— У Дж. Эдгара Гувера, — Джоан показала на фотографию в одном из распечатанных некрологов, — не было близнеца, особенно с задержкой старения, и, насколько нам известно, в экспериментах по клонированию он не участвовал. И детей у него не было. Поэтому мне кажется, что двойник Дж. Эдгара, выдающий себя за Джона Гувера в Джерси, может оказаться Автоматическим Слугой, а не человеком.

— Звучит логично. А их белыми делают?

— Конечно. Просто покупатели больше всего любят негроидов АС204, но можно выбрать любой оттенок кожи, даже зеленый. А лицензированные представители парков развлечений или музеев могут заказать копию любой умершей знаменитости, но чем больше Слуга похож на человека, тем больше у него поведенческих стабилизаторов, которые невозможно подделать. И предполагается, что они не должны лгать насчет того, кто они на самом деле.

— Но все же, — сказала Айн, — это объяснение куда правдоподобнее всех остальных вариантов. Да, я уверена, что так и есть. Джон Гувер — наверняка Автоматический Слуга.

— А вы не видели, чтобы он перезаряжался или что-нибудь еще такое — какое-нибудь подтверждение того, что он не человек?

— Да мне вовсе не обязательно было что-то видеть, — ответила Айн. — Ваши первоначальные доводы логичны. Джон Гувер — андроид. Можно теперь я задам вам вопрос?

— Несомненно.

— Я хочу знать, почему вы вышли замуж за Гарри Ганта. И почему развелись.

Джоан нахмурилась.

— А есть какая-то определенная причина, по которой вы хотите перескочить на эту тему именно сейчас?

— Хочу знать, чем вы руководствуетесь, — объяснила Айн. — Корни вашей нынешней нерациональности. Если вы опишете, что вас в Ганте привлекло и что заставило уйти от него, должны проясниться ваши основные ценности. А потом, возможно, нам удастся исправить ошибки в вашем мышлении.

— Господи, — сказала Джоан, — он, видимо, над вами неплохо поработал.

— «Поработал»?

— Гувер. Джон Гувер, будь он человеком, Слугой или клоном. Наверное, при программировании он изъял все ваши положительные свойства. Не может быть, чтобы вы и при жизни были такой невыносимой.

— Не моя вина в том, — парировала Айн, — что из-за страха перед реальностью вы строгую объективность считаете невыносимой.

— Айн, я реальности не боюсь.

— Разве?

— Да. Мне нравится реальность. Да, есть такие моменты, которые мне хотелось бы изменить, но в целом мне уютно. Это у вас какие-то проблемы.

— У меня?

— Отстаивать логику — это одно, — сказала Джоан. — Я сама за здравый смысл, и я готова быть объективной, когда и где это возможно. Но для вас, Айн, разум — это не просто инструмент; вы слишком уж защищаете свой рационализм.

— Не знаю, о чем это вы говорите.

— Вы до жути боитесь неопределенности. Может, это из-за того, что большевики сделали с вашей семьей, может, просто потому, что вы родились в такую эпоху, когда сложно было быть хоть в чем-то уверенным. Предполагаю, ваша потребность в определенности сыграла такую же огромную роль в формировании вашей философии, как и страстное стремление знать правду. Я имею в виду, человек чувствует себя надежнее, разделяя мир на абсолютно белое и абсолютно черное, нежели когда имеет дело с различными оттенками серого.

— В таком случае человек не просто чувствует себя надежнее, — ответила Рэнд, — ему на самом деле надежнее — по той простой причине, что мир и есть черно-белый, а так называемые оттенки — всего лишь ментальный туман, который создают иррационалисты, пытаясь избежать ответственности за свой выбор.

— Но я вижу мир в различных оттенках серого — большую часть времени, когда я не на трибуне, — и тем не менее по-прежнему мне удается выбирать, — сказала Джоан. — И, за исключением некоторых идиотских случаев, когда я вытворяла всякие глупости вроде поджога Ист-Ривер, я готова смотреть правде в глаза и нести ответственность за последствия своего выбора.

— Да, но посмотрите, каковы эти последствия! Вы разведены, у вас нет работы, вас признали негодной даже для проведения осмотров канализации, почти все время вы проводите с безрукой тунеядкой, чья связь с реальностью еще тоньше вашей.

— Айн, вы грубите.

— Я просто излагаю факты, — ответила та. — Как ни старайтесь, основного закона бытия вам не избежать — Закона Тождества, согласно которому А есть А и все является тем, чем является, независимо от того, во что верят люди, независимо от их прихотей, желаний, чувств или мнений. Если вы загородите реальность, она не изменится; что есть, то есть — А есть А, как бы вы ни старались этого факта избегать.

— Может, так и есть, Айн, но я говорю о том…

— Тут не может быть никакого может. Это правда. А есть А, и, приняв эту аксиому, никаких серых тонов вы видеть не должны. Вы либо принимаете реальность, либо отрицаете ее. Если решили принять, единственным верным руководством к действию является разум: черно-белые правила логики применимы к конкретным сведениям, поступающим от органов чувств. Если вы читали «Атлант расправил плечи», то понимаете, что принятие разума и принятие человеческой жизни — как предельного стандарта моральной ценности — неизбежно приводит к принятию капитализма.

— Ну, — ответила Джоан, — я понимаю, что вы считаете это неизбежным.

— Но это единственный логичный вывод, к которому можно прийти! — стояла на своем Айн. — Если человек имеет право на свою жизнь, то человек имеет право делать то, что обеспечит его выживание как рационального существа. А поскольку человек по природе своей обязан производить то, что необходимо для жизни, его право на жизнь подразумевает право производить, и, далее, право производить подразумевает право распоряжаться продуктами так, как он считает должным.

— Отсюда частная собственность, — сказала Джоан. — И свободная торговля.

— Любое ограничение коммерческой деятельности внешними сторонами — это посягательство на право на жизнь, — подтвердила Айн. — Объективная мораль эгоизма требует полного разделения экономики и государства.

— Стало быть, никакого налогообложения бизнеса. То есть вообще никаких налогов, поскольку любой человек, у которого есть то, что можно обложить налогом, является экономическим субъектом.

— Налоги — это воровство, — сказала Айн Рэнд. — А воровать аморально. Естественно, разумные граждане согласятся оплачивать услуги надлежащим образом сдержанного правительства, как и оплачивать страховку, но такие платежи, как и любые другие сделки, должны быть по природе своей добровольными. Тот же принцип распространяется на благотворительность: человек может передать излишки капитала нуждающимся по собственному желанию, но никакая нищета не оправдывает принудительного «перераспределения средств».

— Разумеется, — ответила Джоан, прикуривая новую сигарету. — Рациональные богачи с удовольствием предоставляли бы законно нуждающимся кредиты и весьма бы радовались, если бы можно было вносить справедливую лепту в содержание правительства. Но даже если бы это было не так или если бы оказалось, что излишков особо-то и нет, рациональные бедняки все равно бы все поняли. Они продолжали бы уважать имущественное право богачей, даже если из-за этого им бы пришлось голодать, потому что иные чувства противоречили бы эгоизму.

— Проявляйте сколько угодно сарказма, — скала Айн Рэнд, — но по существу то, что вы говорите, правильно. Если беднякам — по определению, менее производительным членам общества — будет разрешено присваивать не только излишки, но и рабочий капитал богачей — по определению, самых умных, талантливых и производительных членов общества, — то общее производство резко сократится и голодающих будет не меньше, а больше. Если подобный грабеж будет продолжаться, в итоге вся промышленная база будет уничтожена, после чего с голода умрут все.

— Но даже если так, — возразила Джоан, — то как из этого вытекает, что люди, которые голодают уже сейчас, должны быть довольны своей долей? Или, точнее, как им быть довольными?