— Попробуй сходить на завод костной муки, — могла она, например, сказать, — им там всегда нужны люди.
Но показываться на убогом заводике по производству костной муки было ниже достоинства Аскиля.
— Дохлятины я, черт возьми, в своей жизни навидался, — говорил он, подмигивая сыну.
Когда городской суд вынес приговор старшему учителю Крамеру, мальчики отправились на кладбище, встали кругом у могилы Турбьорна и положили между увядшими цветами каждый своего самого большого краба.
— Ходят слухи, что Крамер собирается уехать из города, — сказал Ушастый и пошел домой в свой новый район, потому что в связи с вынужденным отпуском Аскиля на него возложили еще одну важную, отнимающую время обязанность: приводить отца к обеду из различных пивных.
«Все пошло к чертям», — думал он частенько, возвращаясь по бергенским улицам домой со своим пьяным папашей, на плече которого сидел попугай Кай, выкрикивающий «Черт побери!». И эта птица, которая прежде объединяла сына и отца, теперь стала действовать Ушастому на нервы.
«Тук-тук, — раздавалось и утром и вечером, — мы знаем, что вы дома».
— Нильс! — кричал в таких случаях Аскиль. — Действуем как обычно, открывай, — после чего дедушка крался в спальню и забирался под кровать.
— Нет, нет его дома, — отвечал Ушастый. — Нет, приходите в другой раз…
Какие-то головы заглядывали в окна, приходили какие-то невежливые письма с совершенно фантастическими цифрами, и когда крабы с могилы Турбьорна разбрелись по всему кладбищу, наводя ужас на посетителей и бегая взад и вперед по дорожкам, когда старший учитель Крамер действительно покинул Берген, и когда бергенские газеты забыли, что когда-то существовал мальчик по имени Турбьорн, Аскилю надоели все эти назойливые кредиторы.
Однажды утром, когда Ушастый был в школе, а Бьорк с младшими ушла за покупками, он вошел в комнату старшего сына, встал на колени перед его кроватью и вытащил горшок с сокровищем из-под радуги. Семейную ценность, которую холили и лелеяли долгих пять лет, отвоевывали в кровавых боях на причале, защищали дубинками и собачьим дерьмом на палочке, взвешивали и оценивали на улице Алликегатан, оплачивали крабами, вытащенными со дна морского, и явление которой предсказал теперь уже хиреющий призрак: «Монеты польются дождем, золото начнет собираться на дне сундука…» И как будто это был какой-нибудь обычный деревянный ящичек с какими-нибудь старыми деньгами, Аскиль взял его под мышку и ушел в город.
Само собой разумеется, он хотел отправиться к торговцу монетами Ибсену на Алликегатан, чтобы выручить приличную сумму за всю коллекцию, но сначала решил заглянуть в ближайшую пивную. К сожалению, денег у него было лишь на одну кружку пива, и, когда она закончилась, ему пришло в голову, что можно попытаться продать коллекцию монет прямо здесь: «Действительно, что может знать выживший из ума старик на Алликегатан о сегодняшнем рынке?» Сначала он пытался продать коллекцию бармену, но того не интересовали монеты, которым нельзя найти применения. Потом попытался уговорить нескольких слегка подвыпивших постоянных посетителей, но они смотрели на него с таким подозрением, что Аскиль обиделся, и когда ему наконец удалось заинтересовать финского моряка, он уже заметно снизил цену.
— Дорогие монеты? — спросил моряк и засмеялся. — Уж не знаю какие, но это хороший подарок моему сыну.
Аскиль получил за все монеты пятнадцать крон, и почему бы тогда не посидеть еще немного и не выпить кружечку пива или даже парочку?
Когда он несколько часов спустя пропил все деньги, то почувствовал легкие угрызения совести; моряк исчез, а Аскиль вдруг осознал, что сделку он совершил невыгодную. Вскоре его уже видели в порту, где он разыскивал безымянного матроса, который, очевидно, обманул бедного господина Эрикссона на приличную сумму, но моряк как сквозь землю провалился, и поскольку негодование от того, что его обманули, никуда не делось, он решился заглянуть на верфь, чтобы перекинуться парочкой слов с директором.
И вот вахтеры увидели, как он ковыляет со своей палкой, чертежники в мастерской услышали, когда он шел через конторское здание, его проклятия, сам директор сначала услышал стук опрокинутого стула, потом дверь с грохотом отворилась, и на пороге возник Аскиль Эрикссон, вне себя от ярости, с ругательствами наготове, которые он тут же вывалил на ошеломленного директора. Аскиль угрожающе размахивал палкой и кричал так, что слышно было даже в сварочных цехах, что они быдло, нурланнский сброд, бесталанные любители, необразованная скотина. Он кричал, что хочет получить компенсацию за потерянный заработок, что его чертежи вполне можно использовать, это просто слесари идиоты, ни хрена не понимают… Сначала дружелюбно, потом решительно, Аскиля схватили за руки, но он кричал: «Прочь, не трогайте меня, подлые ретрограды, вы ничего во всем этом не понимаете…» Дедушку довольно грубо выпроваживали из кабинета директора, а он кричал: «Вы должны мне зарплату, по меньшей мере, за три месяца, я, черт возьми, требую извинений». В конце концов его вытолкали из кабинета, но, когда директор взялся за дверь, чтобы захлопнуть ее за скандалистом, Аскиль мобилизовал последние силы, вырвался из рук своих бывших коллег и ухватился за дверной косяк в тот момент, когда директор изо всех сил хлопнул дверью. Раздался странный звук, и через мгновение директор стоял, уставившись на фалангу пальца, которая, лежа на полу, выглядела как-то неуместно.
— Ну вот! — успел прокричать Аскиль, пока ярость не покинула его. — Теперь вы к тому же сделали меня инвалидом!
Наступила тишина. По одну сторону двери бывшие коллеги уставились на правую руку Аскиля, из его указательного пальца брызгала тонкая струйка крови — как из водяного пистолета, — а по другую сторону двери директор наклонился, чтобы поднять указательный палец Аскиля. Директор побледнел, но Аскиль выглядел гораздо хуже, он стоял, ошеломленно уставившись на свой палец, в то время как директор и прежние коллеги спешно накладывали ему повязку. Потом директор попытался уговорить Аскиля поехать в больницу, но тот лишь отвечал:
— Нет, черт возьми, ни в какую больницу я не поеду.
— Ну тогда хотя бы к врачу. Я знаю хорошего врача, — сказал директор и повел Аскиля к автомобильной стоянке. Он распахнул перед Аскилем дверцу своего автомобиля, но Аскиль и тут сопротивлялся.
— Нет, — заявил он, — я и сам могу дойти.
И вот Аскиль побрел со своей палкой и фалангой пальца в бумажном пакете, но директору было как-то неловко во всей этой ситуации, и поэтому он решил поехать за ним. Вначале Аскиль шел с легкостью, но, когда он приблизился к центру города, у него закружилась голова, и ему пришлось сесть на тротуар. Директор растерянно огляделся по сторонам и увидел мальчика с тележкой.
— Вставай, — сказал он Аскилю, заплатив мальчику за прокат тележки, — сейчас мы отвезем тебя к моему врачу, он лучший врач во всем Бергене.
Между тем не успели они отъехать, как какой-то мальчик остановился возле тележки, его огромные уши нервно вибрировали, в руке он держал сетку, и в ней кишмя кишели крабы.
— Папа! — воскликнул мальчик испуганно. — Что случилось?
Это был Ушастый, которого отпустили из школы и который, конечно же, присоединился к процессии. Аскиль все время жалобно причитал. Минут через пятнадцать Ушастый вдруг сообразил, что они направляются в приемную Тура. У него возникло какое-то неприятное предчувствие, но Аскиль лишь нетерпеливо подгонял мальчиков, а директор пытался всех успокоить.
— Палец будет как новый, — говорил он убежденно.
Вскоре они прибыли в клинику Тура и с удивлением уставились на странную табличку на дверях.
«Опасность заражения — вход воспрещен», — написано было на ней.
— Опасность заражения? — поинтересовался директор. — Что это значит?
— Опасность заражения? — произнес Аскиль, положив руку на плечо сына, чтобы не потерять равновесия.
— Опасность заражения? — пробормотал Ушастый, и у него почему-то возникло желание найти отцу другого врача. По другую сторону двери уже узнали их голоса. Началась суматоха: трусы, пояс для чулок и носки в панике полетели в разные стороны, — к высокому шкафу красного дерева в самом дальнем углу кабинета метнулась проворная тень, и тут директор распахнул дверь и ввел в кабинет врача своего бывшего сотрудника.
