Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Тут Стинне изложила свою версию событий: как будто речь просто шла о проигранном сражении, шишке на лбу, единичном поражении среди множества побед, и в конце концов ей удалось уговорить Сливную Пробку не звонить в полицию и пообещать, что он ничего не скажет отцу.

— Я сама открыла им дверь, — сказала она много лет спустя, — я курила с ними травку. Как все это выглядело бы со стороны?

Полчаса спустя Стинне также удалось уговорить Сливную Пробку уехать к себе. Он вообще-то настаивал на том, что останется у нас ночевать, но сестра всеми силами хотела избавиться от него.

— Мы хотим побыть одни, — сказала она виновато, и несколько растерянный Сливная Пробка сел в свою красную спортивную машину.

— Спасибо, — прошептала она, прежде чем он захлопнул дверцу.

И вот мы снова оказались в доме одни. Где были отец и мать? Почему они занимают так мало места в нашей истории? Неприятная тишина окружила нас, и мы автоматически сели за обеденный стол, как будто в ожидании ужина. Стинне несколько раз подносила руку к горлу. Я не мог встретиться с ней взглядом, и это не она в конце концов нарушила молчание рыданиями в тот вечер — после того как уехал Сливная Пробка. Это был ее младший брат.

— Больно? — тут же спросила Стинне. Самой ей повезло — шишек у нее не было. На следующий день я увижу синие пятна на ее запястьях, но это будут единственные видимые следы вчерашнего.

— Они… — спросил я, — они успели?..

— Только один, — ответила она и добавила с хорошо знакомым мне презрением в голосе: — преждевременное семяизвержение.

Тут мы оба засмеялись, но потом снова замолчали. А если она забеременеет? Стинне снова поднесла руку к горлу.

— Мне в ванную, — сказала она, наконец.

Я кивнул.

— И потом я хочу побыть одна.

Шишка моя исчезла. Синяки сестры исчезли. Даже вмятины на радиаторе Сливной Пробки исчезли, после того как машина побывала в мастерской, но тот смех не исчез. Смех, который я записал на дьявольскую пленку, которую не решался ни прослушать, ни выбросить. Но хотя я так никогда и не включал ту кассету, я по-прежнему слышу тот смех. Он прокрался в мои собачьеголовые сны, смешался со звуками из ванной, где мылась сестра. В последовавшее за этим время счет на горячую воду вырос, а потребление воды достигло головокружительных объемов. В звуках льющейся воды, шуме водопроводных труб мне слышался отзвук новой эпохи, которая и на сей раз никак не зависела от меня: моя сестра пыталась смыть со своего тела унижение. Сестра, которая несколько раз в день погружается в горячую ванну. Однажды, когда она забыла запереть дверь, я случайно вбежал в ванную и увидел бледное тело; она лежала с открытыми глазами, глядя прямо перед собой, темные волосы разметались по сторонам. Вытащив пробку, она оборачивалась в полотенце и шла в свою комнату, оставляя повсюду мокрые следы — словно русалка, которая дала течь.

Через несколько недель после изнасилования она сказала папе и маме, что хочет перейти в другую гимназию, и стала редко появляться в нашем районе, разве что когда ехала на велосипеде по пути из гимназии и в гимназию. Так она пыталась стать невидимой, да и ее поклонники исчезли из нашей жизни. Несколько раз я слышал их осторожное постукивание в ее окно, но Стинне никогда никого из них не впускала к себе. В конце концов они сломались: было покончено с цветами, с дурацкими объяснениями, и единственным, кого она пускала в дом, был Питер. Он частенько сиживал у нас на кухне, попивая чай. Он мог даже рассмешить ее, но ему никогда не было позволено коснуться ее.

— Когда он не несет всю эту чушь о папе-маме-и-ребенке, он очень даже мил, — говорила Стинне. По неизвестным мне причинам она раздружилась с Сигне, и моя рыжеволосая двоюродная сестра превратилась в неосуществленный роман моей ранней юности.

Сливная Пробка никому не проболтался о происшедшем и перестал приносить сестре ленточки и маленькие бутылочки с духами. Но теперь он приносил книги, которые без ведома родителей ставил на полку Стинне, например, «Женщина, знай свое тело», «Терапия после насилия», — но сестра никогда их не открывала.

— Зачем мне это дерьмо? — говорила она и мяла страницы книг, чтобы Сливная Пробка думал, что она их читала.

— Как тебе книга? — спрашивал Сливная Пробка, когда они оказывались вдвоем.

— Очень хорошая книга, — обычно отвечала Стинне, — но немного скучная, правда?

И пока мокрые следы на полу обнаруживали русалочью сущность моей сестры, за нашей спиной продолжали жить своей жизнью старые истории. В то время мы, конечно же, не могли и представить себе, что свой выход на сцену готовит какая-то датско-канадская альпинистка. Четверть века назад, поздно ночью, бабушка увидела настоящего демона. Три, как известно, — магическое число. Первый раз демон показался, когда на него смотрели в подзорную трубу. Второй раз он проявился в бесконечных розовых письмах, а в третий раз ему было суждено выйти из женского туалета фешенебельного ресторана с припудренным носиком и заставить двух не совсем чистых на руку предпринимателей совершенно потерять голову.

…Да, в нашей истории много воды. Счет за воду оплатила Налоговая инспекция. А Стинне не забеременела.

Альпинистка

Ранним июньским утром 1989 года отец открыл невзрачное письмо из Налогового управления и ощутил самый сильный приступ головокружения из тех, которые ему случалось пережить. Дело было плохо. В последнее время у него уже было несколько приступов головокружения. За два дня до этого один из ставших теперь обычными скандалов с Лайлой принял невиданные размеры, и Нильс на сей раз не смог просто стоять к ней спиной, всматриваясь в темные стекла. Нет, он внезапно обернулся и в пространной речи представил свою версию всей истории. Официальная версия состояла в том, что он трудоголик, который думает только о своей работе — и ни о чем другом. Когда Лайла дважды в месяц считала необходимым излагать эту версию, он обычно с ней соглашался. Говорил, что постарается взять себя в руки. Будет работать немного меньше, будет более внимательным мужем и отцом… Обещания эти произносились с равной долей раздражения и искренности — и всегда с обезоруживающей улыбкой, потому что в глубине души он был уверен в ее правоте. Но однажды июньским вечером 1989 года, стоя к ней спиной, он почувствовал, как что-то в нем прорвалось, и изложил совершенно другой взгляд на происходящее.

Это была история о мальчике с большими ушами. Рожденном в уборной. Над которым измывались уличные мальчишки. Которого обучили искусству яйцепинания… О мальчике, которому благодаря жесткости и коммерческой хватке удалось чудесным образом заполучить золотой горшок с сокровищем. Горшок украли — но что поделаешь? Он не затаил злобу. Не предавался мрачному настроению. Нет, никакие лесные духи никогда сквозь него не проходили. Может, он сбежал из дома, как некоторые? Разве он — несмотря на всякие неурядицы — не продолжал поддерживать отношения с родителями? Разве не он оплачивал похороны сестры? Разумеется, он.

Но когда-то он был скромным молодым человеком, и все знают, что это значит. Такие молодые люди предаются неясным мечтаниям. Они сидят в своих комнатах, хотя им следовало бы сбежать из дома, и читают книги при свете лампы. Такой вот тип человека, которому требуется пинок под зад. И как раз такой пинок он и получил, когда однажды, в конце шестидесятых, держа под мышкой «Врача и скальпель», открыл дверь багетной мастерской и увидел свою будущую жену. Удар молнии. В одно мгновение скромный молодой человек стал взрослым. Чувствуя бурную радость оттого, что наконец-то вступил в жизнь и смог вернуться к старой мечте о сокровище под радугой. Чтобы ни в коем случае не превратиться в такого человека, как его отец. Не позволить жизни себя обмануть, не сидеть без дела, накачиваясь пивом.

Но когда он наконец начал зарабатывать деньги и каждый вечер мог, вернувшись домой, сказать: вот эти и вот эти заказы выполнены, вот столько-то денег мы сегодня заработали, она начала говорить презрительно о деньгах — она, которая дала всему этому толчок! Она начала обсуждать социалистические идеи во время деловых обедов, ворчать на Сливную Пробку, который, между прочим, не только прекрасный компаньон, но и его единственный друг. Как будто зарабатывание денег — это преступление. Как будто стремление к достижению поставленных целей — это ненормально! А ведь он, что бы она ни говорила, человек, который заботится о своей семье, и им никогда не пришлось переезжать с места на места, влача жалкое цыганское существование, — как это было в его детстве.

73
{"b":"258383","o":1}