Фило тоже кивнул. Потом добавил:
— Я думал о Флоре. О 04 годе… — Он сжал руку Лексы. — Ты же видела, как при Пандемии умирали люди? Своими глазами, не по телевизору?
— Я потеряла нескольких близких друзей, — ответила Лекса. — Я все время либо была с ними, либо делала репортажи. Вместе с Эллен, пока ей не сообщили, что болен ее близкий человек. И Джоан тоже была в гуще всего… В том году ее мать выступила против Папы, так что она все лето металась туда-сюда между Бостоном, Нью-Йорком и Филадельфией. В последний день чумы, когда правительство наконец стало организовывать центры помощи, она отправилась в Бруклин. Джоан была в Бед-Стае, когда все загорелось. Как всегда, в своем репертуаре — ее чуть не пристрелил какой-то тип из национальной гвардии.
— М-м, — протянул Фило, — у меня тоже так было.
— Меня до сих пор поражает, — сказала Лекса, — сколько людей заявляют, что не присутствовали при Пандемии либо что-то в таком вот духе, — это все равно что говорить, будто в день великого потопа они уехали за город.
— Ну, — ответил Фило, — тебе известно, что меня тогда действительно не было.
— Это другое. Я не об этом. Тебя-то при Пандемии здесь и впрямь не было.
Фило вышел в море примерно за год до того, как разразилась чума, — моряком 100-футового капера в составе экобригады «Воинов Радуги». Это, можно сказать, было преддверием деятельности Фило на «Яббе-Даббе-Ду». Воины обошли всю Атлантику — от моря Уэдделла на юге, где брали измором японский флот, который незаконно черпал криль, до Датского пролива на севере, где вытаскивали дрифтерные сети исландских рыбаков, — а также мотались с запада на восток, от Бискайского до Мексиканского заливов в поисках того, какие еще неправильности исправить. В каком-то смысле Воины походили на голландцев из Пенсильвании, с которыми вырос Фило: принципиальные, работящие, густобородые отшельники, они отрицали индустриализацию и насилие. У них на борту был коротковолновый приемник, но использовался он лишь для того, чтобы слушать сводки погоды и получать сведения о потенциальных мишенях с базы в Бостоне; почту им отправляли в тот порт, куда капер вроде как планировал зайти в ближайшее время, но эти предсказания зачастую оказывались ошибочными, и корреспонденцию пересылали из порта в порт. Поэтому Фило и не сразу узнал, что стал отцом.
— Закончив университет, — рассказывал он Лексе, — мы с Флорой разошлись и не виделись несколько лет. — Потом снова встретились в 03 году на пикнике, это была встреча с однокурсниками, а сразу после этого я ушел плавать и… ну, в общем, сама понимаешь, что произошло. Пенсильвания тогда была красным штатом, очень красным, там даже постановили, что поездка в другой штат делать аборт — преступление, ну и развернулась борьба насчет конституционности такого постановления. Верховный суд должен был вынести решение через две недели, а оно могло быть любым, так что Флора поняла: у нее всего несколько дней, а со мной связаться возможности не было. Так что взамен несостоявшегося разговора она мне написала письмо…
Письмо она отправила на старый адрес в Филадельфии; оттуда оно попало в Бостон, побывало в Порто-Алегре, Абиджане, Гибралтаре и Кале и лишь после этого нагнало Фило на Фарерских островах. К тому времени с даты, обозначенной на первом штемпеле, прошло десять с половиной месяцев, а с того рокового пикника — почти целый год. Фило прочел полдюжины листов, исписанных мелким почерком, сидя на лавочке у «Скандинавского дома» в Торсхавне, быстро провел в уме несколько арифметических действий и понял, что уже с мая является отцом, в крайнем случае — с начала июня… Если только Флора не передумала после того, как запечатала конверт.
Дозвониться с телефонной станции Торсхавна до Филадельфии не удалось, и Фило собрал Воинов Радуги и убедил их срочно двинуться к Восточному побережью Штатов. Переход был не из легких: море бушевало, дул сильнейший ветер, так что до Большой Ньюфаундлендской банки шли очень медленно, к тому же на полпути из-за качки упала чашка с травяным чаем и закоротило приемник. Так что Воины ничего не знали о разыгравшейся на суше Пандемии — они прошли Бостон и встали на якорь в заливе Делавэр. Фило сложил сумку и в одиночку отправился по реке Делавэр на лодке «Зодиак» — и на пристань Пенна[217] высадился уже затемно.
В Филадельфии, как и в Нью-Йорке, в некоторых зачумленных районах вспыхивали недолгие бунты, в городе был введен комендантский час, но Фило-то этого не знал — он просто не смог поймать такси. Фарерские монеты не подходили к портовым телефонам-автоматам, и он решил, что пройдет две мили до дома Флоры пешком. Удача и неведение провели его мимо рыщущих полицейских автомобилей и натыканных по пути КПП Национальной гвардии.
Добравшись до места, Фило увидел, что в доме Флоры нет света. На улице тоже было пустынно, он встревожился — время-то еще детское — и забарабанил в дверь подъезда. Его не впустили, но Фило колотил с такой силой, что вскоре сломал замок. Он взбежал на четвертый этаж, не встретив ни души.
Дверь в квартиру Флоры была открыта. Свою дочь Фило обнаружил в кресле у раскрытого окна: девочка лежала на материнском халате. Для полумертвого от голода и жажды ребенка она выглядела удивительно довольной: улыбнулась Фило и зажала в кулачке его палец, а потом спокойно ждала, пока он обыскивал квартиру. Флоры и след простыл. Борясь с паникой, Фило отнес ребенка на кухню, отыскал бутылочку, какую-то смесь, свежий подгузник; покормил ее, искупал в раковине и переодел. Потом взял телефон на кухне — тот еще работал — и набрал 911. Дважды было занято, он хотел попробовать еще раз, но заметил на улице полицейскую машину с мигалками.
И тут начался подлинный кошмар: Фило открыл окно и стал звать на помощь. Машина остановилась, оттуда вылетели четыре полицейских с винтовками. Но копы не видели в Фило ошарашенного отца, умоляющего помочь ребенку; они увидели громадного орущего негра с чем-то, по размеру напоминающим бомбу. И принялись палить в него. Когда Фило нырнул в комнату, копы схватились за баллоны со слезоточивым газом и немедленно подожгли здание. Прижимая младенца к груди, Фило выбежал из дома через заднюю дверь; копы передали информацию в ближайший пост Национальной гвардии и велели им быть начеку, потому что в районе якобы бегает псих с бомбой.
Назад в порт он добирался почти до самого утра. На улицах, казавшихся ранее пустыми, теперь сновали вооруженные люди, которые, как понял Фило, завидев его, будут стрелять. В какой-то момент, когда Фило полз между машинами на стоянке, чтобы его не засекли с вертолета, он бросил взгляд на чей-то заказной номер — там значилось СЕРАФИНА, и он принялся напевать шепотом это имя дочери, чтобы успокоить ее. Оно ей понравилось.
Удача была на их стороне. К рассвету Фило добрался до «Зодиака»; Серафина уснула в уютном ящике с аварийным оснащением, а ее отец стремительно повел лодку подальше от этого дебильного берега. Остановились они лишь однажды — зашли в Морской клуб Франклина и слили топливо из оставленной без присмотра яхты, — а потом уж Фило гнал на всех парах, пока Филадельфия не осталась далеко позади. Он пошел дальше, вверх по реке, к Трентону; хоть и казалось, что плыть к морю безопаснее, он понимал, что Воины Радуги наверняка уже ушли из залива Делавэр, так что для начала Фило решил отыскать не охраняемый войсками газетный киоск и выяснить, что же происходит. Ему и в голову не приходило, что подобный хаос творится и в остальных городах, и уж тем паче — что они с дочерью сделали только первый шаг в длительном бегстве от цивилизации. Фило осознавал одно: он остался в живых и хочет и далее пребывать в том же виде; а также, если только Флора не даст ему знать, в «город братской любви» в ближайшее время он не вернется.
— Нет, на самом деле это объяснимо, — сказал Фило Лексе. Он завершил осмотр подлодки, и теперь стоял, навалившись на капот Бетси Росс; Лекса прислонилась к нему, снова прижав к себе руки возлюбленного, словно ремень безопасности. — То, что я пережил чуму и ее последствия. Если у меня и есть какая-то история жизни, то это третий лишний. Черный амиш, где это видано? Позже, переехав в Филадельфию, я поменял их местами: амский афроамериканец — тройное А, как говорила Флора, — а такое где слыхано? — Он положил подбородок Лексе на плечо и уставился на «Яббу-Даббу-Ду». — Как ты думаешь, если все пойдет совсем уж плохо, это хоть как-то зачтется?
