Когда его в конце концов отпустили, Турбьорн не решился идти домой, он побежал к плотине Скансен отстирывать штаны в ледяной воде, и на следующий день все юные обитатели Скансена и окрестных кварталов повторяли, что мальчишки из неблагополучного района перешли все допустимые границы.

Ушастому совершенно определенно не нравилось то, какой оборот приняли события. И лишь Аскиль по-прежнему невозмутимо пересекал неблагополучный район, направляясь к своему участку, чтобы дальше долбить каменистую бергенскую почву динамитом.

В местной школе, которая помещалась в белом здании и поэтому называлась «белая школа», Ушастый усвоил, что ни слава Яйцепинателя, ни родство с Круглой Башкой не могут избавить его от унижений системы школьного образования. То есть в школе царит старший учитель Крамер — с козлиной бородкой и лысиной, клочьями седых волос за ушами, один глаз у него синий, другой — карий, и мальчики называют его Цветной или Пятнистый.

На самой последней парте в «белой школе» сидел Турбьорн-долгоножка, левый глаз которого нервно подергивался после вынужденной прогулки по соседскому району, на предпоследнем ряду сидел конопатый Ниллер, прежде — Гнусная Рожа и первая жертва яйцепинательского искусства, а теперь — верный солдат армии Ушастого. Сам Ушастый сидел тогда на первой парте, что объяснялось в первую очередь восхищением нового учителя истории Магнуса историческими познаниями мальчика: он знал все о русской императорской семье, Вильгельме Прусском, Фридрихе Августе Саксонском и королях Скандинавии. Благодаря этим обширным познаниям учитель истории на первых порах решил, что мальчик этот — ходячая энциклопедия, и тут же пересадил его на первую парту. Через некоторое время учитель понял, что историческим познаниям мальчика во многом свойственны неправильное толкование и какие-то фантастические домысливания. Например, он упорно утверждал, что Кристиан III, который в XVI веке сделал Норвегию датской провинцией, совсем недавно посещал торговца монетами Ибсена на Алликегатен и что Джордж Вашингтон был самым большим ребенком в истории. И тем не менее историк относился со снисхождением к детской фантазии, вот почему Ушастый и скучал теперь на первой парте. Перед его глазами была одна лишь черная доска, поэтому он иногда впадал в полузабытье, и тогда хриплый голос Расмуса Клыкастого соединялся с голосом торговца Ибсена: сверкали волшебные монеты, из глубины поднимались крабы, большие и жирные… и неожиданно сквозь эту полудрему проступал учитель математики Крамер с брызгами слюны на губах. На самом деле старший учитель уже несколько раз обращался к нему: «Нильс, не повторишь ли ты то, что я только что сказал? Нильс, есть у тебя кто-нибудь дома?» Но лишь когда Крамер во весь голос рявкнул: «Нильс!» — Ушастый очнулся.

— Ой! — воскликнул он испуганно, с ужасом уставившись на Крамера, стоявшего прямо перед ним и орущего:

— Ты что, не слышишь, парень? Каким образом ты — извини за такие слова — можешь вообще не слышать, что тебе говорят, — при таких-то ушах?

— Э-э-э, господин учитель, не знаю, — отвечал Ушастый с виноватым видом.

— Что ты говоришь? Вы слышите, господа, он не знает!

— Ха-ха-ха! — смеялся класс. — Очень смешно, господин учитель.

— Хорошо, разбойник, — бушевал Крамер, основательно потянув Ушастого за левое ухо и подняв его на ноги, — может, ты нам расскажешь, о чем это ты думаешь… или ты не знаешь?

— Нет, господин учитель, извините, пожалуйста, я не знаю, ой-ой-ой!

Старший учитель Крамер (обращаясь к классу):

— Есть какие-нибудь предположения, мальчики, о чем это размышляет наше умное ослиное ухо?

— Э-э-э, о международном положении? — высказал первое предположение конопатый Ниллер; облегчение было написано на лицах всех учеников: «Слава Богу, не ко мне пристали!»

— Извините, господин учитель, о девочке по имени Линда?

— Господин Крамер, может быть, Нильс думает о своей сумасшедшей сестре?

— Нет, мальчики! — торжествующе произнес Крамер, так сильно дернув Ушастого за уши, что тот вынужден был встать на цыпочки. — Неправильно! Наш образцовый ученик, вундеркинд, любимчик учителей-практикантов, наша ослиная башка вообще ни о чем не думает. Пустая, совершенно пустая голова, такие, как он, оказываются в конце концов на заводе, где производят костную муку, господа!

— Это правда, господин учитель? Вы имеете в виду, что Нильса надо пустить на костную муку?

— Я прав? — грохочет Крамер, обращаясь к Нильсу.

— Да, господин учитель, — вопит Ушастый и повторяет вслед за старшим учителем: — У меня пустая голова, ой-ой. На самом деле я не могу думать, ой-ой, из моих ушей сделают костную муку, ой-ой, я заслужил, чтобы меня пустили на костную муку, да, господин учитель, я — осел и скотина!

Тут над ушами Ушастого нависла смертельная опасность: еще чуть-чуть — и они могли оторваться от головы. Но внезапно поведение старшего учителя, у которого было странное пристрастие к проведению уроков в кабинете физики, резко изменилось. Ученики знали, в чем причина такого изменения, но никто из школьных учителей не знал — правда, позднее им откроют глаза на это, а старшему учителю Крамеру городской суд вынесет приговор об уплате штрафа в размере восьми минимальных окладов по пятнадцать крон. На лице Крамера появилось почти дружелюбное выражение. Он отпустил Ушастого, ласково погладил его по голове и направился к кафедре, где, щелкнув каблуками, сказал со своей самой любезной интонацией: «К шару, прохвост».

Волна возбуждения прокатилась по классу. Рядом с кафедрой в кабинете физики, который старший учитель Крамер всегда просил для своих уроков, стоял необходимый для изучения этой науки устрашающий электростатический аппарат, он создавал статическое электричество при помощи маленькой вращающейся ручки, и в школе его называли просто «шар». Все ученики прекрасно знали, что электростатический аппарат используется вовсе не в качестве учебного пособия, а как орудие наказания: перво-наперво надо было снять ботинки и носки, потом встать на холодную металлическую пластину, которую Крамер прибил к полу рядом с аппаратом, чтобы увеличить электропроводность непослушных детей, а потом им полагалось поворачивать ручку, пока воздух не начинал искриться от электричества и волосы у них на голове не вставали дыбом.

— Судьба не была ко мне благосклонна, — повторял Ушастый за Крамером, истово вертя ручку. — Судьба снабдила меня парой настоящих ослиных ушей, но одновременно наполнила мою голову соплями, так что я не слышу, что мне говорят. Место мне — на заводе костной муки — если я хоть там на что-то сгожусь.

Ушастый вертел ручку, как до него много раз делали другие мальчики в этом кабинете, описывая перед всем классом свою несчастную судьбу и перечисляя свои жалкие недостатки, но тут Крамер постучал три раза по столу связкой ключей и сказал: «Поцелуй шар». После чего в кабинете физики наступила самая оглушительная во всей норвежской системе образования тишина, потому что все знали, что, когда губы касаются электрического шара, в мозгу высекаются искры и что от этого часто писаются.

И что сделал Ушастый? Он наклонился и поцеловал шар.

— Я описался, — повторил он затем вслед за Крамером, — я маленький грязный паршивец.

Стинне, которая прекрасно помнит папины рассказы об учителе Крамере, содрогается при одной мысли об этом человеке. Вздохнув, она смотрит через окно в сад, где Йеспер обрезает кусты. На каждой руке у него не хватает по несколько пальцев, и ему трудно держать секатор. Хотя он очень хорошо ко мне относится, по-прежнему кажется, что он как-то неловко чувствует себя в моем присутствии. Он никогда не заходит в комнату для гостей, а вежливо стучит в дверь и ждет снаружи, пока я не отворю. Я перетащил туда все старые кисти и ящики с красками Аскиля. И сходил в магазин за новыми. Я был в пути менее суток, но семейным историям требуется больше времени, чтобы вернуться домой. Они приходят поодиночке или попарно, ночами, во сне и видениях, проступающих на сетчатке глаз.