Недолго они друг друга стрелами поливали. Гарбалы сомкнули ряды, выставили копья и двинулись вперед. И надо бы лучникам убраться назад, больно дистанция коротка, нет, снасть камбалья, стоят, стреляют... Много народу они, конечно, положили. Но и стояли недолго. Ударились о гарбальский строй, вздрогнули, остановились и чуть не сразу же покатились назад. Нет, не бегут, просто ломят на них гарбалы, гнут их, заставляют пятиться. В такой тесноте, наверное, заживо кого-нибудь раздавило. Внутри строя.
Вижу, вторая линия манипулов на выручку своим пошла. У них там в передних двух шеренгах копейщики, идут за тяжелыми высокими щитами. А потом — солдаты с короткими мечами и топориками. Ход набирают. Быстрее шаг, быстрее, быстрее... Им сигналы подают из крученой дудки. У имперцев как манипулы поставлены? Чтоб первая линия могла в случае чего отойти через проходы между манипулами второй, а вторая — ударить через те же проходы между манипулами первой. Вот такая чума. Ударили. Треск такой стоял, ушам больно! Словом, дерьмо рыбье, хороший удар. Выровнялись. Нет, не потеснили имперцы гарбальскую пехоту. Ничуть, Аххаш, не потеснили. Просто дальше она не идет. Так стоят, режут друг друга — кто кого больше зарежет. Пыль клубами, мало что видно.
Тут ко мне прискакал какой-то торчок, латы раззолочены, мышцы на латах нарисованы, перья из шлема растут, ровно у петуха из хвоста. Чего-то лопочет. Жирный. Запыхался. Устал заставлять свою лошадь таскать мешок с поносом и в латах.
— Громче!
— Претор Луций Элий Каска убит стрелой. Галиад Гай Маркиан тоже убит. Армия теперь будет подчиняться войсковому трибуну Гаю Манлию.
— Передай войсковому трибуну Гаю Манлию... ладно.
— Что?
— Ладно! Вот что.
Ускакал. Это был единственный приказ, Аххаш, который я получил за все то сражение.
Вижу: третья линия пошла. Значит, дела наши не очень. Наши? Первый раз я так подумал. Так. Каска перед боем в третью линию поставил самых лучших и надежных, ветеранов. Да еще свою отборную когорту. Ее тут все так и называли: мол, «преторская когорта», сила! Посмотрим, какая она сила. Последний, Аххаш, резерв.
Да, точно, кое-какая сила еще в них, в имперцах, осталась. Как в старой собаке: уже ей не побегать и не подраться, но если вцепиться — не оторвешь. Первые две линии из свалки отозвали, так они кучами, кучами кинулись, какой уж тут строй! Центурионы орут, беснуются, шеренги ставят. Получается у них, Аххаш, хуже, чем срать при запоре... Ну ветераны свое дело знают, прогнули гарбальскую пехоту, еще чуть-чуть, и побегут лесовики.
Я своих опять в дело посылаю. Бок у гарбалов голый, строя нет, так, бахрома из людей, россыпь. Наемники мои на этот раз в галоп взяли, врубились... Нехудо, вижу, врубились, вопят лесовички, сами по трое — по четверо к болоту заворачивают. Лакоша я и на этот раз придержал, только из луков пускай бьют, никак иначе.
Рыбья моча! Не дал я своим дракой увлечься. Только гарбалы к трясине побежали, я их назад отозвал. В тине по конское брюхо — много не навоюют... Гляжу, устали. Вторая атака за сегодняшний день, а еще полдня под солнышком стояли, железо нацепив. Устали мои наемнички.
Пангдамец застрял что-то, рубиться, видно, ему понравилось... Медленно, медленно ворочается, потерял больше всех. Могу под суд отдать, из командиров погнать. Даже выпороть прилюдно могу. И надо бы. Но все это для потом. А для сейчас подзываю к себе.
— Не торопишься, вижу. Что, потроха по дороге растерял? Никак собрать не мог?
— Да мы их, Малабарка! В куски! В щепу мелкую!
И пасть хмылит, дерьмо стоячее. Я ему прямо в эту пасть кулаком засадил, нормально. Из губы краснуха потекла. Пангдамец белеет, глаза выкатил. Ну сейчас на железо мне ломанется, дурак. Говорю ему:
— Резче мослы кидай, когда я сказал.
Спокойно говорю.
И он так медленно из тумана выбредает, глаза как у человека делаются. Заугрюмел Пангдамец, понимает.
— Я виноват, Малабарка.
— К своим иди. В другой раз твоими же яйцами тебя накормлю.
Ушел. Довольный. Потому что живой.
У Носатого четверо убиты, двух в обоз унесли — не бойцы. У Тиберия выбыло пять человек. У Пангдамца — одиннадцать. У Лакоша — один.
Смотрю, пехоту свою гарбалы отзывают. Опять же свистом, а где-то и барабанным боем. Пехота резво бежит. Тут меня затошнило. Ну беда какая-то сейчас будет...
Прямо своей пехоте навстречу пошла гарбальская конница. Сколько их, Аххаш, сколько! Мы едва-едва пехоту одолели, выдохлись, по всему видно, а их еще море безбрежное. Третья линия, даром что ветераны, быстро попятилась. Конный удар был, видно, как обухом топора по темечку. Те из первой и второй линий, кто не разбежался, а все-таки построился, тают, тают, потроха карасьи, как жир на горячей сковородке. О! Топот, всадники имперские — если через левое плечо оглянуться, едва ли не за спиной, — целая толпа имперских всадников. Хваленые ребята. Даже для приличия не стояли. Щиты, шлемы, значки всякие кидают, а в спину их гарбалы язвят. Где там войсковой трибун Гай Манлий? Что-то не видно его. В какую задницу забрался?
Плохо дело. Если дорогу на Регул Каструм гарбалы нам загородят, останется — врассыпную, кто куда. Была армия — и нет ее.
Чуть погодя весь левый фланг и центр пали. Там кого- то дорезают, кто-то к лесу бежит... Мой, левый фланг, однако, держится. Вижу: преторская когорта, хоть и подох сам претор, медленно-медленно отступает, не теряя строя. В середине — орел на палке. Двух за одного отдают, но дерутся. Хорошие люди. Вон еще одна добрая куча — размером с когорту или даже больше. Туда же ползут. Мерещится мне или нет, Аххаш? Ну да, ты, пожалуй, ответишь! Вроде мой старый знакомый, центурион Септимий Руф орет на своих овец: мол, не разбегайтесь, строй держите, без строя нас всех тут волки перегрызут... И видно — что в Руфе с его ребятами, что в преторской когорте — доброе упрямство. Может, триста лет назад вся Империя сильна была таким упрямством. А может, еще пятьдесят лет назад. Бьют их, убивают, до леса им не дойти, да только они бьются из одного упрямства, мол, возьмите нас, ну-ка! Уже едва руками ворочают.
Что мне было делать, снасть камбалья? Вокруг них там вьется тысячи две гарбалов, а может, и больше. Этакая туча! Влезут туда мои три сотни — уже не вылезут, а жить нам или нет, это как жребий ляжет. Не пойму. Вот же чума! И себя погубить, и их не спасти. Пока дорога открыта, лучше бы уносить ноги, все три сотни будут целы...
...Очень не люблю конный бой. Не мое это дело. Но одному гарбалу я кишки тогда выпустил. Спасли нас две вещи. Одна, Аххаш, это что мои маг’гьяр не устали. Они там очень удачно поработали. А второе — стемнело раньше, чем одно из двух: мы до леса не добрались, да и гарбалы не добрались до наших глоток. Темень пришла, и они оставили нас в покое.
Я вывел всех, кто оставался, на дорогу и заставил шагать до полуночи. Потом остановил. Подозвал торчка с орлом и велел всем вокруг него собраться: мои, преторская когорта, солдаты Руфа, кто еще к нам прибился... Под орлом, не считая меня, — девятьсот пятьдесят один ходячий труп.
Наутро я поднял всех, кто смог подняться. Три десятка безнадежных раненых и десяток недоносков, сбивших себе ноги, я оставил на вилле неподалеку. Остальных погнал скорым шагом, гнал весь день, всю ночь и все утро, бросая отставших. Аххаш! Слабосильные спасут себя сами. Армия должна жить. Сам не садился на коня. Пусть смотрят на меня, я не устал, я иду.
Чума, куда подевался Гай Манлий? Сгинул безвестно.
Разъезды гарбалов висели у нас на плечах. Лакош едва отгонял их. Как видно, реке Аламут отставал на один дневной переход, не более того.
К нам прибилось сотни три беглецов. Я принимал только тех, кто не бросил оружие. По крайней мере не все оружие. На ходу, не останавливая ошметки гали, я из них составил третью когорту. Третью — помимо преторской и того сброда, который прибился к Руфу. Старшим назначил Тиберия. Этот сладит.
