— А американское гражданство и вид на жительство — не ценность? Зачем же вы ложью старались заполучить их, если они ничего не стоят?

— Я…

— Я не хочу ссориться, — сказала Джоан, — но вы так яро осуждали компромиссы. Вы назвали это циничным приспособлением правды ко лжи. И вот теперь вы заявляете, что лгать своему благодетелю не нарушение этики. Но А есть А, не так ли? Мошенничество — это воровство, а воровство аморально. Или теперь вы будете говорить, что все не так, что вопрос истины куда сложнее?

— Стерва, — сказала Айн Рэнд. — Стерва!

— Пришлось стать стервой, — ответила Джоан. — Иезуитом мне стать не дали. Но теперь вы понимаете, что я подразумеваю под борьбой с оттенками серого… И почему считаю жалость рациональной добродетелью.

— Вы чудовище! Чудовище, потакающее всем прихотям, активная оккультистка, дикая субъективистка!

Джоан рассмеялась:

— В какой книге Аристотеля вы вычитали эти бранные слова, Айн? У него в «Риторике» есть приложение с ругательствами?

Айн лишь покачала головой.

— Не понимаю, — сказала она. — Как гений вроде Гарри Ганта женился на такой, как вы?

— А, точно — с этого мы и начинали, да? Вам ответ не особо понравится, но мы с Гарри поженились, можно сказать, по приколу.

— По приколу? — переспросила Айн.

— Это случилось, когда мы поехали в командировку на запад, чуть больше года спустя после того, как я начала работать у него ревизором. В октябре 09 года Гарри закончил поглощение суперпоездов «Одинокая звезда», которые стали первой ветвью системы «транзитных молний», и отправились в Даллас подписывать последние документы. Там мы взяли в аренду фургон и неделю разъезжали по юго-западу, разведывая, у кого там какие права проезда и где от Техаса до Калифорнии можно проложить дорогу. Мы были вдвоем на длинном шоссе, Гарри только и талдычил о своей новой игрушке, а я парила в небесах после обсуждения природоохранного договора с «Доу Танзания», и… я уже упоминала, что мы с Гарри были любовниками, когда я училась в Гарварде?

— Нет, — ответила Айн. Это был не столько ответ на вопрос, сколько полное ужаса предвкушение.

— Ну так вот, — продолжила Джоан, — наше влечение друг к другу не прошло, но после Гарварда мы встретились противниками, а когда это противостояние завершилось, мы оба слишком увлеклись реорганизацией «Промышленных Предприятий Ганта», так что у нас не было времени даже полумать о том, чтобы потрахаться. Но в той поездке появились и возможность, и обстоятельства, и мы снова обратили друг на друга внимание. Конечно, этому роману были этические препятствия, поскольку Гарри стал моим начальником, хотя он почти никогда не вел себя как босс; и еще одна политическая помеха — я в то время уже враждовала с Департаментом творческой бухгалтерии, и ясно было, как отреагирует Клэйтон Брайс, если я начну спать с Гарри. Так что почти тысячу миль с того момента, как возникла эта тема, мы только и делали, что говорили об этом — обсуждали, в частности, преграды, как их можно обойти, словно два железнодорожных магната, пытающихся создать монополию, при этом не нарушив никаких антитрастовых законов. Совместно мы придумали кучу безумных идей, но самую безумную выдумал Гарри…

— Нет, — сказала Айн, — это невозможно.

— Тогда мы были уже в Неваде, так что — вполне возможно. Там это можно сделать проездом, не сдавая анализов крови, без какого-либо ожидания — нам даже предбрачный договор бесплатно выдали вместе с лицензией.

— Вы за него вышли замуж? — Айн почти кричала. — Просто чтобы…

— Теперь, глядя в прошлое, я понимаю, что это было глупо. Даже по-детски. Через месяц мы и сами не могли понять, что это на нас нашло. Ну и естественно, когда Клэйтон Брайс узнал о свадьбе, он чуть не лопнул от ярости, так что одна из главных причин этой выходки не оправдала себя. Могу только сказать, что в тот момент это казалось разумным решением. Или даже не разумным, а типа — «клевой идеей». Пожалуй, такое нужно самому испытать.

— Предосудительно! Унизить институт брака тем, что…

— Эй, — предупредила Джоан, — вы поосторожнее со своим стеклянным домом, Айн. Унизить институт брака? Почему? Потому что эта сделка не обеспечила мне «зеленую карту»[228]?

— Как вы смеете!

— Я просто излагаю факты, — сказала Джоан. — Это вы начали.

— Я любила Фрэнка![229]

— Ну а я любила Гарри. Да и до сих пор, кажется, люблю — только вы никому не говорите, но так и есть. А коли вы утверждаете, что любили Фрэнка, я тоже предположу, что это может оказаться правдой — но вышли вы за него замуж, когда у вас истекал последний срок продления визы, а я вышла за Гарри, когда мне особенно хотелось покувыркаться с ним в кровати, так что давайте не будем лапшу друг другу на уши вешать.

— Как же вы можете говорить, что любите мужчину, если вы им не восхищаетесь? Вы не разделяете ценности Ганта…

— Да я разделяю с ним больше ценностей, чем вы можете себе представить, — сам Гарри часто напоминает мне об этом, когда мы спорим. И многим в нем я восхищаюсь. Он умный, способный, творчески одаренный — я талант не приравниваю к рассудительности, как ты, но я его уважаю, а у Гарри он есть. А сам по себе он непритязателен, как таксист: когда он не строит здания, уходящие вершинами в небо, он ведет себя как обычный парень, а не как миллиардер. Гарри добрый и веселый, а если и делает что плохое, то из-за лени или невнимательности, а не со зла. Но в то же время в нем есть жилка злобного сарказма, из-за которой его очень трудно критиковать: не успеешь начать демонстрировать свое превосходство, как Гарри скажет или сделает что-нибудь такое, из-за чего поймешь, что ему ясны и твои намерения — только он вякать по этому поводу ничего не станет. И он умеет, как знает моя подруга Лекса, добиться того, чего хочет, не выходя при этом из себя.

— Значит, вы восхищаетесь им, но не в полной мере. И не разделяете всех его ценностей.

— Он мой бывший муж, а не мессия.

— Человек со здоровой самооценкой, — сказала Айн, — бережет высшее проявление любви для того человека, который будет воплощать все его или ее ценности.

Джоан закатила глаза.

— Айн, я больше не могу, — ответила она. — Если вас заводит ваше зеркальное отражение, отлично и успехов в поиске, но это не то, что нужно мне. Мне нужен такой любовник, который будет бросать вызов моим ценностям, человек, который не побоится поддразнить меня, когда я начну воспринимать свои убеждения слишком всерьез.

— Нет! — заявила Айн, топнув ногой. — Это неправильно!

— Что значит «это неправильно»? Это вопрос моих личных предпочтений.

— Это нерациональное предпочтение! — ответила Айн. — Если вы действуете согласно морали, то ни у кого не будет повода над вами подшучивать! Хорошо смеяться над чем-то плохим — в том случае, если на самом деле вы воспринимаете это всерьез и лишь иногда позволяете себе посмеяться. Но смеяться над чем-то хорошим, над ценностями — это зло…

— Айн, а вы уверены, что вы не либералка?

— …смеяться над собой либо провоцировать на это других — самое страшное зло. Это все равно что плюнуть себе в лицо.

— А чего ужасного в том, чтобы плюнуть себе в лицо? — спросила Джоан. — Можно вытереть. А иногда вообще просто необходимо, чтобы тебе в лицо плеснули воды, чтобы прийти в себя…

— Разговор окончен, — сказала Айн Рэнд. — Вы продажнее, чем я могла себе представить! Я считаю, что вы…

— «Продажнее, чем вы могли себе представить»? — По лестнице библиотеки спускалась Змей Эдмондс с книгой под мышкой. — Что обсуждаете, администрацию Гранта[230]?

— Я окружена, — сказала Айн. — Зажата между нерациональным и невыносимым.

Змей сделала вид, что обиделась.

— Мисс Рэнд, наше общество вам в самом деле так противно?