Мари, которая себя не помнила от волнения, повернулась и включила лампу. В горле у нее так пересохло, что она не могла издать ни звука. Ей нестерпимо хотелось пить. Лизон оставила графин с водой на столике у изголовья. Мари налила себе целый стакан, стараясь, чтобы Адриан не заметил, как дрожит ее рука, и опустошила его несколькими глотками.

— Сильная жажда выдает сильное волнение, — прокомментировал Адриан с легким сарказмом.

— Зачем ты так? — возмутилась Мари. — Кому бы понравился допрос с пристрастием? Ты говоришь со мной так, словно я в чем-то виновата.

Мари всей душой желала сохранить свой секрет. Она знала Адриана. Не будучи столь ревнивым, как ее первый супруг, он любил ее чувственной и требовательной любовью. Как он отреагирует, если узнает правду? У него может возникнуть отвращение к ней, не говоря уже о том, что он сильно огорчится… Справится ли его любовь с испытанием, каким может стать это признание? Она не была в этом уверена, поэтому предпочла не рисковать. Единственное, о чем она думала, — это сохранить свое супружеское счастье.

— Признаю, это было нелегко, — пробормотала она. — Макарий воспользовался ситуацией, чтобы поиздеваться надо мной, но не больше! Ему просто хотелось видеть, как я мучаюсь. Наверняка он наслаждался этим, ведь я никогда не скрывала, что презираю его. И потом, прошло много лет, и я была уже не той женщиной, которую он желал. К тому же не надо забывать о том, что он приходился мне дальним родственником. Он не зашел слишком далеко…

— Поклянись, что так и было, Мари! — серьезно и тихо попросил Адриан. — Если ты поклянешься, я никогда больше не заведу об этом разговор, обещаю!

Адриан прекрасно понимал, о чем просит. Он знал, что для его искренней верующей жены клятва священна. Он был уверен, что она не сможет нарушить предписания религии, поступить вопреки собственным представлениям о порядочности. Для Мари это стало ужасным испытанием. Однако ее решимость сохранить любовь Адриана оказалась сильнее. Она тихо произнесла:

— Клянусь тебе!

И тут же пообещала себе исповедаться матери Мари-де-Гонзаг. Она одна могла помочь ей выйти из этой сложной ситуации. Подсказать, как искупить эту ложь…

Адриан наконец расслабился и погладил жену по щеке.

— Не будем больше об этом, дорогая. Выходит, вам с Матильдой повезло, что вы попали в лапы к Макарию. Если, конечно, это можно назвать везением…

— Да, — прошептала она. — Я не рассказывала тебе об этом, потому что не хотела тебя расстраивать. Вернувшись домой из партизанского отряда, ты был такой ранимый! Ты ведь тоже не говорил со мной о войне. Что я знаю о том, как ты жил среди твоих товарищей-маки? Моих расспросов ты избегал, заявляя, что хочешь жить будущим, наслаждаться нашим обществом — меня и нашей дочери… Ты не сказал мне ни слова о том, как умерла Леони. Я ничего не знаю, ничего… Поэтому могу только представить, что ей довелось перенести, и это разбивает мне сердце!

Мари чувствовала, как к глазам подступают слезы. Силы оставили ее. Эта ужасная свадьба, поведение Адриана и вот теперь воспоминания о Леони… Она все еще остро переживала боль потери.

— Она была моей сестрой, моей подругой!

— Успокойся, Мари! — взмолился Адриан. Он уже злился на себя за то, что несправедливо обрушил свой гнев на жену. — Я сожалею, что мучил тебя своими вопросами. Прости меня, любимая! Ты права: мы оба живы, и мы сейчас в доме, который ты так любишь. Давай забудем обо всем остальном! Держу пари, наша Камилла сейчас читает книжку в твоей бывшей спальне на чердаке…

Мари разразилась рыданиями. Адриан нежно привлек ее к себе, обнял. Она тотчас же прижалась к нему — своему прекрасному возлюбленному, своему защитнику… Он страстно прижался к ней. Когда она стала успокаиваться, он ласково вытер слезы с ее щек, провел пальцем по ее ресницам, проследил очертания высоких скул. Сердце его переполняла бесконечная нежность к этой прекрасной женщине. Как он сожалел о том, что выплеснул на нее раздражение, накопленное за этот ужасный день!

— Твоя прелестная Лизон отдыхает рядом со своим мужем. Венсан — очень хороший человек. Рядом с ними Бертий; она, должно быть, сосет пальчик и видит сладкие сны. Маленький Жан тоже спит, прижимая к себе плюшевого медвежонка…

При упоминании о своих детях и внуках Мари попыталась улыбнуться. Адриан продолжал, целуя ее в лоб:

— А теперь Матильда, наша кинозвезда! Я представляю ее в шикарной ночной сорочке, курящей сигарету прямо в постели… Мне не терпится познакомиться с ее женихом. Если ему удастся добиться главенства в их паре, я сниму перед ним шляпу!

— И ты туда же! — воскликнула Мари, не зная, смеяться ей или плакать. — Продолжай!

— Остается только Поль. Твой красавец сын, так похожий на тебя, наверняка мечтает о романтической прогулке при луне с рыжеволосой Лорой, которая, быть может, заставит его отказаться от холостяцкой жизни. Наш Поль, у которого золотое сердце, по-настоящему весел только здесь, в «Бори». Уверен, он любит землю, работа страхового агента ему не по душе и он предпочел бы засевать поля, косить сено… Словом, жить в деревне, на свежем воздухе.

Мари прижалась лицом к шее Адриана и легонько его поцеловала. Потом добавила более уверенным тоном:

— А теперь скажу я! Ты позабыл о нашей славной Нанетт, которая каждый раз чувствует себя «не в своей тарелке», ночуя под крышей дома муссюра, как она называла моего отца. Ты слышал, как она отказывалась остаться в доме на ночь? Она хотела лечь спать у Луизы, в бывшем флигеле Алсида. Мне жаль, что ты не успел с ним познакомиться. Каждое утро старый слуга заходил в кухню, и я наливала ему стаканчик местной водки. Он мне подмигивал, принимая его. Ты знаешь, прислуга в доме всегда должна стоять друг за друга… Он был прекрасным человеком, разве только никогда не торопился браться за работу. Мне часто приходилось ходить за дровами, когда он ложился передохнуть днем или когда наступали сильные холода.

Адриан улыбнулся. Он еще крепче обнял Мари и теперь уже сам нежно поцеловал ее в губы. Она ответила на поцелуй. Это стало искрой, воспламенившей костер ласк. Отдавшись ощущениям, они растворились в удовольствии. Они любили друг друга страстно, а потом уснули обнявшись, как юные любовники, освещенные лунным светом, который проникал в открытое в летнюю ночь окно.

Обазин, 23 декабря 1947 года

Мари с Камиллой, устроившись за столом в столовой, вырезали из золоченой бумаги гирлянды, чтобы украсить камин и потолочные балки. В большом, словно бы уснувшем доме слышался только шорох бумаги. Адриан навещал своих пациентов, Нанетт, как обычно, прилегла отдохнуть после обеда.

— Нам очень повезло! — объявила девочка. — На Рождество снова выпал снег, совсем как два года назад!

— Да! Но вспомни, в 1945-ом снегопад начался 26 декабря, то есть после праздника, — уточнила ее мать. — А в этом году зима решила нас побаловать, и у нас будет настоящий белый сочельник! И мне это очень нравится. Все складывается наилучшим образом, правда, дорогая? Елка у нас просто великолепная. Подумать только, твой отец решил купить рождественское дерево на рынке в Бриве! Это первый раз, когда мы не пошли за елкой в ближайший лес…

— И бабушка никак не может успокоиться! У нее не укладывается в голове, что елку покупают на рынке! — добавила Камилла растроганно.

— Это неудивительно, наша Нан — представитель другого поколения, — сказала Мари. — Ты сама слышала, она не перестает жаловаться с той минуты, как начался снегопад. В такую погоду пожилые люди предпочитают не выходить на улицу, чтобы не упасть.

— Бабушка в последние дни выглядит уставшей, — вздохнула Камилла. — Надеюсь, она не заболела.

Девочка, которой уже исполнилось четырнадцать с половиной, любила Нанетт, как родную бабушку, пусть их и не связывали узы кровного родства. Мари со страхом ждала того дня, когда ее приемная мать угаснет. Камилле до сих пор не довелось столкнуться со смертью в собственной семье. Дети и подростки очень восприимчивы, поэтому такие испытания для них всегда тяжелы. Вставляя подходящую фразу то тут, то там в безобидных повседневных разговорах, Мари пыталась подготовить дочь к этому неотвратимому испытанию.