Всего пара часов — и пойдут заросли айгуны. Там мы спасены…

Ноиро где-то читал, что пыльца постоянно цветущей айгуны отпугивает все виды насекомых, но ее невозможно ни синтезировать, ни сделать состав для защиты. Лишь свежая пыльца на коже и одежде давала несколько часов отдыха от кровососущих тварей и обладала ранозаживляющим эффектом.

Глубокой ночью, старательно побродив по айгуне, путники вышли к намеченной цели и расположились в трех давно покинутых дикарями каменных доменах. Эти постройки были сложены хитрым образом, в виде пирамидок, стоящих на высоком и устойчивом каменном фундаменте — менгирах, огромных глыбах-мегалитах. Сделано это было с целью уберечься от потопления: ливни в сельве отличались яростным характером. Сверху, в качестве пола, прямо на глыбы укладывали громадные куски местного асфальта. Целые озера застывшего вещества, образованные в результате древней вулканической деятельности, встречались здесь едва ли не на каждом шагу. Асфальт был прочным и почти вечным — хорошая основа для покрытия из очищенных от коры и заноз досок одного из самых долговечных деревьев сельвы — эртана.

Совершенно обессиленные, археологи и Ноиро забрались в спальные мешки и тут же отключились. Только под утро журналисту начали сниться сны. Один был подозрительно ярким: круг, выложенный гладкими белыми валунами, чадящая жаровня, неподвижно, не мигая, сидящий вдалеке на кочке шипохвост, а возле кустов айгуны за всем этим наблюдал неизвестный серый хищник.

А потом журналист открыл глаза и ощутил себя на редкость хорошо выспавшимся. Айгуна заживила за ночь волдыри от укусов и остановила воспаление в многочисленных царапинах.

Ноиро взял бритву, зубную пасту и щетку и отправился на поиски речки — ночью они переходили ее вброд в самом, как утверждал Йвар Лад, узком месте. Именно поэтому вся одежда археологов сушилась сейчас на впопыхах протянутых веревках, а сами путешественники все еще крепко спали, приходя в себя после вчерашней прогулки.

…Так… Вот рощица айгуны — тут они пробирались, уже мокрые и злые после переправы, про себя ругая Лада, перепутавшего место брода. Вот та скала, которую огибает тропа…

Не ожидая подвоха и уже слыша близкое журчание воды, слившееся с другими звуками — как будто вдали кто-то играл на струннике и тихо, неразборчиво подпевал, — Ноиро беззаботно свернул направо, где лицом к лицу столкнулся с незнакомой девушкой. Она была в купальнике, стройная, темноволосая, с короткой стрижкой и лукавой безуминкой в чуть раскосых светло-карих глазах. При виде журналиста девушка невольно отпрыгнула назад, закрывшись большим полотенцем с такой торопливостью, будто была голой.

— Здрасьте… — растерянно пробормотал Ноиро и не нашел ничего умнее, чем спросить: — А где здесь можно умыться?

Мимолетная враждебность ее взгляда сменилась прежним насмешливым лукавством.

— Если у вас есть сыворотка, — незнакомка повела рукой, — то везде.

— Какая сыворотка?

— От укусов ядовитых тварей, — и она легким щелчком сбила с полотенца Ноиро серого паука, которого тот даже не видел.