Так продолжалось довольно долго — полгода или больше, — пока я не провел эксперимент: принес в студию фотоаппарат и снял на пленку одну из картин, когда изменения в ней стали, на мой взгляд, совершенно необратимыми. Видите сельский домик, шестая картина слева? Вон тот человек, что стоит у двери — в то утро он неожиданно упал, у него случился сердечный приступ, я знал это точно, и вспышка магния зафиксировала момент, когда он лежал, скрючившись и глядя на меня белыми от боли испуганными глазами.
Пленку я проявил в мастерской Девита, что на Дамраке — это самое надежное место и самые качественные фотографии. Они… Пленка оказалась непроработанной — на ней не оказалось ни одного отснятого кадра. „Может, вы забыли открыть объектив?“ — ехидно улыбаясь, спросил меня мальчишка, выдававший заказы. Это был глупый вопрос — если объектив закрыт, ни вспышка, ни экспозиция не сработают!
Я был обескуражен и больше не пробовал фотографировать мои картины — понимал, что они этого не хотели…
Я приходил в кладовку по несколько раз в день, разворачивал одну картину за другой и смотрел, смотрел… Всякий раз картины менялись по-разному и всякий раз становились прежними, когда я заворачивал и оставлял на время — бывало, я возвращался час или полчаса спустя, и все успевало возвратиться на круги своя.
Прежде чем делать выводы, я провел еще один эксперимент: нарисовал два пейзажа — вид на Амстель со стороны бухты — свернул их и поставил рядом с шестью полотнами.
Я с трудом дождался утра — ночью меня посещали кошмары, — примчался сюда, развернул и стал смотреть. Долго, не отрывая взгляда. Ничего не изменилось, ни единой детали. Картины лежали мертвые, как тела в покойницкой. Я, кстати, продал их потом на аукционе за приличную сумму…
Тогда я окончательно понял: в том, что происходило с картинами, виноваты сгоревшие копии. Вы усмехаетесь, Тиль, вам это кажется нелепым? Мне тоже так казалось одно время. Но когда нелепость на ваших глазах меняется… Либо вы должны признать себя безумцем, либо попытаться понять, как такое может произойти на самом деле.
Я попытался понять. Вы наверняка поинтересовались, чем я занимался последние семь лет, верно? И знаете, что я получил первую степень по философии — на большее меня не хватило, но и того, что я узнал, оказалось достаточно, потому что мне не столько знания были интересны, сколько направление поисков той истины, что заключалась в картинах и проявляла себя…
В конце концов, я все понял сам. Всегда до всего истинного доходишь своим умом. Истины заемные есть ложь. Когда я понял, мне не нужно было проводить эксперимента, чтобы что-то себе доказать. Это было озарение, интуитивное прозрение — как можно доказать то, что явилось ниоткуда, подобно вспышке, и ты понял, и понимание стало в тот же момент частью тебя, все равно, как если бы ты не знал, что дважды два — четыре, и вдруг прозрел, и воскликнул „да ведь дважды два — четыре, как же я, дурак такой, не понимал этого раньше?“ И разве это нуждается в доказательстве?
Я понял, что существует множество миров, подобных нашему и совсем не похожих. Возможно, их бесконечное количество, но я не могу представить себе бесконечность, это понятие мне чуждо, хотя в одной популярной статье я прочитал, что какой-то физик действительно утверждает, будто мир бесконечен не только в наших четырех измерениях, но и во множестве других, которые мы не можем ощущать, но которые связаны с нашими пространством и временем мириадами нитей причин и следствий. Связи эти спонтанны и неожиданны, проявиться могут в любом месте и времени. Мы сами постоянно это ощущаем и видим, но не придаем значения, не обращаем внимания. Разве вы не встречали на улице человека, о котором точно знали, что он умер — возможно, даже были на его похоронах? Как похож, говорили вы и торопились прочь, не пытаясь подойти и спросить имя, заговорить, понять. А может, просто боялись, что так и окажется, и вам придется менять свои убеждения, вам было страшно — но не от того, что вы встретили мертвеца, а потому, что хотели остаться самим собой…
И разве не бывало с вами такого: вдруг вы находили чуть ли не на самом видном месте в квартире предмет, потерянный год назад? В свое время вы тщательно искали, осмотрели все углы — не нашли и успокоились, и вдруг вот он, и вы стоите в недоумении, вертите вещь в руке, это она, сомнений нет, но как вы могли не замечать ее так долго?
Вы и мысли не допускаете, что вчера, когда вы искали, вещи действительно не было, и появилась она потом, когда вы не смотрели, возникла из ничего, а если бы вы не спускали с этого места глаз, то и вещь не возникла бы, потому что все взаимосвязано: вы, ваш мир, мир вашего духа, вашей фантазии, и тот, другой мир, в котором и вы, и ваш дух, и фантазия ваша существуют в ином, измененном виде; иногда эти миры пересекаются, и тогда отыскивается давно потерянный предмет — он никуда не исчезал, он был всегда, и физик сформулировал бы по этому поводу какой-нибудь закон сохранения, — но пребывал этот предмет в другом мире, и я вам скажу кощунственную вещь, но мне она кажется естественной: возможно, многие из тех, других миров вовсе и не материальны? Нет, я не о духе говорю, а о чем-то другом, отличном от материи, как электромагнитное поле отлично от куска горной породы. Наверно, есть и такие миры, потому что как иначе соединить две реальности — должен быть мост, верно?
И если существуют другие миры, то в них живем мы — тоже другие, а может, такие же самые, только в одном из миров кто-то из нас родился раньше, чем здесь, кто-то позже; в другом мире я, возможно, так и не написал этих картин, а если написал, то не заказал копий, а если заказал, то они не сгорели, и нам с Питером не пришлось обманывать страховые компании, вы все это понимаете, Тиль? А вы, Кристина?
Я долго думал об этом, и однажды на меня напал страх. Жуткий, необъяснимый — страх того, что картины эти, если они действительно являют собой связующее звено с теми, сгоревшими, если оригиналы связаны с копиями какими-то энергетическими нитями, если те, сгоревшие, пребывают в одном из иных миров, то, значит, и эти картины, изменения в которых я наблюдал каждый день, — значит, и они стали частью не нашего, а какого-то иного мира и, возможно, даже не одного — почему картины всякий раз иные? Значит, всякий раз я вижу другие картины, те, что я писал во втором мире, третьем, десятом?
Я испугался — сам не знаю чего. Я подумал, что если и дальше держать картины в кладовке, то энергетика их, возраставшая всякий раз, когда я их раскладывал на полу и смотрел на произошедшие перемены, эта энергетика действует на меня подобно гипнозу, и я сам становлюсь другим, в меня переходят частицы тех миров, ведь когда я смотрю на картины, я и сам нахожусь там, а не здесь, верно?
И если когда-нибудь я останусь там навсегда?
Это, наверно, так — ведь что-то заставило меня семь лет назад заказать копии и создать энергетические связи с теми мирами, в которых копии сохранились, а мои картины сгорели…
Только страх заставил меня совершить глупость — вытащить картины из подсобки, вставить в рамы, расставить по мольбертам в мастерской и объявить, что восстановил сгоревшие полотна. Я думал, что если множество глаз станут отслеживать каждое возможное изменение, то изменений не будет вообще. Картины меняются, когда остаются одни, а если на них смотреть — да еще в тысячи глаз, — то как они могут измениться? Ведь не появляется забытая книга из ничего на ваших глазах — вечером вы идете спать, ее еще нет на полке, утром она уже стоит, а если бы вы всю ночь бродили по комнате и неотрывно смотрели? Книга не появилась бы, потому что существуют какие-то законы природы, о которых ни я, ни, возможно, самые умные ученые не имеем ни малейшего представления.
Я думал избавиться от кошмара, а вместо этого получил кошмар, много более страшный.
Я сказал, что мы не знаем законов того слишком для нас сложного мира, в котором живем сами и который пытаемся понять. Мы их действительно не знаем! Почему, едва картины были вынесены на свет из тьмы, мне начал звонить неизвестный и намекать на события семилетней давности? Почему его голос казался мне таким знакомым, что я не мог его узнать? Это был мой собственный голос, Тиль, и я понял это только после того, как вчера утром, когда неизвестный позвонил опять, записал разговор на магнитофон и сравнил запись с записью моего же голоса на автоответчике. Я звонил себе, я был шантажистом и грозил рассказать всем о собственном поступке. Может, это звонила моя совесть из какого-то измерения, где личность нематериальна?
