– Что?

– Они присутствовали на благотворительном вечере.

– Ничего себе. С ума сойти.

Я сажусь.

– Это точно. Я имею полное право злиться на это. На маму. На Ксандера.

– Ты злишься на Ксандера только потому, что предки твоей мамы богачи?

– Нет. Потому что это единственное, почему я ему нравлюсь.

– Это он тебе сказал?

– Ну, нет. Но... – Я провожу рукой по лицу. – Да как нечто подобное вообще можно знать наверняка? Даже если он будет утверждать обратное, мы никогда не узнаем, правда ли это. Никогда ничего не сможем доказать.

Скай бережно берет мою руку.

– Не нужно ничего доказывать. Может быть, тебе просто стоит ему довериться.

– А как насчет мамы? Мне и ей стоит довериться? Она ведь всю жизнь мне врала. Я дико злюсь, и из-за этого ощущаю себя виноватой, ведь она больна. – Я откидываюсь назад, на диван, и смотрю в потолок.

– Понимаю. Я бы тоже злилась. Но тебе не кажется, что они имеют право знать о ее болезни?

– Кто?

– Ее родители.

Я киваю. Знаю, она права.

– Ты сможешь завтра позвонить Ксандеру и достать для меня их контакты?

– Ты не хочешь с ним разговаривать?

Я закрываю глаза ладонями.

– Нет. И, пожалуйста, не говори ему о том, что с мамой. Последнее, в чем я нуждаюсь, так это в том, чтобы он заявился ко мне из чувства вины.

– Да, конечно. Я все сделаю. – Она сползает на пол и кладет голову рядом с моей. – Почему бы тебе не попробовать вздремнуть? Я посижу на телефоне.

– Я не могу спать.

– Хочешь, я позову Генри? Он может поиграть на гитаре. Может, это отвлечет тебя на некоторое время.

– Сейчас половина четвертого утра. Тебе не кажется, что он уже десятый сон видит?

Она проверяет время на телефоне.

– Скорее всего, нет. Он сова.

– Думаю, ночь заканчивается в два. Должно быть, он рано-утренняя сова.

– Почему ночь кончается в два?

– Не знаю. Обычно это самое позднее время, когда я ложусь спать, так что это конец ночи.

Она смеется и отправляет смску.

– Если он ответит, то не спит, если нет, значит дрыхнет.

– Вау, довольно научный способ определения, спит ли человек.

Она играючи дает мне подзатыльник.

– Рада, что ты не растеряла сарказм.

*** 

К утру я решаю, что Генри все-таки очень приятный парень. И я рада, что Скай смогла разглядеть в нем что-то еще, кроме его вздернутого носа. Я засыпаю под звуки гитары.

Распахнув глаза, я вижу, как Скай, болтая по телефону, расхаживает по комнате. Сонливость снимает как рукой, когда до меня доходит, что происходит. Я вскакиваю с дивана и чуть не спотыкаюсь о Генри, который мирно спит на полу. Она замечает, что я направляюсь к ней, и, качая головой, машет рукой, а затем беззвучно произносит: «Ксандер», я сразу же разворачиваюсь и плюхаюсь на диван.

Надеюсь, она узнает контакты бабушки с дедушкой без особых проблем, а потом он может катиться на все четыре стороны.

– Нет, – говорит Скай. – Она спит.

Который час? Я сползаю и переворачиваю часы на запястье Генри, чтобы посмотреть время. Половина одиннадцатого. Вау. Я спала целых пять часов. Тогда почему у меня до сих пор такое ощущение, будто кто-то заехал дубиной мне в лицо? И почему Скай все еще висит на линии? Сколько требуется времени, чтобы записать адрес и телефон?

– Ксандер, пожалуйста. – Слышу я ее слова. Она слишком милая. Будь я на ее месте, у меня уже давно был бы их номер. Может быть, мне стоит позвонить в больницу, вместо того, чтобы ждать. Я осматриваюсь в поисках телефона, но потом понимаю, что он у Скай. Почему она не воспользовалась собственным мобильным? Что, если прямо сейчас пытаются дозвониться из больницы? Моя злость на Ксандера возвращается во всей красе.

– Нет, – со вздохом говорит Скай, что звучит слишком мягко. Я собираюсь было встать и забрать телефон, когда она говорит: – Спасибо тебе. – И записывает что-то на листочке в руках. – Да, конечно. Я ей передам. – Она вешает трубку.

– Передашь что?

– Что он хочет с тобой поговорить.

– Как мило. Вот только я не хочу с ним разговаривать.

– Знаю. – Она протягивает мне клочок бумаги, затем присаживается на корточки возле Генри и поглаживает его по щеке. – Генри. Просыпайся.

Я пинаю его, и он резко просыпается.

– Иногда тебе нужно быть немного понастойчивей, Скай.

Она закатывает глаза, но улыбается. Я сказала, что ей нужно быть настойчивей, но не изменила бы ее ни за какие коврижки.

***

Час спустя я стою в вестибюле больницы и жду, когда мне кто-нибудь поможет. Никто не звонил, но после того, как Скай ушла на работу, а я позвонила родителям мамы и сообщила им обо всем, ждать я больше не могла. Наконец-то женщина за стойкой регистрации вешает трубку и говорит:

– Она в триста пятой палате. Вам необходимо подняться на лифте на третий этаж, а там попросите кто-нибудь провести вас в ее крыло, ладно?

– Да, спасибо.

Я беспокоюсь. Мне просто хочется увидеть маму. Знаю, если я увижу ее, то почувствую себя гораздо лучше. Большая часть моего гнева переросла в беспокойство, но его остатки все еще бурлят внутри меня, и мне очень хочется, чтобы они испарились. Я облегченно вздыхаю, когда оказываюсь в ее палате и вижу ее бледное, но красивое лицо. Подвигаю стул к ее койке и заставляю себя взять ее за руку.

– Привет, мам, – шепчу я. Она не шевелится.

Не знаю, сколько я так сижу, держа ее за руку (час? Может быть, два?), но в конце концов врач заходит в палату и приглашает меня выйти в коридор.

– К сожалению, я не мог пустить вас к ней прошлой ночью, поскольку она лежала в реанимации, а туда не пускают посетителей. Но поздно ночью мы перевели ее сюда.

– Что с ней?

– Мы еще ждем результатов некоторых анализов. В последнее время твоя мама часто уставала?

– Да.

Он кивает, будто подтверждая свои догадки.

– У меня есть кое-какие соображения, но мы собираемся сделать ФГДС[6], чтобы оценить состояние слизистой оболочки желудка. УЗИ не показало особых результатов, а мне хотелось бы четче представить картину заболевания.

– Хорошо. Это опасно?

– Нет, это обычная процедура с минимальным риском, которая даст нам точный результат.

– Она знает?

– Она еще не просыпалась. – Должно быть, мой испуг отражается на лице, потому что он добавляет: – Что не является причиной для беспокойства. Мы дали ей сильнодействующее снотворное. Когда она проснется, мы с ней поговорим, и если она даст согласие, то назначим эту процедуру на следующее утро.

– Я могу с ней остаться?

– Конечно. Как я уже сказал, теперь, когда у нее отдельная палата, вы можете остаться. Если хотите, можете даже там спать.

– Да. Спасибо вам.

Когда я собираюсь снова войти в палату, то замечаю своих бабушку с дедушкой, выходящих из-за угла. Ну почему мама не проснулась, чтобы разобраться с этим самостоятельно? Эти люди мне чужие. Я потираю руки, а потом неуверенно машу им.

– Кайман, правильно? – говорит… миссис Майерс? Бабушка? Женщина.

– Да. Здравствуйте, я Кайман.

На мгновение она прикрывает рот рукой и вздыхает.

– Ты так похожа на свою маму в молодости. – Она гладит меня по щеке. – Только глаза папины. Ты такая красивая.

Я неловко переминаюсь с ноги на ногу.

Мужчина тихонько ворчит на нее и протягивает мне руку.

– Здравствуй, Кайман, я незнакомец номер один, а она незнакомец номер два. Тебе все еще некомфортно?

Я одариваю его слабой улыбкой.

– Единственное, что заставит ее почувствовать себя некомфортно, – это твой юмор, Шон. Он шутит, дорогая.

– Знаю. – Может ли чувство юмора передаваться по наследству? Я указываю на дверь. – Она еще не проснулась, но вы можете ее увидеть.

Женщина делает несколько глубоких вздохов, а затем несколько поверхностных.