Бракосочетание состоялось в соборе Тюля в сентябре 1947 года. Камилла по этому случаю надела свое первое длинное платье, потому что была подружкой невесты. Во время церемонии она, сама того не желая, представляла Мари-Эллен, которую так любила, на месте Лоры перед алтарем. Позднее она призналась в этом Полю, вызвав этим его негодование.

— Какой ты еще, в сущности, ребенок, Камилла! — с упреком сказал ей брат. — Некоторые вещи даются нам свыше, и тут ничего не поделаешь. Когда-нибудь ты это поймешь. Я люблю Лору, и только ее одну!

Он сразу же пожалел о своей резкости. Чтобы утешить сестренку, он доверил ей свой маленький секрет: «Я расскажу тебе, как я ухаживал за девушкой, которая сегодня станет моей женой. Это было в Прессиньяке, во время сбора винограда, в винограднике отца Жюстена. На Лоре было розовое платье, руки ее были измазаны соком, ведь она работала с самого утра. Я предложил ей свою помощь. Мы стали работать вместе. Она тихонько напевала. Ее голос волновал меня, и чем больше я ее слушал, тем красивее и грациознее она мне казалась… И тогда я сказал ей, что она мне нравится, что я родился здесь, в «Бори». Она выглядела удивленной, а потом улыбнулась мне. Вечером, за ужином, мы сидели рядом. А потом мы танцевали — до поздней ночи. Я проводил ее домой. И мне хотелось, чтобы этот прекрасный день никогда не кончался. Я не мог позволить ей вот так уйти. Мне казалось, что, если я ничего не сделаю прямо сейчас, я навсегда ее потеряю. И тогда я собрал всю свою смелость и поцеловал ее у креста, ты знаешь, там, по дороге к школе. Нас освещала луна, и ее рыжие волосы сияли, словно нимб. В тот момент я и решил, что женюсь на ней. Если она захочет…»

Радуясь, что брат поделился с ней своими сокровенными мыслями, Камилла решила, что должна примириться с невесткой, которая, кстати, была с ней очень ласкова.

После произошло еще несколько приятных неожиданностей. Матильда тоже решилась выйти замуж, но без религиозного обряда. Мари очень расстроилась, узнав о таком ее решении. Она всегда была искренне и пламенно верующей, а потому считала узы, не освященные Церковью, неосновательными. Однако Матильда не слушала ничьих возражений, и ее матери пришлось смириться с тем, что брак средней дочери не будет церковным.

И все же самым важным для Мари было счастье Матильды. Она работала в парикмахерской в Бриве и стремилась к финансовой независимости, а потому экономила. Это заставило ее измениться. Она перестала, повинуясь порыву, покупать себе платья и безделушки. Ее молодой супруг Эрве, парень покладистый и, по всеобщему мнению, несколько бесцветный, обожал свою невыносимую супругу и во всем ей потакал.

— Мама, я готова, дай мне кошелек! — крикнула девочка, удивившись, что мать не вышла в прихожую.

Камилла надела ботинки и пальто и была полностью готова к встрече с морозом. Она с восторгом предвкушала удовольствие от прогулки под снегопадом.

Мари с сумочкой в руке вышла из кухни.

— Держи, этого тебе хватит, Камилла! И не задерживайся, скоро совсем стемнеет. И твой отец вот-вот будет дома.

— Обещаю, мамочка! Я пройдусь вокруг площади, и, если встречу Мари-Эллен или Жаннетт, мы поболтаем немного… Ты только не волнуйся!

— Хорошо, разрешаю тебе погулять с полчаса, — снисходительно согласилась Мари. — И все-таки не задерживайся, дорогая! Постой, ты сегодня такая хорошенькая! И так выросла!

Камилла кивнула, не вдумываясь в смысл услышанного: ну чем плохим ей может грозить тот факт, что она стала симпатичнее и чуть взрослее, чем год назад? Однако она предвидела, что на такой вопрос мать ответит расплывчато, с легким раздражением, и это чуть остудило порыв девочки. И все же такой мелочи было недостаточно, чтобы заставить ее отказаться от прогулки.

— Не беспокойся, мамочка! Я скоро вернусь. Ты не успеешь даже суп подогреть!

Мари с нежностью улыбнулась дочери. Заботливая мать, она проследила взглядом за тем, как Камилла аккуратно ступила за порог сначала одной ногой, потом другой — чтобы наверняка не поскользнуться. Но снег оказался пушистым и рыхлым. От их дома к фонтану вела цепочка следов.

«Я могла бы пойти с ней, — подумала Мари, закрывая входную дверь. — Но нет, я становлюсь матерью-клушей, и это негоже! Я правильно поступила, позволив ей пойти одной. Ей хочется почувствовать себя взрослой. И в ее возрасте это вполне естественно! Я не должна забывать, что моя девочка растет… Но мне тоже так хочется прогуляться!»

Не в силах противостоять искушению пройтись по заснеженному вечернему городу, она взяла с вешалки свою курточку на меху — подарок Адриана. Мари уже представляла себя на улице, щедро выбеленной и украшенной первым зимним месяцем, когда услышала голос Нанетт. Она вздохнула и направилась к комнате старой женщины, некогда служившей обитателям этого буржуазного дома гостиной.

— Как ты себя чувствуешь, Нан, дорогая? — спросила Мари, переступая порог.

— Лучше. Я хорошо спала и почти совсем не кашляла. Сейчас встану и сварю себе чашку напитка из цикория. Да и некогда мне лежать — работы накопилась целая гора!

В подтверждение своих слов она кивнула в сторону низкого шкафчика для посуды, на котором лежала стопка белья. Всюду в комнате царил безупречный порядок. Нанетт ни за что не хотела отказываться от возни с бельем и одеждой домашних — вязала, чинила и штопала, гладила простыни… Это был ее вклад в жизнь семьи Меснье. Старушке очень хотелось делать что-то полезное и при этом сохранять за собой «свою территорию», на которой она была бы полновластной хозяйкой. Попытайся Мари отобрать у нее хотя бы десятую часть работы, разразилась бы ужасная гроза! Поэтому она даже не думала об этом.

— Мадемуазель Берже, наша мама Тере, принесла тебе лечебный сироп! — объявила Мари. — Ты непременно должна его принять!

— Успеется, доченька…

Нанетт с неохотой принимала лекарства, но от ложки бузинового сиропа она и не думала отказываться. Мари присела на край ее кровати, и они какое-то время болтали о праздниках, о рождественском меню, о детях и внуках. Наконец Нанетт встала и прямо в белой ночной сорочке, закрывавшей всю ее фигуру до самых тапочек, направилась в кухню. Мари еще какое-то время сидела в нерешительности, но желание прогуляться по городку никуда не девалось. Она представляла себе высокое здание аббатства, церковь с колокольней в одеянии из снега и льда, и желание увидеть все это собственными глазами вскоре стало навязчивой идеей. Она вздохнула, поднялась и тоже пошла в кухню. Ужин еще не был готов. Мари уже подошла к плите, когда внезапно в ней созрело решение:

— Нан, я хочу сходить в приют, отнести сестрам старые вещи Камиллы. Я хотела это сделать еще в прошлом году, но все не было времени. Я выбрала наименее поношенные платья, кофточки и юбки. Маленькие сироты будут очень рады таким обновкам!

Нанетт посмотрела на Мари с укоризной. Неделю назад из-за этих вещей они даже поссорились.

— Что ж, решила — так иди! — ворчливо отозвалась старушка. — Я остаюсь при своем мнении. Я могла бы отпустить подрубку или даже распороть и сшить заново! Отдавать то, что может послужить еще год, а то и больше — это значит сорить деньгами! И когда ты успела привыкнуть к роскоши, доченька?

— Нан! Я уже говорила тебе, что Камилле нужна новая одежда. Она выросла, и ты сама видишь, что она из девочки превращается в девушку. Я не хочу, чтобы она задыхалась в тесных платьях только ради того, чтобы не расстраивать бабушку!

Нанетт продолжала бурчать себе под нос. Она ни за что не признала бы правоту невестки, пусть даже та была сто раз права. Рассерженная Мари оставила старушку ворчать в свое удовольствие и поднялась в спальню на втором этаже. Там она нашла полотняную сумку с аккуратно сложенной одеждой, которая стала мала дочери. Чтобы поскорее справиться с раздражением, Мари решила выплеснуть его здесь.

— Она никак не хочет понять, что я теперь — супруга доктора! — сказала она вслух. — Камилла — единственный ребенок Адриана, и у нас есть средства, чтобы прилично ее одевать. Если бы я ее слушала, мы все ходили бы в заплатках, как в те времена, когда жили на ферме в «Бори»!