— Змеи? — переспросила Айн. — Это такие, с которыми дети играют?

— Больше, — ответила Змей. — Наш был в ширину футов пятнадцать, в высоту — в два раза меньше, сделали его из лоскутных одеял, проволоки от оград и реек с ограбленных плантаций. К нему прицепили буксировочный трос, за который должна была ухватиться дюжина мужиков, чтобы запустить эту штуку в воздух. Выбирая, кому стать пассажиром, все мы взвесились на конюшенных весах, чтобы выяснить, кто из нас самый легкий. Возможно, вы думаете, что таким человеком оказался Ляо, на голову ниже самого низкого полного рядового, но он при этом был широк, и, подозреваю, у него были еще и тяжелые кости; его следы в грязи явно говорили о том, что природа не желала, чтобы он покидал землю. Легких оказалось одиннадцать человек — у весов были деления в двадцать футов, — но из всех я одна славилась как лучший стрелок, стало быть — самая зоркая. Так что пришлось стать пилотом-испытателем.

— И эта штуковина взлетела? — спросила Айн, распахнув глаза. — И вы на ней?

— Точнее сказать — пристегнутая к ней. Для полета командир одолжил мне свой револьвер, хотя руки у меня крепились к крестовине, так что я не смогла бы даже достать до кобуры. Скомандовали взлет: несколько мужчин отрывают змея от земли, остальные хватают трос и бегут; ветер как раз дул что надо. Через мгновение я оказалась в воздухе.

— Как чудесно!

— Хрен там, чудесно. Только я поднялась над деревьями, трос оборвался. Но ветер был уже настолько крепкий, что я поднималась и дальше, на сотни футов, все выше и выше; перед тем как меня поглотили облака, я увидела последнее — этот чертов китаёза показывал на меня пальцем и кричал: «Змей! Змей!», словно выиграл в ирландской лотерее. Не сочтите меня мстительной, но я надеюсь, этого хомячка понизили в звании… Ветер дул с юго-запада, но вокруг все было бело, и большую часть полета я вообще не понимала, где нахожусь. И холодно в придачу; лето бывает только у самой земли. Когда облака меня выплюнули, меня всю трясло, и я уже по-настоящему посинела; я пересекла границу штата и парила над Аппалачами в Каролине. Хотя вполне мог оказаться и Нью-Гемпшир. Теплые потоки воздуха пронесли меня еще немного, чуть-чуть согрев, хоть и не настолько, чтобы я перестала дрожать. Змей наконец стал пикировать, завиднелась одинокая плантация в долине; я надеялась, что сяду на участок с табаком и смогу пожевать листик-другой, пока буду вправлять сломанные кости, но мой китайский дельтаплан не достиг цели, упал в древостой. И я повисла на верхних ветвях платана, а через час меня нашел белый офицер с парой дюжин чероки в сером.

— Чероки? — спросила Айн.

— Это, мисс Рэнд, был ответ Конфедерации на сорок акров и мула[191]. Джефферсон Дэвис[192] пообещал отдать Пяти цивилизованным племенам[193] землю, которая сейчас является территорией Оклахомы, а также места в Конгрессе Конфедерации, если они поддержат его в войне. А у многих из тех индейцев были рабы, так что и помимо таких стимулов у них имелись те же причины, что и у остальных южан… — Меня после змеекрушения нашел взвод «Стоящий медведь», а их белый предводитель оказался капитаном Честером Бейкером из Алабамы. В свое время вы бы вежливо назвали такого типа «убежденным холостяком», а в наше время им вообще названий не осмеливались давать, ни вежливых, ни каких, хотя после войны, я полагаю, он все-таки женился, и у него родился сын. Отец же Честера служил адъютантом при Дэвисе и сам организовал взвод из чероки, чтобы те оберегали сыночка да чтоб семье в целом не очень стыдно было. Честер, понимаете ли, любил принарядиться, а в сером мундире вообще вел себя как цаца… Они сняли меня с дерева и принялись осматривать мои синяки. Ветви разодрали мундир, так что Честер дал мне запасную форму. Он даже разрешил мне оставить револьвер — взяв с меня слово, что я его не застрелю. Очевидно, моя история очаровала его, хоть он и делал вид, будто не может поверить, что кто-то мог принимать меня за мужчину. «Да твое лицо просто светится женственностью, — заявил он. — Я на все готов, лишь бы у меня была такая гладкая кожа». Теперь понимаете, отчего все южное дворянство поглядывало на него искоса. Тем не менее комплимент меня порадовал, и потом я часто его вспоминала, пытаясь одной рукой соблазнить мужчину. Калеке надо чем-то цепляться — я вот верила, что могу светиться… Итак, я рассказала про себя, а Честер и вождь индейцев Душегуб рассказали про себя. Выяснилось, что взвод «Стоящий медведь» заблудился, как и я, — они не смогли найти свой полк после стычки с войсками Союза. В лесах Каролины им было спокойно, так что они отнюдь не спешили воссоединиться со своими: битва их утомила не меньше моего, а Душегуб и его родичи уже поняли, что с землей их кинут независимо от того, кто победит… Мы подумали, что можно переждать остаток войны там, в лесах. И еда у нас была, и вода в ручье, и топливо, и деревья, из которых можно построить жилища. Маловероятно, что кто-то из наших армий нас хватится, хотя Честеру потом пришлось бы сочинить историю для папы. Решив, что с утра обсудим план еще раз, мы улеглись, и я за эти почти три с половиной года как следует отдохнула. Я проспала до следующего полудня. Проснулась свеженькая, выпила чашечку конфедератского кофе — Душегуб сварил его из речного мха и водорослей — и пошла на зов природы.

Каменный Монах прищелкнул остатком языка.

— Знаю, — сказала Змей, — нарушение дисциплины… Но после того, через что я перед этим прошла, я чувствовала, что просто обязана расслабиться. И разумеется, как только я нашла уединенное местечко, спустила штаны и села на корточки, передо мной появился он: чернокожий солдат в синей форме — я впервые видела африканца с такими зелеными глазами. С зелеными глазами и саблей. Ни приветствия, ни угрозы, он даже не дал мне объясниться или сдаться — просто подбежал и рубанул… Естественно, о том, чтобы он отрезал все начисто, и мечтать не приходилось. Лезвие уже не новое, все рябое. Рассекло рукав и мышцы и застряло в кости. Боль я даже описывать не стану; пулевое ранение, наверное, было б легче вытерпеть. Единственный плюс заключался в том, что он был левшой, как и я, так что удар пришелся с его лева по моей правой руке. Револьвер лежал на земле слева от меня; когда меня после удара откинуло в сторону, я рабочей рукой схватилась за него. Лишь благодаря этому я еще жива… Он выдернул шашку — и стало еще больнее, хлещет кровь, серый рукав стал красно-черным — и тут я поняла, что следующий удар придется по шее либо в ключицу, а потом — всё, занавес. Меня подстегнул чистый рефлекс — я подняла револьвер, взвела курок, нацелилась прямо между глаз… Один выстрел.

Змей крутила между пальцами все еще не зажженную самокрутку; крошки табака и бумаги падали на стол.

— Один выстрел, — повторила она. — Странно — больше всего меня беспокоило не то, что я его убила, а то, что он так и не узнал, что мы на одной стороне. Тут, конечно, после моего выстрела вообще разразилась перестрелка, поскольку и синие, и серые бросились на помощь павшим. Двадцать четыре безземельных чероки принялись палить в бог знает сколько мстительных освобожденных рабов лишь из-за того, что какая-то канадка не там поссать присела. Вот именно поэтому сама идея войны вызывает у меня сомнения. Ну и финиш: Честер спас меня из-под огня и оттащил в безопасное место… и тащил он, блядь, не за ту руку.

— Прошу прощения, — спросила Айн, — я хочу уточнить: когда это случилось? В каком году?

— В 64-м, — ответила Змей. — В 1864-м. Кажется… 30 августа. В тот же день провели ампутацию. При первом же затишье в бою — у чероки из «Стоящего медведя» было четыре погибших и семь раненых — мы ретировались. Честер отвел нас в какой-то дом в долине, хотя подробностей путешествия я не помню, как и того, кто меня оперировал, хирург или плотник. То, что начал мужик с саблей, этот закончил ножовкой. Для анестезии Честер дал мне крепкого сидра, но его оказалось недостаточно. От ужасных манер моего хирурга-деревообработчика мне тоже не полегчало: срезая с меня мундир перед операцией, он как заорет: «О господи, у него же сиськи!» В жизнь не забуду… как и первого движения ножовкой.